Георгий Косарев - Сердце прощает
— Твоими бы устами да мед пить, служивый. Ежели бы было так, — надотьбы золотом тебя одарить. Но, друг ты мой хороший, не будет, как тыдумаешь. Сам посуди: меньше чем за полгода тяпнули немцы четвертую частьРоссии и почти половину ее населения. Еще один такой заход, и даже японцамс турками ничего не останется. Это тоже надо понимать. Верно?
— Вот тебе и большевики — спасители России! — вскинув голову, очумелопроизнес Степан. — Сколько кричали о мощи своей, а что же этополучается-то на самом деле?.. Бедная Россия-матушка, отдали тебя напоругание врагу проклятому! — с пьяным всхлипыванием пробормотал Степан.
Наталья переглянулась с Цыганюком и поджала губы.
— Ну, понес дурь! — злобно покосился на него староста.
— И нич-чего не дурь, я гор-рю истинную правду. Силу бы надо нанемцев, а ее нет. Вот теперь как хочешь, так и поступай, куда хошь, туда иподавайся. Так и так — кругом шешнадцать. Говори, что будем делать? —резко придвинулся Степан к старосте.
— Россию восстанавливать, вот что! — рыкнул староста и кулаком ударилпо столу. Пустые стаканы запрыгали на столе, задребезжала опорожненная отогурцов железная миска.
— Кукиш тебе немцы покажут! — усмехнулся Степан и, изобразив это напальцах, добавил: — Рожки да ножки от ней останутся. — Подумал еще немногои спросил: — А ты, Яков, какую Россию желаешь?
— Ясно какую, не большевистскую, — проворчал староста. — Главное,чтобы была свобода частному хозяйствованию.
— Э-э-э... куда гнешь! Это, пожалуй, мне с тобой и не по пути, на этоя не пойду, Яков Ефимович, — замотал рыжей головой Степан.
— Пойдешь, — невозмутимо заявил староста. — Такие, как ты, спотрохами за рубль продаются.
— Что-то, Степан, я тебя тоже никак не пойму. За немцев ты или противних? — спросила Наталья.
— Я сам за себя, за Россию-матушку. Это большевики отдали ее немцамна растерзание. Не смогли отстоять ее от паршивой немчуры...
— Болтаешь пустое, Степан! Немцы — это силища, — сказал староста. —Они по всей Европе прошли с развернутыми флагами. Французы с первых же ихударов подняли руки кверху, а англичане драпака дали, бросили на произволсудьбы своих союзников. Не сегодня, так завтра доберутся немцы и доАмерики. Ее фюрер называет врагом номер один... Ну, а с Россией... сРоссией вопрос уже предрешен.
— Откуда же у них такая силища? — удивленно произнес Степан и громкоикнул.
— Уважают порядок, дисциплинку, — сказал Яков. — А теперь вот еще длясвоего подкрепления погонят на работу в Германию наших пленных бойцов,молодежь, мастеровых. Это я знаю верно: есть такая секретная бумага. Потомначнут забирать и таких, Степан, как ты.
— Я никуда не поеду, все!.. Раз ты у нас хозяин, вот и оставь меняздесь, пусть в охране, и его вот со мной пристрой вместе, — указал Степанна Цыганюка.
Темное, смуглое лицо Цыганюка, казалось, еще более потемнело.
— Ты, браток, меня не тронь, я тебе не кукла, — сказал он Степану. —Сам можешь идти, куда хочешь, а меня не касайся. Мне и так пока неплохо,живу я, никому вроде не мешаю.
— Ишь ты, неплохо, — криво усмехнулся староста. — А от кого теперьэта твоя жизнь зависит? Вот возьму завтра да и пришлю тебе повестку. Кудаты денешься? И поедешь в Германию.
— Яков Ефимович, ради бога, не тревожьте его, в ноги будукланяться! — поднеся к глазам фартук, жалостно попросила Наталья.
— Успокойся, никуда я не поеду, — сказал ей Цыганюк.
— Во, молодец! — с подначкой забалагурил опять Степан. — Лучше всегоиди, парень, в партизаны, там душу отведешь, сызнова будешь стрелять внемцев...
— Заткнись, балаболка! — цыкнул на Степана староста. — Как бы он тебяпервого потом и не вздернул на осине за твой добрый совет.
— Так я шуткую, Яков Ефимович, а он парень с головой, сам сообразит,куда ему для жизни выгоднее податься: в охрану аль в партизаны.
Наталья слушала старосту, Степана и не сводила глаз с Цыганюка. «Чтоже он скажет им?»
А Цыганюк уже опасливо поглядывал то на Якова, то на Степана и,видимо, что-то усиленно соображал про себя.
— Может, ты тоже шутишь насчет Германии, Яков Ефимович? — мягкимголосом вдруг произнес Цыганюк, назвав старосту впервые по имени иотчеству.
Староста опять прищурил свои бесцветные глазки.
— Я, мил человек, врать не привык. Раз говорю, значит, так. Оставлятьздесь будут только тех, кто пойдет на службу.
— Да разве у меня-то ему плохо? — вновь жалостно заметила Наталья. —Пусть останется со мной.
— Ха-ха, кума! — дурашливо хохотнул Степан. — Какая же ты чудачка!Немцам и дела нету до того, что тебе плохо, что неплохо; они вон иязыка-то нашего как следует не понимают... Для тебя теперь только одинбог — Яков Ефимович. Ему и молись, а для начала готовь пару четвертейсамогонки. Тогда твой чернявый никуда не поедет. Это как пить дать,намертво.
— Ну, хватит, пойдем, — приказал староста и важно поднялся из-застола. — Степан угодливо подскочил к двери, снял с гвоздя черныйполушубок, шапку и подал Буробину. Наталья и Цыганюк молча проводили егодо порога.
Уже притворив дверь, староста обернулся и раздельно сказал:
— Подумайте хорошенько. Если ты, парень, что решишь — приходи ко мне,жалеть не будешь.
Глава восьмая
Старый врач молча сидел возле Игната. Он уже обработал рану, но этоне исключало самого страшного — заражения крови, так как медицинскаяпомощь пришла с немалым запозданием.
— Лучше умру так, но руки отрубать не дам, — сказал Игнат, когдаТерентий Петрович намекнул о возможной ампутации. — Рука мне нужна вокак! — и Игнат здоровой рукой провел себе поперек горла. — В другое время,доктор, я, может, и плюнул бы, шут с ней, но поскольку идет война — немогу. Нужна она, понимаешь, нужна мне до зарезу.
Терентий Петрович насупил брови, зажал в кулак седую, аккуратноподстриженную бородку и задумался. Риск был велик. Слишком ослабелорганизм от потери крови, а главное, слишком поздно сделали первичнуюхирургическую обработку раны. Вся надежда была только на здоровье Зернова.Одолеет он собственными силами угрозу возникновения гангрены илиослабевший организм не сумеет справиться с ней?.. Да, риск был огромен. Нои с ампутацией спешить не следовало: боец без руки — это уже не боец,раненый прав.
Терентий Петрович мысленно перебрал все аналогичные случаи из своейпрактики, припомнил их исходы. В конце концов он решился на операцию, целькоторой могла состоять только в том, чтобы максимально помочь организмупобедить опасную инфекцию.
Под местным наркозом, в домашних условиях операция проходила трудно.Боец охал, скрежетал зубами от мучительной боли. Аксинья, как могла,успокаивала Игната, ободряла его и добрым словом, и ласковым взглядом.Удалив часть омертвевшей ткани, наложив несколько внутримышечных швов истарательно стянув кожный покров, Терентий Петрович, казалось, был доволенисходом.
Потянулись дни за днями, а состояние раненого оставалось тяжелым.Целую неделю температура не спадала ниже сорока, он метался, бредил,умоляюще просил доставить к нему сына и дочь.
Терентий Петрович делал все, что было в его силах. Он подумывал опомещении Игната в участковую больницу, но несколько дней назад тамобосновалась какая-то вспомогательная служба немецкой армии, и такаявозможность для Игната начисто отпала. Терентия Петровича особенноволновали очаги нагноения, появившиеся на отдельных участках раны. Напомощь пришла Аксинья. Она наложила на воспалившиеся места чисто промытыелистья подорожника и мать-и-мачехи, горячей запаренной сенной трухойпрогрела грудь; для ножных ванн применяла теплый настой березовых листьев;напоила Игната какими-то своими заварными травами. Терентий Петрович немешал ей, мудро рассудив, что теперь, после того как он исчерпал своилекарственные средства, сердечные старания Аксиньи, у которой муж тоже былна фронте, не могут повредить раненому.
Прошло еще несколько мучительных дней, и температура наконец спала;впервые с момента ранения Игнат спокойно уснул. Через неделю он встал наноги, сбрил свои остро торчащие усы, жесткую темную щетину на подбородке ина щеках. С этой минуты он стал вынашивать думку об уходе из дома Аксиньи.
— А куда же ты пойдешь-то, Игнат Ермилович? — узнав о его намерениях,спросила Аксинья.
— Да куда-то надо подаваться, — ответил Игнат. — Я и так порядочноздесь задержался на ваших харчах. И долг обязывает меня не прятаться;может быть, пробьюсь через фронт или пойду к партизанам.
Аксинья насупилась и, сунув руки под фартук, туго стянутый вокруг ееталии, стала нервно его теребить.
Игнат посмотрел на нее ласковым благодарным взглядом. «Как за братомухаживала, добрая, на редкость душевная женщина».
Аксинья, словно читая мысли Игната, произнесла вполголоса:
