Брюс Федоров - Вестники Судного дня
Шагавший рядом со старшим лейтенантом Бекетовым командир батальона молчал и всё о чем-то думал. Потом, повернув голову к своему попутчику, произнёс:
– А ты знаешь, эти убийцы из Берегового не просто каратели и садисты. У них есть профессиональных почерк. И с этим надо разобраться. Не исключено, что они давно идут по нашему следу. Не из этого ли карательного батальона был тот провокатор, который чуть не угробил твою группу. А, Фёдор?
Фёдор не любил вспоминать этот случай. Обидный, но от этого не менее непростительный. Проявил излишнюю доверчивость, если не сказать строже – преступное благодушие, стоившее жизни одному его бойцу, а двое других получили ранения.
В тот погожий октябрьский день группа старшего лейтенанта Бекетова успешно выполнила задание по доразведке месторасположения штаба охранной дивизии генерала Шонхорна. Настроение было хорошим. В кармане лежали полезные сведения о составе штаба, численности охраны, о наиболее удобных путях подхода. На базе этой информации уже можно было составлять план будущей операции по уничтожению этого важного пункта управления немецкими войсками. Оставалось только проконтролировать обстановку на дороге, вьющейся по опушке леса, которой намеривались воспользоваться бойцы батальона.
Расположив основную часть группы метрах в пятистах от лесной окраины, Фёдор отправил к дороге сдвоенный наряд с наказом через час вернуться и сообщить о результатах наблюдения. Ничто не предвещало плохого исхода. Никем не потревоженные бойцы, находившиеся в засаде, расслабились и ради забавы ловили лицами солнечные лучики, пробивавшиеся через осеннюю желто-зеленую листву. Хорошо было лежать так на ещё теплой земле, наблюдать за полетом паутинных нитей и думать о простом и хорошем. Например, о том, что когда-нибудь эта война всё же кончится. Мы победим и вернёмся домой. И тогда можно будет скинуть надоевшие тяжелые сапоги, снять ремень и гимнастерку и лечь в расшнурованной исподней рубахе на широкую деревянную лавку, которую мать по-праздничному накрыла расшитым узорами шерстяным покрывалом. И лежать так, широко раскинув руки и с наслаждением упираясь голыми усталыми ступнями в холодный белёный бок русской печки. И не надо ни о чем думать, никого ждать и ничего бояться. А просто так лежать на спине и смотреть в темный потрескавшийся потолок старой избы, как когда-то лежал в далеком детстве, вернувшись по утру с колхозным конюхом, с которым гонял гурт толстопузых колхозных лошадей на речку в ночное.
Как и ожидалось, ничего интересного дозор доложить не смог.
– Ну что, ребята, – спросил немного разомлевший на отдыхе Фёдор, пережевывая крепкими белыми зубами стебелёк лесной травинки. – Что видели? Что слышали?
– Да ничего особенного, Терентич, – ответил за двоих старший наряда. – Дорога спокойная, дремотная. Ни мотоцикла тебе, ни лошади с повозкой.
– Что, действительно так хорошо?
– Да, именно так. Попался, правда, один местный. Мы его проверили, досмотрели и…
– Что «и»? – блаженное выражение стало стекать с лица Фёдора. – Так вы что, его отпустили?
– Ну да, а зачем он нам нужен? – насупился старший дозора.
– А по каким признакам вы решили, что это местный?
– Да по всему видно, товарищ старший лейтенант, – бойцы подтянулись, понимая, что разговор принимает неприятный оборот. – Пожилой, за пятьдесят, не менее. Небритый. Точно бывший колхозник. Идёт в соседнюю деревню к родственникам. Правильно назвал имя местного старосты. Одет кое-как, с клюкой. Досмотрели его котомку. В ней только какой-то платок, да краюха ржаного хлеба. Обычный мужик. Да и легким перегаром от него тянет. Ну кто так будет маскироваться.
– А как говорит, что спрашивает, как смотрит? – продолжал допытываться Фёдор, немного успокаиваясь. – Действительно как местный?
– Да говорит, как все здесь деревенские говорят: растягивая слова, и налегает на «о», – вставил слово второй, младший участник дозора. – Нас ни о чем не спрашивал. Видит, что мы в гражданском, да ещё с немецкими автоматами. Много сейчас разного народа по лесам бродит. Даже предложил нам помочь. Проводить куда.
– Да не сомневайтесь, товарищ старший лейтенант, – уже решительным тоном заявил старший дозорный. – Это был обычный мужик. Назвался Силантием Репнёвым. Описал, где живёт. А главное, вышел он на нас неожиданно. Со спины. Так ни немцы, ни полицаи по лесам не ходят, тем более в одиночку. А этот знает все стёжки-дорожки. Точно местный.
Не успел Фёдор Бекетов ответить своим бойцам, как в воздухе пронзительно и очень противно что-то засвистело.
Эх, зря поверили разведчики этому калике перехожему, назвавшемуся крестьянином, жителем соседней деревни Астахово. И бородка у него куцая, и щеки впалые, не заевшиеся на дармовых харчах, и волосы нечёсаные под несуразной капелюхой, и одежда разнобойная, наборная из случайных предметов: стёганый ватник да затертые брюки, заправленные в обгрызанные сапоги со сбитыми каблуками. Отпустили его бойцы к семье, деткам малолетним. Не поняли, что под личиной обычного путника, заплутавшего на лесных тропинках, скрывался умелый опытный агент немецкой контрразведки. Проявили мягкотелость, человеколюбие, дали слабину, непозволительную для разведчиков, действующих глубоко в тылу противника. И вот неизбежная кровавая расплата и нависшая угроза для всего штурмового отряда. Эх-ма. За это и трибуналом не отделаешься. Что ещё командир и товарищи скажут?
И вот теперь, точно по квадрату, где располагалась разведгруппа, с воем плюхались в осеннюю грязь ржавые стальные жабы, с жутким грохотом разрывавшиеся на тысячи мелких рваных осколков, стальными шершнями рыщущих свои жертвы, раня и калеча вековые ели и срезая с белоснежных берёзовых стволов берестовые завитки, стремясь прежде всего разыскать и искалечить трепетную человеческую плоть.
Фёдор воткнул голову в ложбину у корневища старой накренившейся вбок березы, стараясь руками продрать плотный приствольный дерн, чтобы плотнее втиснуть трепещущее тело в первое случайно подвернувшееся укрытие. Взлетали поднятые взрывами земляные гейзеры, водопадом сыпались сверху срезанные горячим металлом ветки; острые железные иглы впивались в древесину, чтобы навечно остаться в ней как память о внезапном минометном налёте.
«Почему я не понимаю, где мои руки и ноги? – чудовищная в своей оголенной простоте мысль беспомощным подранком металась в голове от виска к виску. – Я их не чувствую, утратил всякую связь с самим собой. Нет ни эмоций, ни четкого восприятия реальности. Осталось только давящее чувство непреходящего ужаса, который сковывает все мои движения, не позволяет сосредоточиться, собрать волю в кулак, чтобы принять правильное решение. Куда нужно дернуться, вправо, влево, вперёд, назад, чтобы вывести себя и группу из-под обстрела? Вот там дальше раздался слабый вскрик, вот кто-то рядом застонал и перевернулся на спину, вперив тускнеющие глаза в равнодушное небо. Господи, когда это кончится?»
А мины, как перезревшие груши в ветреный день, всё так же мерно продолжали падать как бы из ниоткуда на головы оцепеневших бойцов.
К вечеру группа старшего лейтенанта Бекетова вышла к месту, где располагался основной отряд.
Слушая доклад Фёдора, комбат не мог заставить себя спокойно сидеть на месте. Он встал и принялся крупными шагами мерить маленькую, засыпанную опавшей листвой лесную поляну. Пальцы левой, опущенной вдоль бедра руки то сжимались в кулак, то опять разжимались. Правой он подобрал с земли какой-то прутик и теперь периодически хлестал им по своим сапогам. Казалось, своего заместителя, который встал вслед за ним и всё говорил и говорил, пытаясь объяснить возникшую ситуацию, он даже не замечал. Голова командира была опущена, брови сдвинулись, выражение помрачневшего лица не предвещало ничего хорошего. Он остановился перед Бекетовым и замер, широко раздвинув ноги.
– Ты хоть понимаешь, Бекетов, что твоя группа провалила задание? Добытая вами информация могла бы быть полезной, а теперь она не стоит ничего. Теперь немцы предупреждены и свой штаб или переведут, или усилят охрану. И к ним так просто не подберешься. Ты ведь знаешь, какое значение придает Центр уничтожению этого штаба и подчиненного ему диверсионного батальона. Тебе прекрасно известно, что это не просто обычные подрывники, а прошедшие выучку в небезызвестном полку «Нахтигаль» матерые диверсанты. Это ещё те псы натасканные. За ними много что числится, в том числе и почти полное уничтожение штаба нашего корпуса месяц назад. Комендантский взвод сумел прикрыть только командующего и двух замов.
Командир батальона отвернулся и, стоя спиной к своему старшему лейтенанту, коротко бросил:
– Разговор ещё не закончен. – Затем возвысил голос и крикнул, – Панкратов, ко мне! – Когда запыхавшийся лейтенант подбежал к нему, комбат приказал, – Поднимай батальон. Мы меняем позицию. На сборы – 15 минут, – потом повернулся к Фёдору Бекетову и произнёс:
