Владимир Першанин - Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»
– Нам с людьми в бой вместе идти. Значит, и жрать должны из одного котла.
Первая же атака обрушила на Воронкова чувство безысходности. Он видел, как трупы штрафников усеяли склоны холма. Люди падали, словно оловянные солдатики, оказывается, жизнь на передовой обесценивается до нуля. Не меньший страх вызывали тяжело раненные. Старшина Глухов безошибочно определял:
– Этот помрет… этот еще помучается.
– Что, и в госпитале не помогут?
– Кто же ему поможет? – усмехался выпивший старшина. – Брюхо пропорото, вон мочевой пузырь текет.
Неуместная пьяная веселость старшины раздражала. Неужели с такой же легкостью он будет тыкать в тяжело раненного Воронкова? Такого быть не может! Политрук не должен подставлять себя под пули, для этого существуют рядовые солдаты.
За прошедшие после атаки дни настроение политрука несколько улучшилось. Во-первых, его обещали снова взять в политотдел, во-вторых, Митрохин подготовил наградные листы, весьма скромные, но Виктору Васильевичу обещали вторую медаль «За отвагу», чего он очень добивался. Если над первой «Отвагой» посмеивались, то теперь награда будет получена заслуженно, можно смело проситься на прежнюю комсомольскую должность. Искупил старые грехи личной отвагой, что и отмечено медалью.
Стрижак облизнул сухие губы и ткнул пальцем в карту:
– Здесь неподалеку поселок Хулхута, надо глянуть, кто там, немцы или наши.
– Хулхута дальше, – возразил Митрохин, – а ближе всего Ханата. До нее километров пять.
– Могу сходить, – предложил Борис Ходырев, который на правах командира отделения сидел неподалеку от начальства.
– Большой поселок? – обернулся Стрижак.
– Десятка три домов, глянуть не на что. А вот озеро рядом с ним известное, охота хорошая.
– Ты здесь бывал?
– В командировке. Электричество проводили, а начальник участка меня на гусей брал.
– Это хорошо. Воронков, возьми Ходырева и шагай в Ханату.
– Вдвоем? – удивился политрук.
– Возьмите третьего для компании.
– Прямо сейчас идти?
– Нет, до вечера чухаться будем. Не забудьте фляги для воды и пожрать чего-нибудь принести.
Приказ показался Воронкову издевательским. Как все просто, сходи, разведай, доложи да еще воды принеси. Иди непонятно куда! Дурацкая разведка, идиотские названия – Хулхута, Ханата… А ведь сейчас день, вокруг открытая степь и враги. Шустрый командир отделения тем временем подозвал приятеля и поинтересовался у Стрижака, можно ли взять с собой трофейный пулемет.
– Не тяжело будет?
– Зато в случае чего отбиться сумеем.
– Ну-ну, действуй, орел, я на тебя надеюсь.
Виктор Васильевич с раздражением следил, как бойкий сержант обматывает вокруг пояса патронную ленту, забрасывает на плечо трофейный «МГ», а рядовой Межуев собирает в вещевые мешки фляги. Один мешок пришлось взять Воронкову. Фляги, в большинстве стеклянные, оказались тяжелыми. Политрук тихо высказал свое мнение Митрохину:
– Не разведка, а дурь сплошная.
– Зря ты автомат не почистил, – невпопад заметил капитан.
– Лучше послушай, что там гремит.
– Пушки стреляют, – глядя на северо-запад, определил Митрохин. – Обычное дело на войне. Хуже, когда тишина.
– В игрушки играем. Пулеметы, пушки…
– Иди, иди, – поторопил его ротный. – Стрижак того и гляди психанет.
– Пропади ты с ним пропадом!
Воронков со злостью плюнул и двинулся впереди своей маленькой группы. Смуглый, а может, просто чумазый сержант Ходырев шел следом. Рядовой штрафник Межуев, горе-разведчик, шагал с туго набитым вещмешком и винтовкой за плечом. Последние дни он не брился, рыжеватая щетина спуталась в редкую бородку, один ботинок был замотан телефонным проводом.
– Господи, вот убожество, – шептал политрук.
На северо-западе продолжало греметь.
Там доживала свой последний час противотанковая батарея. Артиллеристы неплохо встретили рано утром наступавшую вражескую колонну. Трехдюймовые орудия засыпали ее градом точных снарядов. Подбили легкий бронетранспортер и танк «Т-3». Пока вражеские машины разворачивались в боевой порядок, размолотили грузовик с солдатами. Это оказалась самая болезненная потеря. Снаряд разорвался позади кабины, убил, искалечил целое отделение, с трудом вытащили контуженого офицера.
Затем удача от артиллеристов отвернулась. Их накрыли минометным огнем, одну за другой разбили три пушки. Немцы сумели погасить и оттащить в безопасное место горевший танк. Командир штурмового отряда смотрел в бинокль на окутанные пылью русские позиции, где виднелись вспышки выстрелов. Одинокое орудие продолжало выпускать снаряд за снарядом.
Досадная получалась задержка. Вышел из строя танк, горел дозорный бронетранспортер, а вокруг обломков грузовика лежали тела немецких солдат. Заканчивались мины, пускать в лобовую атаку другие танки офицер не хотел. По его команде опытный командир тяжелого танка выпустил пять снарядов в то место, где пыльное облако рассекали вспышки.
Громоздкая русская трехдюймовка стояла исцарапанная осколками, от раскаленного ствола несло гарью. Полчаса назад командир батареи Бызин Саша отправил на артиллерийских упряжках раненых, теперь следовало спасаться уцелевшим людям. Нечем было взрывать пушки, с одной сняли замок, на второй казенник заклинило, замок не поддавался.
– Уходим, товарищ лейтенант.
– Нельзя технику оставлять, – бормотал контуженый командир батареи, ковыряясь в замке.
Бызин знал, если останется жив, с него обязательно спросят за материальную часть. Не находя выхода, он принялся забрасывать пушку ручными гранатами. Осколки звякали о металл, сыпалась краска, слегка погнуло щит. Немцы с интересом наблюдали за взрывами на батарее, даже прекратили огонь. Лейтенант в отчаянии воскликнул:
– Ребята, уходите… мне все равно пропадать.
Он закончил артиллерийское училище за год до войны, быстро вырос до командира батареи, но дважды попадал в окружение. Не сумев отчитаться за оставленную технику, летом под Котельниковым едва не угодил под суд. Сейчас лейтенант снова чувствовал свою вину и лихорадочно придумывал способ уничтожить орудия. Надо подтащить ящик со снарядами и поджечь его. Или стрельнуть из противотанкового ружья. Он даже потянулся к брошенному ружью, но командир взвода управления тянул его за плечо.
– Не сходи с ума, Сашка! Сматываемся, пока живые.
– Надо стрельнуть.
Тогда комбата подхватили на руки, посадили на уцелевший орудийный передок и погнали упряжку прочь. Человек пять пушкарей пристроились рядом, остальные бежали следом. Вид убегающего врага мог посмешить победителей, но командиру немецкой штурмовой группы было не до смеха.
Срывались сроки наступления, предстояло хоронить погибших, грузовик набили ранеными и срочно отправили в тыл. Потери были обидные, погибли и получили тяжелые ранения подготовленные бойцы из штурмового батальона, которых некем заменить. Обида офицера была столь велика, что он без колебания приказал расстрелять захваченных в плен троих артиллеристов. Кому нужны пленные, оказавшие такое упорное сопротивление?
Отряд лишь к полудню двинулся дальше. Батарея не сумела продержаться до вечера, как это предписывалось. Большая часть артиллеристов погибла и осталась на позициях, изрытых воронками. Отдельно лежали трое расстрелянных, малая часть под командованием лейтенанта Саши Бызина спешно выбиралась к своим. Командир батареи тащил в мешке орудийный замок. Доказательство, что он не бросил технику врагу.
Две громоздкие пушки, побитые осколками, стояли, как памятник. Немецкий офицер проводил их рассеянным взглядом с высоты танковой башни. Вокруг лежала солончаковая безводная степь, ветер гнал шары перекати-поля, верблюжьей колючки. Гусеницы вязли в красноватой почве: смесь глины и песка. Разве здесь будет что-то расти, кому нужна эта дикая равнина?
Где-то впереди была Волга, до нее можно добраться к вечеру. Так думали и те солдаты, которых похоронили час назад. Грустно остаться в таком тоскливом месте навсегда.
Высохшее за летние месяцы озеро Ханата густо поросло камышом. По берегам тянулись заросли красноватой мясистой травы, признак соленой почвы. Крошечный поселок разбросался по склонам пологой возвышенности. Небольшие дома из кизяка, глины, такие же сараи, истоптанная бараньими копытцами земля. Сначала наблюдали, затем бросились к колодцу. Пить хотелось до того, что не шевелились языки. Длинная кожаная веревка вместо цепи разматывалась бесконечно, ведро поднимали еще дольше.
– Пейте, товарищ политрук, – вежливо предложил Борис.
Воронков сделал один, другой жадный глоток, с руганьем выплюнул.
– Соленая…
Ходырев отпил и не согласился.
– Нормальная вода. Здесь лучше не бывает.
И снова припал к краю ведра. Вдоволь напился и Ваня Межуев. Стали быстро развязывать вещмешки, чтобы достать фляги, но Воронков настаивал:
