Александр Воинов - Отважные
Коля старался идти спокойно, но сердце его отчаянно колотилось. Увидев полицаев, он рванулся было, чтобы бежать, но Мая удержала его.
— Иди тихо, — шепнула она, — и слушайся меня! — и сжала его ладонь с такой неожиданной силой, что он невольно покорился.
Они завернули за угол. У молочного магазина стояла большая очередь. Они медленно прошли мимо нее, вошли в ворота проходного двора, и тут, словно кто-то ударил их в спину, рванулись вперед.
Они бежали хорошо им знакомыми переулками, садами, перелезали через заборы. Теперь в городе, где Коля родился, где все казалось ему таким родным, он чувствовал себя затравленным зверьком, которому надо прятаться, прислушиваться к каждому шагу, шарахаться при виде каждой тени.
Остановились они, только когда достигли оврага на краю города. Здесь, в густых кустах, в сравнительном отдалении от ближайших домов, они могли передохнуть.
— Ты же хотел идти к какому-то фотографу, — сказала Мая, когда они немного отдышались.
Коля подумал.
— Нельзя туда. Нас сразу накроют. Ведь первым долгом дядя Никита будет искать меня там…
Порыв ветра принес дождевые капли. Ребята сели рядом на большой, обросший мхом камень, прижались друг к другу, чтобы было теплее, и стали думать, что же им делать дальше…
Глава десятая
ТАЙНАЯ ЯВКА
Клавдия Федоровна Шухова принадлежала к числу тех людей, которые стойко выдерживают удары судьбы. Ее энергии могли бы позавидовать молодые. «Упасть легко, — говорила она, — а подняться трудно». И в самые тяжелые времена она не теряла присутствия духа.
Ей было уже под пятьдесят. Высокая, статная женщина с гладко зачесанными седыми волосами, она заставляла относиться к себе с уважением даже врагов. В первые дни войны детский дом, которым она заведовала, эвакуировался, а сама она осталась из-за одного больного мальчика. Этого мальчика нужно было отправлять на санитарной машине. Но случилось так, что шофер в спешке перепутал адрес, ждал на другой улице. Пока Шухова металась в поисках транспорта, вражеские танки ворвались в город. Гитлеровцы сразу же выбросили мальчика из больницы. Шухова взяла его к себе домой и стала ухаживать за ним, как за родным сыном. Она во всем себе отказывала, продавала вещи, вязала платки, чтобы поддержать его…
В эту ночь ей долго не спалось. Ветер стучал ставнями, во дворе выла собака. Плотно занавесив окна, Клавдия Федоровна вязала носки для Вити, который безмятежно спал.
Поблескивали длинные железные спицы, послушно укладывая петли. В углу мерно тикали часы.
Что это?.. Собака перестала выть и хрипло, надрывно залаяла. Клавдия Федоровна опустила вязанье и прислушалась. Кто-то тихо крался под окном, стараясь ступать бесшумно, но шорох гравия выдавал его.
Женщина взглянула на часы: половина третьего. Может быть, кого-нибудь из полицаев привлек свет в ее комнате? Нет, толстое суконное одеяло наглухо прикрывает окно, не оставляя ни одной щели. Соседи?.. Но ведь ни у кого из них нет ночного пропуска.
Шорох под окном затих, словно человек притаился и чего-то ждет. Клавдия Федоровна прикрутила коптилку, бесшумно подошла к окну и, приоткрыв одеяло, глянула во двор. В лунном свете чья-то тень мелькнула на дорожке и исчезла за выступом дома. Тихо заскрипели ступени крыльца, и кто-то три раза негромко стукнул костяшками пальцев: тук-тук-тук! Каждый удар словно молотком ударял ей в висок.
— Кто там? — спросила она.
— Комнаты есть? — тихо спросил мужской голос.
— Все комнаты заняты, — ответила она.
— Пустите погреться!
Щелкнул замок, и Клавдия Федоровна отступила в глубину комнаты. Человек в черном пальто быстро прикрыл за собой дверь и, тяжело переводя дыхание, подошел к столу.
— Что случилось? — тревожно спросила она. — Вы же знаете, ко мне нельзя.
— Знаю, — ответил человек. — Дайте воды. Очень устал!
Клавдия Федоровна достала из шкафа чашку, налила в нее из чайника воду и протянула ему.
Человек жадно выпил, а потом устало опустился на стул. Неровный свет коптилки делал черты его лица почти неразличимыми. Казалось, что из поднятого воротника торчит лишь один нос. И только лихорадочно блестят темные глаза.
— Дело не терпит промедления, — сказал он хриплым от волнения и усталости голосом, — только что в гестапо расстреляны Степан Лукич Власенко и Тимофей Петрович Скурихин.
— Ужасно! — прошептала Клавдия Федоровна.
— Во время допроса, — продолжал человек, — выяснилось, что они сидели в подвале городской полиции вместе с сыном Охотниковой — той, которую повесили, — и еще с одной девочкой. Сегодня днем дети бежали…
— Вот как, — выдохнула Клавдия Федоровна. — А где же они?
— Никто не знает. Мейер взбесился. Он боится, что подпольщики успели им что-то передать…
— Слушайте, Никита Кузьмич, — сказала Клавдия Федоровна, — все в городе говорят, что вы сами отвели мальчика в полицию. Это правда?
Никита Борзов — это был он — с досадой махнул рукой:
— Я вынужден был это сделать! Мейер подослал ко мне своего шпиона. Тот видел Колю у меня во дворе…
— Надо было придумать что-нибудь другое. Ведь в полиции мальчик подвергался страшной опасности.
— Его бы все равно выпустили! Я даже скажу больше. В тот момент, когда он бежал, уже было решено ребят отпустить… За ними хотели установить слежку. Мейер думал, что ребята прямиком приведут его к подпольщикам…
— Хитро, — сказала Клавдия Федоровна. — Что же дальше?
— Весь город оцеплен… Но вот что меня тревожит: Мейер послал три машины с солдатами в сторону Малиновки…
Клавдия Федоровна молча прошлась по комнате.
— Может быть, Власенко и Скурихин не выдержали допроса и в чем-нибудь признались?
— Нет, нет, — горячо возразил Борзов, — я был там почти все время. Они не сказали ни слова.
— Что же делать? — спросила Клавдия Федоровна.
— Вы знаете Колю Охотникова в лицо? — спросил Никита Кузьмич.
— Знаю. В день казни я хотела увести его с собой, но мне помешал фотограф с Базарной площади. Он тоже хотел забрать мальчика. Пока мы с ним спорили, Коля исчез…
— Фотограф все-таки зацапал его. Ему, видите ли, нужны здоровые руки. Хотел, чтобы мальчик был у него вместо домработницы.
— Ну, это вы зря, Никита Кузьмич, — возразила Клавдия Федоровна. — Старик Якушкин неплохой человек.
— Ладно, — проговорил Борзов. — Сейчас важно разыскать детей, а то они начнут пробираться к Малиновке и наткнутся на засаду.
— Почему вы думаете, что они пойдут туда?
— Из случайного слова, сказанного Блиновым, я понял, что Коля где-то кому-то говорил о Малиновке…
Вдруг Клавдия Федоровна испуганно схватила его за руку.
— Тихо! — прошептала она и даже при слабом, неверном свете угасающей коптилки было видно, как побледнело ее лицо. — Идут!
Никита Кузьмич быстрым движением вытащил пистолет и прижался к косяку двери.
— Если сюда войдут, я буду стрелять, — проговорил он.
Клавдия Федоровна кивнула в сторону спящего Вити:
— Вы погубите его! Нельзя!..
Лицо Никиты исказилось. Тускло блестел в его руке прижатый к груди револьвер.
Шаги за окном стихли. Потом опять заскрипел гравий. Странно, но собака перестала лаять…
Клавдия Федоровна прильнула к окну. Она долго вглядывалась в темноту и вдруг, тихо ахнув, быстро направилась к двери.
Борзов невольно отшатнулся, когда она проходила мимо. На мгновение ему показалось, что он попал в засаду…
Он еще плотнее прижался к стене, готовясь к самому худшему. Ведь он никогда бы не смог объяснить ни Курту Мейеру, ни Блинову, почему оказался здесь ночью.
— Никита Кузьмин, посмотрите, кто пришел! — Голос Клавдии Федоровны звучал спокойно.
Борзов осторожно вышел из своего убежища. Перед ним стояли до предела измученные, но целые и невредимые Коля Охотников и Мая Шубина.
Глава одиннадцатая
ЕЩЕ ОДНО ИСПЫТАНИЕ
Если бы не война, Геннадий Андреевич Стремянной так бы и продолжал учительствовать в школе, где преподавал историю.
Немного сутулый, в черном пиджаке и залоснившихся брюках, он входил в класс и неизменно начинал урок одной и той же фразой: «Итак, дети, на чем мы остановились в прошлый раз?» При этом он делал долгую паузу и ждал, что ему ответят. Конечно, он не был педантом, но ему хотелось удостовериться, что его ученики помнят, чему он их учил…
После смерти жены Геннадий Андреевич жил с двумя сыновьями. Жизнь его шла размеренно и спокойно. Но, несмотря на то что годы брали свое, он и сейчас еще мечтал о какой-то другой жизни, пусть тяжелой и сложной, полной опасностей, однако такой, в которой воплотятся самые затаенные устремления его молодости.
Когда гитлеровцы стали подступать к городу, коммуниста Стремянного вызвали в райком партии. Он думал, что ему поручат какую-нибудь работу по эвакуации… Но секретарь райкома посадил его в машину и повез в горком. Здесь с Геннадием Андреевичем говорили секретарь горкома и представитель фронтовой разведки. Ему предложили остаться в городе и уйти в подполье. Никто не скрывал от него связанного с этим риска. Даже маленькая ошибка могла стоить жизни. Право отказаться осталось за ним. На следующее утро уходил эшелон, и он мог уехать на восток.
