Шамиль Ракипов - Звездные ночи
Вечером нас неожиданно построили перед штабом. Холодный, пронизывающий ветер, жесткий снег. Начальник штаба Ирина Ракобольская зачитала телефонограмму: при исполнении служебных обязанностей, в сложных погодных условиях погибла любимая дочь советского народа, командир авиационного полка Герой Советского Союза Марина Михайловна Раскова.
Горестный стон полка… Головы наши склонились, шлемы оказались в руках.
После короткого митинга экипажи получили задание — нанести удар по отступающим колоннам противника. Враг может уйти с Кавказа, но не уйдет от возмездия.
За Марину Раскову!
Ночь двести пятьдесят третья
Мои подруги делают по шесть-семь вылетов за ночь, а я… Чувствую себя, как лошадь, привязанная к столбу.
Вспоминается сказка, слышанная в детстве от бабушки.
На цветущую, мирную страну напал враг. Навстречу ему отправился первый отряд богатырей. Ни один из них не вернулся, все сложили головы на поле битвы. Защищать родную землю ушел еще один богатырский отряд. И снова никто не вернулся. Третий отряд скрылся за горизонтом. В тылу остался лишь один богатырь. «Подожду, когда наступит день решающего сражения», — думал он, лежа в тени большого дерева. Проходили дни, недели, а он все ждал своего часа. Однажды на рассвете богатырь услышал топот коня, хотел подняться, но не смог: руки и ноги ослабли, затекли, кровь остыла и еле струилась по жилам, кольчуга затвердела, превратилась в панцирь. Всадник остановил коня, протрубил в рог, крикнул жителям:
— Многие из нас погибли, но враг уничтожен, мы победили!
Взошло солнце, снова зазвучали песни в селеньях, зацвели сады, в арыках зажурчала вода. Понимая, что он не имеет права радоваться вместе со всеми, ленивый, ослабевший богатырь пополз прочь от родного дома. Каждое движение давалось ему с трудом, от натуги помутнели глаза. Проходившая мимо молодая женщина, увидев его, удивленно воскликнула: «Черепаха!»
«Если сегодня не получу боевого задания, — решила я, — пойду к Бершанской и для начала расскажу ей эту мудрую сказку».
Но Евдокия Давыдовна опередила меня: сама вызвала и дала задание.
Вернувшись в эскадрилью, я поделилась своей радостью с подругами.
— Нарисуй на первой бомбе свой знак, — деловито сказала Лейла. — Такая традиция.
Я окунаю кисточку в белую масляную краску. Рисую на тучном теле бомбы букву «М» и молнию.
Первой взлетает Дуся Носаль с Ниной Ульяненко. Потом Лейла с Руфой. За ними, через две минуты, — я и Женя Руднева.
Лейла, сидя в кабине, улыбнулась мне, помахала рукой, сжатой в кулак. Ее самолет пробежал по площадке и скрылся во мраке.
— Контакт! — слышу я тонкий голос механика Тони Вахромеевой.
— Есть контакт.
Тоня поворачивает винт и — мотор заработал. Убавляю газ. По всему телу — дрожь. Жду разрешение на взлет.
Подошла Бершанская. Пожала руку:
— Пусть у тебя будет тысяча боевых вылетов. В добрый час! Будь предельно внимательна и осторожна.
Мария Ивановна Рунт положила руку мне на плечо, прокричала:
— Светлого пути, землячка! Возвращайся живой-здоровой и обязательно с победой.
Вспомнились родные белебейские края, напутствие мамы, когда я уходила к отцу в Куйбышев: «Смотри, доченька, что впереди, что сзади, на темную ночь глядючи, в путь не выходи…».
Летим.
Над головой свистит ветер, мороз пощипывает руки — двухпалые кожаные рукавицы я сняла: в эти минуты мне почему-то было в них не сподручно.
Высота три тысячи метров. Летим по ветру. Над нами, куда ни глянь — звездный океан. Молчаливый и тревожный. Наклоняюсь к переговорной трубке:
— Женечка, ты не замерзла?
— Пока терпимо. Ничего, скоро станет жарко. Видишь, луна всходит. Как прожектор. Внимание, линия фронта.
Будто-услышав слова Рудневой, в трех местах вспыхивают прожекторы. Нащупали. Бьют «Эрликоны».
— Пора снижаться, — будничным голосом говорит Женя.
Сбавляю газ. Стараясь вырваться из луча прожектора, бросаю самолет в сторону, вверх, ударяюсь виском о козырек кабины. Ничего не вижу.
— Магуба, очнись! — голос у штурмана обрел твердость. Она толкает меня в плечо. — Очнись…
Ощупью нахожу ручку управления. Прозреваю. Глаза, вроде, приноравливаются к слепящему свету.
Напоминая чалму муллы, впереди возникает белый клубок. Самолет подрагивает, постанывает — в него попадают осколки снарядов. Сажусь поудобнее.
— Ну-ка, покажи… — обращаюсь я сама к себе.
Мотор ревет во всю мощь, самолет выделывает немыслимые фигуры. Жарко…
— Десять градусов влево, — голос как голос, милый, приятный. — Ничего страшного, Ты просто молодец. Станция справа.
На дороге за станцией — большое скопление вражеской техники. Ничего не видно, но цель близка. Наши разведчики никогда не ошибаются. Женя высовывается из кабины.
— Три градуса влево. Так, так…
Внизу мерцают огоньки — это малые фары грузовых автомашин. Прошло время, когда они мчались, полыхая всеми лампами, по этим же дорогам. Теперь ползут ощупью, как немощные старцы.
Женя сбросила САБ. Застучали зенитные пулеметы.
— Женечка, первая бомба — на правом крыле, — напоминаю я. — Не торопись, прицелься получше.
— Не промахнусь. Пошли…
Летите, бомбы! Рази врага, моя первая молния!
Внизу пожар. Одной машиной у немцев стало меньше. Врассыпную разбегается живая сила противника, какая-то ее часть уже мертва.
Второй заход.
— Пошли!..
Еще один пожар. Не штурман за моей спиной, а снайпер.
В эту ночь мы сделали четыре вылета. Немцы отходят быстро, летать приходится далеко.
В общежитие я вернулась, когда над горизонтом уже всплывало солнце. Поела и легла спать. Но сна — ни в одном глазу. До мельчайших деталей мысленно повторяю свой первый боевой вылет. Ни одна бомба не пропала даром. Уничтожено три машины, в двух — боеприпасы, в одной — солдатня, гитлеровские молодчики. Многие успели укрыться, но не все. Первая победа над ненавистным, злобным, опытным врагом. Это заслуга всех троих: Жени, моя, самолета. Если бы действовали несогласованно, вразнобой, не было бы победы и нас, всех троих, тоже, возможно, не было.
Знаю, что этого не будет, но почему не помечтать?.. Женя Руднева — мой постоянный штурман. С каждым полетом мы все больше привязываемся друг к другу. Она меня понимает с полуслова, я ее тоже. Мы — лучший экипаж в полку, совершивший сотни боевых вылетов. Хотя нас сбивают, но мы чудом остаемся живы. Попадаем в госпиталь, но ненадолго. На другой же день возвращаемся в полк. Нам на блюдечке — новенький самолет. Генерал вручает ордена. Жене и мне.
— Служу Советскому Союзу, — шепчу я…
— Не спится? — громким шепотом спрашивает Лейла, — возвращая меня к действительности.
— Не спится, Лелечка, не знаю, что со мной делается.
Лейла, неслышно ступая босыми ногами, в шелковой сорочке, изящная, похожая на русалку, подошла, скользнула ко мне под одеяло. Обнявшись, лежим, шепчемся.
— Я тоже после первого вылета не сомкнула глаз. Всю ночь летала. Страшно было?
— Да, очень. Когда я на миг ослепла. Стукнулась о козырек. Подумала — все.
— Сейчас ничего не болит?
— Нет. Устала.
— Как Женя?
— Идеальный штурман. По-моему, она мне вернула зрение, своим голосам.
— Это она умеет. Она умеет все, — категорично заключает Лейла.
— Век бы с ней не расставалась.
— Почти все так говорят. Но у нее любимчиков не бывает. Ты уже настоящий пилот, а ей надо выводить в люди других. Она рискует больше, чем мы. Страшно бывает за нее. Не только мне. Но виду, конечно, не подаем.
— Теперь воевать будет легче. Не в том смысле, что риску меньше.
— Я понимаю…
От меховых унтов, комбинезонов, уложенных вокруг печки, валит пар. Девушки спят.
Ночь двести пятьдесят четвертая
Хотя вечер еще не наступил, мой самолет уже готов к полету. Я сижу в кабине. Техники хорошо поработали. Никаких пробоин, аккуратные заплаты почти не видны под слоем краски. Чтобы самолету пробыть один час в небе, техники должны трудиться целый день, не покладая рук.
Самолеты стоят на аэродроме, укрытые маскировочными сетями. Сверху они, наверно, выглядят как небольшие стога сена. Надо все ощупать, проверить, перепроверить. Скоро — в бой!
Сеть над самолетом Лейлы то и дело колышется. Слышу приглушенные голоса. На землю спрыгивает Глаша Каширина — она готовится стать пилотом, берет уроки у Лейлы.
Неожиданно раздается звонкий голос дежурной по аэродрому.
— Летному и техническому составу построиться перед КП!
Тревожно переглядываясь, бежим к месту сбора, поправляем шлемы. Глаша спрашивает на бегу:
— Кто-то умер, что ли?
Прошло пять-шесть минут, все — в строю.
На аэродроме метет метель, снег липнет к бровям, ресницам, к груди. Ветер теребит наушники шлемов, расчесывает мех унтов, всхлипывает, как разлученная с женихом юная невеста.
