Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Наш полевой аэродром в Драбове представлял из себя ровное поле, неподалеку от села, где перекрещивались два больших шляха, слегка обработанные грейдерами. Начальник аэродромной команды капитан Терещенко, сам прибывший на аэродром совсем недавно, все же сумел организовать нам по тарелке лапши с маленькими кусочками консервированного мяса и сообщил, что в наличии имеется всего одна, да и то неполная, цистерна с авиационным горючим. Настроение летчиков было тяжелым.
Под стать этому настроению была и пронзительно тоскливая осенняя ночь с моросящим дождем, которая опускалась на Драбов. Кому приходилось переживать такую ночь на Украине, тот знает, что ощущение такое, будто в пузырьке с чернилами плаваешь. Крыши над головой для летчиков на аэродроме не было. Мы пошли ночевать под необмолоченные копна пшеницы, стоящие возле дороги, где и принялись вить себе гнезда. Но поспать толком не удалось. Всю ночь по дороге грохотали танковые колонны — наши и немецкие, разъезжавшие в разные стороны. В кромешной темноте, не зажигая фар, танковые подразделения подходили к перекрестку дорог и командиры, видимо, начинали советоваться, куда ехать дальше. Прошло несколько мелких колонн, а потом буквально напротив наших копен, метрах в ста, остановилась большая колонна танков в пятнадцать. Мы пристроились в одной из копен на пару с Мишей Бубновым. «Что-то не похоже на гул наших моторов» — засомневался Миша Бубнов. Но молодое любопытство взяло надо мной верх, и я предложил подойти посмотреть. В кромешной темноте мы вплотную подошли к самим танкам и стали в кювете. Явственно ощущался незнакомый нам, противный запах искусственного бензина и моторного масла. Внутри танков попискивали радиостанции, и почему-то именно этот писк показался мне знакомым, отечественным. Стоя в кювете я закричал: «Эй, танкисты, открывайте, орлы!». Писк радиостанции в ближайшем танке смолк. Башенный люк танка распахнулся и оказалось, что с внутренней стороны крышки к нему приделана спарка пулеметов. Из люка показалась массивная в шлеме голова танкиста, который до предела наклонил к земле стволы пулеметов и дал две длинные очереди. Нас спасло то, что мы стояли в кювете и пули просвистели на полметра выше наших голов, которые оказались в мертвой зоне, недоступной углу наклона немецкого танкового пулемета. Мы с Мишей попадали на землю и принялись быстро уползать от немецкого танка по кювету. Потом подхватились и, пригибаясь, убежали в сторону своего ночлега. На протяжении той ночи у меня больше не возникало желания брать интервью у танкистов до тех пор, пока снова напротив нас не остановилось три больших танка и высунувшийся из башни танкист не закричал громовым голосом: «Иван!!!» Это были явно свои. Мы подошли к машинам и разговорились с экипажами. Танкисты попросили у нас горючего — мы ничем не могли им помочь, самим не хватало, да и у них стояли дизеля на тяжелых танках «Клим Ворошилов». Появились еще восемь танков, и к нам подошел командир группы, спросивший о немцах, за которыми они гоняются. Мы показали направление движения немецкой колонны, и они приняли решение погнаться за колонной врага и атаковать ее. Танки взревели моторами, и ушли, с севера на юг. Примерно через час ночное небо озарилось пламенем, и до нас донеслись звуки танковой пальбы. Видимо, наши все же настигли немцев…
Лежа под копной, я обдумывал свою встречу с немецкими танкистами и задавался вопросом: почему немцы действуют так нахраписто и нагло, редко встречая сопротивление? Ведь немецкая танковая колонна стояла на ночной дороге без всякого прикрытия, взвод или даже отделение пехотинцев, вооруженных бутылками с зажигательной смесью, подобравшись в темноте, легко превратили бы ее в единый пылающий костер. Даже я, если бы знал, легко бы застрелил немецкого танкиста из пистолета. И, тем не менее, наше командование никак не может найти эффективных способов противодействия врагу, который все больше наглеет.
Утром 20-го сентября 1941 года погода несколько улучшилась, и перед нами поставили боевую задачу — нанести ракетно-бомбовой удар по войскам противника, которые ведут наземный бой с нашими на реке Удой, возле города Пирятина. Но, зайдя на цель, мы, сколько ни кружились, никак не могли определить в облаках огня и дыма, где свой, а где чужой. Плюс ко всему нам все махали руками и головными уборами — приветствовали. Опасаясь навредить своим же войскам, мы вернулись на свой аэродром, где к вечеру капитан Терещенко объявил нам, что горючего для самолетов в цистерне уже нет. Нужно рассчитывать только на то, что в баках самолетов. К тому времени на наш аэродром уже перелетела наша первая эскадрилья, с которой прибыл, совершая свой обычный дерзкий перелет с аэродрома на аэродром, на большее он не решался, отважный командир полка Тимофей Сюсюкало. Каким-то образом, установив связь с командованием, он передал нам приказ перебазироваться на полевой аэродром села Кочубиевка, юго-восточнее Полтавы. Аэродром в Драбове скоро должен был оказаться под ударом немецких танков. Противник действовал по всем канонам военной науки и замыкал тройное кольцо вокруг киевской группировки: первое — в районе Броваров, второе — возле Конотопа, третье — между Драбовым и Полтавой.
Мы долго крутились над селом Кочубиевка, но никакого аэродрома или хотя бы каких-нибудь опознавательных знаков на земле не обнаружили. Всюду были вспаханные поля и белые хаты. На полях стеной стоял неубранный урожай, Шишкин несколько раз изобразил рукой в воздухе букву «X» и показал рукой на восток, мы взяли курс на Харьков. Пролетая над Полтавой, мы увидели «любопытное» зрелище: город горит, а с аэродрома взлетают немецкие «ME-109». Хорошо, что от Полтавы до Харькова прекрасный ориентир — шоссейная и железная дороги, обсаженные старыми тополями. Ориентируясь по ним, мы и полетели в Харьков. Было серьезное сомнение: хватит ли у нас горючего. Жестами я посоветовался с Шишкиным и предложил ему набрать высоту до 4000 метров и пользоваться высотным краном, который позволял экономить горючее для работы двигателя. Полет показал правильность такой меры. Минут через 35 нам открылся огромный индустриальный город, который, к счастью, был нам хорошо знаком. Сориентировавшись по Харьковскому тракторному заводу, мы принялись заходить на посадку на центральном аэродроме — с потерей высоты путем скольжения. Наши «этажерки» пронзительно запели своими расчалками, скользя на крыло. Все сели благополучно. Правда, Бубнов и Деркач планировали с сухими бензобаками и остановившимися двигателями. Просто счастье, что этого не произошло на пару минут раньше. Да и очень повезло, что посадочная полоса была свободна.
Больше нам не довелось иметь дело и со штабом 36-й истребительно-авиационной дивизии, и его доблестным командиром полковником Зеленцовым. Уж не знаю, куда они подевались, но мы вспоминали о них без грусти, а вернее — не вспоминали вообще. Говорят, Мельник и Киселев попали в плен. Как я уже говорил, Зеленцов спасся. По слухам, главный инженер дивизии пристроился работать во время оккупации грузчиком на мельнице в Житомире. Но наш полк был передан в другую дивизию, и началась новая страница моей жизни. Киевская, вместе с жесточайшими потерями и горечью неудач, вместе с товарищами, погибшими в боях и оказавшимися в лагере для военнопленных в районе Дарницы, куда угодил кое-кто из наших техников, была перевернута.
Страница седьмая
От Харькова до Сталинграда
Итак, война открыла мне следующую сцену, подмостками которой стал город Харьков и его окрестности. Места эти стали славянскими только в 18-ом столетии. Некогда на месте Харькова находилась столица половецких племен Шаракунь, в которую кочевники — половцы съезжались пережидать свирепые зимние морозы и для больших торгов. Места эти мало похожи на веселое Приднепровье. Степи, овраги, заросшие дубняком, небольшие реки, стремящие мутноватую воду по извилистым руслам. Еще в середине 17-го столетия русские цари пока неуверенно пробовали ступить в эти земли, столетиями бывшие вотчиной кочевников. При царе Борисе Годунове на окраине Слободянщины пограничным городом был Цареборисов, от которого нынче не осталось и следа. Именно здесь, недалеко от Изюма и Белгорода, проходила знаменитая засечная черта — дымные костры на укреплениях, предупреждавшие русских поселенцев о приближении врагов. Так длилось до поры, пока русская армия, обученная Петром европейскому строю, не шагнула уверенно в украинские степи. Словом, России не впервые встречать врага именно на этих рубежах. Уж не знаю, — то ли какой-то роковой геологический разлом проходит по этой земле, то ли по другой причине, но она необыкновенно обильно впитывает кровь солдат. Таких мест на карте не так уж и много. В 1941 году мы обороняли Харьков, в 1942-ом пытались вернуть и потерпели оглушительное поражение: опять по глупости кремлевского стратега и его желающих отличиться подпевал. Зимой 1943-го в тяжелом бою забрали, было, город назад, но снова попали под тяжелый удар немецкого танкового капкана и выскакивали в марте, бросая людей и технику. В августе 1943-го все-таки выдавили немцев из индустриального сердца Украины, как нередко называли город, занимавший второе место в Союзе после Ленинграда по металлообрабатывающей промышленности.
