Кронштадт - Евгений Львович Войскунский
— Не нравится мне лед. — Козырев всматривается в ледяное поле по курсу корабля. Фарватер впереди здорово затянуло, подморозило. Как бы не застрять… — Новый год? А что?
— Так уже тридцать первое пошло.
— Да… Тридцать первое… Не знаю. Если быстро разгрузимся, то сразу пойдем на Лисий Нос. Там, может, и встретим.
— Жаль, что не в Кронштадте.
— А что такое? — покосился Козырев на юного замполита. — Зачем вам в Кронштадт?
— Мне-то не надо, — пожимает Кругликов спортивными плечами. — Мне все равно… Это вам, Андрей Константиныч, насколько я понимаю, в Кронштадт надо поскорее.
Козырев не отвечает.
Надо, ох как надо ему в Кронштадт! Так надо, что хоть прыгай на лед и беги… Только об этом и думает с позавчерашнего дня, когда перед выходом в очередной рейс отвел Надю в роддом. Надя бодрилась, улыбалась ему белыми губами, но он-то, бережно ведя ее по обледенелым улицам, видел, что ей плохо. Кружилась у Нади голова, тошнота подступала… Трудная беременность… Блокадная дистрофия не проходит бесследно…
Может, она в эту самую минуту… А меня нет рядом… прыгнуть на лед и бежать во всю мочь…
— Смотреть за винтами, боцман! — кричит он, обжигая губы о жесть мегафона.
А незадолго перед этим на второй этаж роддома поднялась Рожнова. Она в мужской краснофлотской шапке, в старом пальто с жестким воротником, сделанным (как подшучивал ее муж мичман Анастасьев) «из собачьей шкуры прошлого века». Пошла твердыми шагами по коридору, поглядывая на номера белых дверей, и тут как раз нужная ей дверь раскрылась, оттуда вышла пожилая сутулая нянечка, шаркая теплыми тапочками.
Рожнова всех в Кронштадте знает. И ее, понятно, знает все население старшего возраста.
— Здрасьте, Марья Никифоровна, — улыбается нянечка, удивленно тараща выцветшие глаза. — Зачем к нам пожаловались?
— У вас тут девушка рожает… ну, женщина, — поправилась Рожнова. — Козырева Надежда.
— Рожает, рожает, — мелко кивает нянечка, — да вот не родила еще. К ней нельзя, — поспешно добавляет она, видя, что Рожнова взялась за ручку двери. — Врач у нее.
— Понятно, Саввишна. — Рожнова подула на озябшие руки. — А как у нее самочувствие?
— Да что ж, как все первенькие, так и она… Слабенькая, конешное дело, ну ничего… Врач-то у нас — Лидия Петровна, сами знаете…
— Знаю, знаю.
— Уж мы-то с ней, с Лидой Петровной, столько приняли детишек — на пол-Кронштадта будет. Уж сколь я их-то, новорожденных, по головкам перегладила! Вот мозоль с ладони не сходит.
Рожнова задумчиво смотрит на ее ладонь, иссеченную морщинами, с бугорком застарелой мозоли между большим и указательным пальцами.
— За войну, правда, вот первая рожает… Аборты, правда, были… — Нянечка вскидывает на позднюю гостью испуганный взгляд. — Все по разрешению, вы не думайте… А вы, Марья Никифоровна, кем роженице-то приходитесь?
— Наши мужья на одном корабле служат.
— Конешное дело, конешное дело, — мелко кивает нянечка. — Своих-то детишек у вас нету…
Из-за двери раздался жалобный женский вскрик. Нянечка поспешила обратно в палату. Рожнова присела на диванчик, обтянутый белым чехлом. Чехол весь в слежавшихся складках, и пахнет от него сиротским запахом больницы. Ну, Козырев, понятно, в море (думает Рожнова, сдвинув брови к переносице), весь декабрь они ходят во льдах, но Лиза-то где? Почему ее нету здесь в такой час, когда Надя рожает? Вот стерва! Одни шашни у нее на уме… Какой была, такой и осталась…
Шаги. Кто-то поднимается по лестнице. Пришла все-таки. Нет… это не Лиза… С недоумением смотрит Рожнова на мужскую фигуру, появившуюся в конце коридора. Пальто, сапоги, шапка в руке. Тихо ступая, явно робея в больничной тишине, подходит к диванчику Речкалов.
— Николай? — смотрит на него снизу вверх Рожнова. — Ты почему здесь?
Речкалов, сняв рукавицы, потирает замерзшие щеки. Он смущен. Со вчерашнего утра, когда он, повстречавшись с Лизой на Июльской, узнал, что Надя в роддоме, его тянуло прийти сюда. Тянуло безудержно, хоть и опасался он напороться на Козырева. Вот — не выдержал, пришел. А тут почему-то сидит соседка по квартире… тетка ее подкурятина…
— Зачем пришел? — строго повторяет Рожнова.
Он с трудом расклеивает губы:
— Проведать… Тут Чернышева должна быть…
— Козырева, а не Чернышева. Какое отношение к ней имеешь?
Не отвечает Речкалов. Склонив голову набок, прислушивается к тихим стонам за дверью. Из палаты выбежала давешняя сутулая нянечка, засеменила по коридору.
— Ты какое отношение имеешь к роженице? — допытывается Рожнова. Она уж если спрашивает, так непременно хочет услышать ответ.
— Никакого не имею.
Обратно бежит нянечка, неся белый таз. Скрывается за дверью палаты.
— Так зачем пришел? — продолжает наседать Марья Никифоровна. — А? Тебя спрашиваю, Николай.
Тот глянул коротко, бросил:
— Чего вы привязались? Надо мне — и пришел.
Опять шаги. Кто-то, бурно дыша, бежит по лестнице, по коридору — это Лиза. Запыхавшаяся, в платке и расстегнутом овчинном полушубке, в фетровых бурках, подбегает к диванчику. Выдохнула:
— Как Надюша?
— Пока никак, — отвечает Рожнова. — Схватки, как видно.
— Ух… — Лиза, отдуваясь, откинув платок с головы, садится рядом с Рожновой. — А я только что с дежурства сменилась… Ух… Всю дорогу бегом… Боялась опоздать… — Она взглядывает на Речкалова: — Здравствуй, Коля. Как поживаешь? А я-то бегу и думаю, как тут Надюша, ведь она тяжело ходила, лапушка, обмороки у нее… Ух… всю дорогу вприпрыжку… А вы как пойдете? Поздно уже… У тебя есть ночной пропуск, Коля?
Тот мотнул головой.
— Как же ты?.. У тебя-то, Маша, есть, наверно…
— Откуда у меня ночной пропуск? — говорит Рожнова, поднимаясь с дивана. — Я не командир КМОРа.
— Не командир? — Лизу смех разобрал. — А я-то думала, ты главный командующий… Ух, не могу… — Она смеется, уткнув лицо в ладони.
— Чего ты ржешь? Ну, чего, чего? — Рожнова сердито ткнула ее в плечо. — Уймись. Вставай, пойдем. А то патрули сцапают, хлопот не оберешься.
— А я останусь тут. — Лиза встряхивает рыжеватыми кудрями. — Буду сидеть, пока Надюша не разродится. А вы идите. Спокойной ночи вам.
— Ты Наде передай вот это. — Рожнова сует ей в руки пакетик. — Тут сухофрукты. Можно так жевать, можно сварить компот. Это полезно.
— И это возьми. — Речкалов вынимает из кармана фунтик с сахарным песком. — Может, ей сахар нужен.
В палате закричала Надя. Речкалов содрогнулся.
Все медленнее идет «Гюйс» по
