Илья Эренбург - Буря

— Вы до сих пор не поняли, что ваши офицеры вас морочат?

— Лейтенанту трудно меня морочить — у него незаконченное среднее образование, а я доцент Марбургского университета. Но моя специальность не международное право, а санскрит. Откуда мне знать, как поступают русские с пленными? Я здесь всего второй месяц.

— Где же вы раньше были?

— Повсюду. В Нарвике, там дома на сваях, копченая оленина. Я был в Греции, видел Пропилеи, а вино там скверное, воняет смолой, не похоже на нектар. Я был в Египте. В России был мой младший брат, студент, он писал, что Крым неожиданно напоминает Ривьеру…

Сергей с отвращением поглядел на развязного немца.

— Ну, а зачем вы шлялись из страны в страну?

Пленный обиженно ответил:

— Мы воевали, господин майор, и неплохо… Вот только здесь приключилась беда — генерал Штаэль объявил, что к нам идут сто танков, а они почему-то не пришли…

Сергей отошел от болтливого немца; глядел на куст роз, который осыпался под сеткой дождя. А немец, успокоенный словами русского майора, сел на могильную плиту, вытащил бутерброд, завернутый в восковую бумагу, и стал сосредоточенно жевать.

Командующий сказал Сергею:

— Вот узлы — тюрьма, район церквей и эта рощица. Пехота топчется… Нужно сделать проходы для танков. Понятно?

Осмотрев местность, Сергей решил перебросить группу саперов с шашками на параллельную улицу. Можно пробраться через дом — залезть в окно второго этажа. Во дворе немцы… Если выйти на ту улицу, можно подорвать корпус и разобрать баррикаду. Сергей поручил дело лейтенанту Гусарову, опытному подрывнику, смешливому зеленоглазому студенту строительного института, которого все звали Яшей.

— Ты, Яша, осторожнее…

Сергей взобрался на четвертый этаж, чтобы следить за операцией. Он стоял у окна, прикрытого мешками с песком; утром здесь еще были немцы. Сергей видел, как поползли саперы, как погиб лейтенант Гусаров — его застрелил автоматчик. Потом забил гейзер из огня, дыма и камня. В конце улицы показались наши танки.

Сергей оглянулся. Глобус, какие-то пробирки, на стене под стеклом тусклые выцветшие бабочки и рядом мертвый немец — лежит, раскинув руки.

Сергей не слышал, как сержант Горский говорил:

— Товарищ майор, лучше уйти — пристрелялись…

Все зашаталось — сержант, глобус, бабочки. Сержант вывел раненого Сергея на темную винтовую лестницу. Носились с криком кошки. Внизу кто-то плакал: «О пан-Иисус!..» Сергей почувствовал, что не может стоять, сел на ступеньку; сильно болело плечо, а в глазах все шаталось, как будто дом падает. Потом пришли санитары.

Немцы начали сдаваться. Теперь они держались только в роще на западной окраине города. В центре уже трещали «виллисы». Стояли вереницы брошенных немецких машин; площадь перед большим зданием, где помещался немецкий штаб, была завалена автоматами, касками, книгами, ящиками с гранатами, с сигаретами, с мылом, с орденами. Шел проливной дождь. Какой-то солдатик озабоченно осматривал раскиданное барахло, горевал, что под дождем пропало курево; потом он подобрал баночку с затейливой этикеткой, повертел, понюхал и спросил переводчика, что это такое; тот перевел: «Французский крем от загара»; солдатик бросил банку на землю и так выругался, что, кажется, дрогнули все жеманные святые. Подполковник Ерушкин вытирал рукавом лицо и жадно пил воду из ковша. Командующий докладывал начальнику штаба фронта: «Рощу ликвидировали. Захвачено — орудий сто пятьдесят шесть…» И в Москве диктор, вбирая побольше воздуха, репетировал: «Штурмом овладели столицей Литовской советской республики городом Вильнюс».

Сергей лежал в санбате, рана теперь не болела; он только попрежнему чувствовал слабость. Санитарка принесла букет, с грустью сказала:

— Чересчур распустились, рвешь, а они осыпаются…

Дождь прошел. Просветлело, и деревья на холме были особенно зелеными.

Хирург дивился:

— Это у вас счастливая звезда. Ведь на полсантиметра правее, и была бы совсем другая картина. А вы через месяц воевать сможете…

Сергей прочитал письмо Вали — ему дал сержант Горский, когда они шли в город. Валя писала: «Пусть тебя хранит моя любовь…» Он задумчиво улыбнулся. Через месяц смогу воевать… А еще придется повоевать, ничего они не поняли, как тот болван на кладбище… Яшу жалко… Непонятно, как я выкарабкался? Действительно, звезда… Четвертое ранение, и каждый раз мелочь…

Стемнело. Над холмом, над деревьями показались звезды, отчетливые, крупные, похожие на иллюминацию далекого города или на светляков, которые заполняют черные ночи юга. Что такое звезда? — думал в полузабытьи Сергей. — Любовь Вали? Звездочка на пилотке? Или эти — далекие, но такие близкие, что сейчас встану и поймаю одну — пусть светит в землянке…

8

Это был маленький город среди гор; хотя окрестности его отличались живописностью, туристы здесь не задерживались — рядом с городом были угольные шахты, и черная пыль забиралась в нос раздосадованного путешественника, густым слоем она садилась на мэрию, на траву сквера, на лачуги рабочих. Немцы, стоявшие в городе, проклинали судьбу, они готовы были примириться с мрачным ландшафтом, но здесь и зимой было неспокойно, а теперь «чумазые» (так называл горняков лейтенант Шмидт) окончательно распустились.

Капитан фон Герлах утешал себя одним — где-нибудь на Немане еще хуже. В беседах с друзьями фон Герлах подчеркивал, что он — «эпикуреец»; он любил шелковое белье, сухое шампанское и досуги. Ему повезло: он не попал на фронт. Прошлым летом, совершенно случайно, когда они искали припрятанное оружие, фон Герлах обнаружил очаровательную картину Буше. Он часто мечтал: кончится война, он продаст картину, купит домик в Швальбахе и женится на спокойной, домовитой девушке — хватит с него и войны и холостяцкой жизни. Лишь бы выбраться отсюда живым!..

Горняки забастовали четырнадцатого июля. До войны в этот день люди танцовали. На подмостках сидели потные музыканты и дули в трубы. Девушки разносили пиво, лимонад. Среди темной листвы платанов загадочно мерцали бумажные фонарики. Танцовали до утра, и площадь перед мэрией казалась огромным бальным залом. Кто тогда вспоминал, что Четырнадцатое июля не только начало летних каникул, танцы и бенгальский огонь?.. Теперь горняки собрались возле памятника Жоресу. Горный ветер приподымал тяжелый трехцветный флаг. На подмостках стояла Полина; издали она казалась статуей; ее лицо освещали лампы рудокопов. Слабый, но чистый голос повторял слова древней клятвы; «Свобода или смерть!» И тысячи голосов отвечали: «Свобода или смерть!..» И эхо разносило далеко окрест: «Смерть!»

Жозет, или, как ее звали теперь, Полина, работала в этом районе с прошлой осени. Она выросла далеко отсюда — на севере Франции, но все здесь напоминало ей детство — тяжелый труд горняков, их угрюмые шутки, суровая доброта. Здесь ее понимали с полуслова, ей верили, говорили друг другу: «Полина сказала…»

Забастовка быстро охватила весь район. Рассказывали, что в некоторых поселках произошли стычки с немцами.

Лейтенант Шмидт, сам не свой, вбежал в кабинет фон Герлаха:

— Нужно сейчас же их разогнать!..

Капитан лежал на диване. Ставни были наглухо закрыты. С улицы доносились крики, звуки «Марсельезы».

— Не говорите так громко, — сказал капитан. — Когда у меня бывает припадок, мне нужен абсолютный покой. Интересно, как вы думаете их разогнать? У нас шестьдесят человек, а шахтеров три тысячи.

— Но у этих чумазых нет оружия.

— Напрасно вы так думаете. Капитан французской жандармерии говорил мне, что у террористов триста или четыреста американских автоматов. Вам бы только воевать… А кто будет отвечать за жизнь моих подчиненных?..

— Но, господин капитан…

— Послушайте, я вам сказал, что у меня припадок. Уйдите и прикажите, чтобы меня не тревожили. А на крикунов не следует обращать внимания. Я, слава богу, три года во Франции. Покричат и разойдутся…

Фельдфебель Краус поджидал Шмидта:

— Что приказал капитан?

— Что он приказал? Чтобы его не беспокоили, у него припадок…

— Может быть, позвать врача?

Лейтенант Шмидт засмеялся:

— Врачи от этого не лечат… Говорят, что генералы умирают в своей кровати, капитан фон Герлах твердо решил стать генералом…

Немцы, находившиеся в соседних поселках, струсив, убежали в город. На улицах шахтеры громко пели «Марсельезу» и «Интернационал». Связная сообщила Жозет, что партизанский отряд, находившийся в соседних горах, решил штурмовать город. Пятнадцатого июля вечером лейтенант Шмидт доложил фон Герлаху:

— Все говорят, что террористы решили прорваться в город. Если мы их пропустим сюда, произойдет катастрофа — они могут вооружить чумазых. Неужели мы должны ждать, пока нас не растерзают?..