Зеленые мили - Елена «Ловец» Залесская
С котами тоже смешно получилось: а в стихотворении, которое мы записывали с активистами чата к 23 февраля 2023 года, одна из строчек звучала как «целуем детей и гладим котов». А слышалось упорное — варим.
Мы выживали как могли. Я понимала Женьку, как никто другой. Его любимый сын Макс ушел по повестке на фронт в первую волну мобилизации. Не стал прятаться, откупаться. Мы все спасались от своего страха в объятиях Творца, прикасаясь, становясь, отдавая все свободное место в голове под идеи.
Так полгода в тандеме и творили. Пока однажды в июле на экране айфона не появилась страшная надпись: «Евгений покинул чат». Я как-то сразу все поняла в одну секунду. Звонить и писать было еще страшнее, чем считать дни до завершения БЗ и выхода группы из леса. Что скажешь? Что быть воином — жить вечно? Попробуйте объяснить это матерям. Женам. Любящим ушедших. Я постою рядом. Мне необходим мастер-класс по утешению. Прагматик, я умею только помогать делом и совсем не умею в такие эмоции.
Женька позвонил через пару дней. Попросил поговорить с его супругой.
Была какая-то путаница: кто-то говорил — погиб весь расчет. Кто-то — что Макса вытащили в госпиталь. Майор рыдал в трубку и просил прощения. Ростовский морг хранил молчание, как отшельник схиму. Надежда сменялась отчаянием по кругу. Я позвонила Аиду.
— У Жени погиб сын. Там какая-то путаница, вдруг ты по своим каналам можешь помочь?
— Конечно. Скажи номер бригады.
Пишу цифры. Приходит ответ: «Они в ростовском морге, все трое». Прямое попадание «Эскалибура» в «саушку» не оставило шансов никому. Я набираю номер и уговариваю себя держаться. Я заплачу потом, на дороге в машине. Утирая огромные слезы, льющиеся градом по щекам, их невозможно остановить. Их боль переплелась с моей болью, мы как будто одно целое. Я поняла тогда, что людям важно наличие рядом хоть кого-то вовлеченного, кто не боится их горя, не тупит глаза долу, не отделывается тупыми: «Соболезную» и «Держитесь!».
За что держаться не говорят. Я становлюсь в эти моменты той самой палкой. Собакой-поводырем. Часами разговариваю с ними.
— Вы знаете, что нас выкинули сразу из чата, где родственники ребят из подразделения Максима? — на том конце трубки жена Жени и мать Максима глубоко затягивается сигаретой.
— Почему?
— Сказали, что тут чат поддержки ребят и им этого нашего горя не надо.
Я молчу. У меня шок. Два года фронт и тыл смыкают ряды. Лозунги с различными вариациями на тему «Надо сплотиться» выучили за полтора года даже дети. Но кому надо и кто должен — не сказано. Предлагается самим решить и раздать роли. Ты поддерживаешь с тыла, ты слева, а ты с воздуха. А боли чужой нет, нам не надо. Боль мы поддерживать не умеем. Только разговоры ни о чем.
— Я комбату задала единственный вопрос: мой сын погиб Героем?
— Могли не задавать. Он погиб героем. И жил героем.
— Лен, вы верите, что после смерти ничего не заканчивается?
— Да, я верю, и это единственное, во что я верю без единой тени сомнения. Потому что если там пустота, то и тут все не больно-то имеет смысл.
— Я поняла, что должна как-то по-другому прожить свою жизнь. Чтобы там встретиться с ним. Думаю, там все по этажам. По уровням развития души. Люди с чистыми душами на самых верхних. У Максима была удивительная душа. Надо постараться дотянуть при жизни. До верхнего.
— Все будет. Я знаю. Мы все встретимся где-то там, за границами мира. В новой красивой Вечности.
— У меня к вам просьба. Вы на поминки придете?
Я не планировала. Поминки не мой конек. Думала, приехать проводить Макса. Поддержать Женьку. И тихо уехать.
— Лена, я вас можно попрошу побыть рядом со мной? Там придут его друзья. Я не знаю, о чем с ними говорить.
— Конечно. Я приду.
Макса похоронили красивым теплым летним днем. Проводили воинским салютом. А я, посмотрев на фотографию в зале прощаний, чуть не упала тогда в обморок: так они похожи были, словно родные братья. Однояйцевые близнецы. И возраст подходящий. Кто-то будет произносить речи, кто-то всхлипывать. А я стою в полнейшем отупении и смотрю на красивого смеющегося парня с черными глазами. И время с пространством словно делают петлю за петлей. Поминки были удивительные. Навели на мысль, что, если меня будет кому хоронить, оставить распоряжение провести ровно такие же. На берегу реки в сосновом лесу. Прах по ветру. На похоронах легче всего думается о смерти: иногда кажется, что там уже более крутая компания собралась.
Женя достает бутылку водки на 1,5 литра.
— Представляешь, я ее у Макса на границе в Валуйках отобрал. Говорю ему — выпьете за победу. Так и не выпил… А они вот пьют за упокой.
Вечереет. Солнце садится куда-то в район моего дома. Разговоры, как обычно и бывает на поминках, с покойного скатываются на себя, любимых. Друг Макса, имени уже не вспомню, жалуется маме Максима, что девочка с лицом аватара отказывается за него выходить. Он симпатичный. Она привыкла привлекать к себе внимание. Там все для этого сделано. Ногти, брови. Губы. Она рассказывает матери какую-то жалостливую историю, как к ней перед смертью приходил прощаться Максим. Мама вежливо слушает. Курит сигарету за сигаретой.
За столом очень красивая девушка. Первая невеста Максима. Так и не поженились тогда, в недалекой юности. Выбор, все определяет выбор. Она почти не изменилась — казачка. Смуглые яркие щеки. Глаза — вишни. Изучает меня. У всех — вежливое любопытство. Я тут единственный никому, кроме родителей Макса, незнакомый человек. Парни, выпив, пытаются заигрывать. Понимаю, что пора и вежливо прощаюсь с ребятами. Женька идет провожать.
— Жень, а кто они все?
— Типа друзья. Которые завтра его забудут. Увидишь, на 9 дней уже никто не придет.
— Понимаю. Проходили.
Обнимаю его.
— Лен, я вернусь. Но чуть позже. Надо сейчас как-то это все… Пустота. Такая абсолютная пус-то-та.
— Знаю, Женя. Не торопись. И не затягивай. Я всегда для тебя — в зоне доступа. — Я так часто не успевала отсеять некоторые мысли, что это ощущение пустоты схватила еще до того, как «Урал» пересек «ленту» в Ростовской области. — Просто возвращайся, когда поймешь, что тебе это снова полезно.
