Цирил Космач - Баллада о трубе и облаке
— Крещеный. Лужника вот только не вижу. Неужто вовсе не увижу?
— Нет!
— Убрал он его с дороги?
— Всех пятерых перебил! — хмуро произнес Заплатар.
— Один?
— Один!
— О Ерней! — воскликнула женщина, молитвенно складывая руки и поворачиваясь в сторону холма.
Четыре коротконогих оборванных солдата подтащили носилки к порогу и опустили их в снег. Старая австрийская солдатская шинель покрывала носилки.
— О Ерней!.. — тихонько воскликнула Темникарица. Но не заголосила, не заломила руки, не бросилась к нему, хотя никогда прежде ей этого не хотелось с такой силой. Она чувствовала, что сейчас не время, ее слабость доставила бы им только удовольствие, а этого позволить себе она не могла, да и Ернею это не пришлось бы по душе. А она хотела быть такой, как он. Поэтому она выпрямилась, показала рукой на дом, и голос ее прозвучал повелительно:
— Несите его в дом!
Солдаты поняли ее жест, но, как выдрессированные псы, вопросительно оглянулись на круглого итальянского офицера, стоявшего рядом; тот несколько менее раболепно, но столь же вопросительно оглянулся на Немецкую Смерть — лейтенант теперь стоял у колоды, держа руку в перчатке на топорище.
— Саплятер!
— Явольгеррштурмфюрер!
Лейтенант махнул рукой в сторону двери.
Заплатар шагнул в сени, настежь распахнул дверь в комнату и остановился на ступеньках. Следом за ним подскочил солдат в каске и прикладом оттолкнул Темникарицу с порога, да так, что она, словно перышко, отлетела к лестнице и упала. Заплатар наклонился, чтобы помочь ей встать, но Темникарица, ударив его по руке, сама поднялась и прислонилась к стене. Солдаты подняли тело Темникара и внесли в дом.
После этого в сопровождении итальянского прихвостня в комнату торжественно вступил Немецкая Смерть. Набычившись, выставив вперед каску, лейтенант встал посредине комнаты и опасливо огляделся. Вдруг он вздрогнул всем телом — это в окно неожиданно ударилась квохчущая курица. Со двора неслось испуганное кудахтанье — ослепленные снегом птицы носились по двору, спасая свою жизнь.
Лейтенант презрительно фыркнул, показав в ледяной усмешке золотые зубы, и повернулся к итальянцу.
— La decapitazione delle galline[8],— произнес тот и развел короткими ручками.
— La decapitazione delle galline, — сурово повторил лейтенант, кивнул и присел к столу. Он отпихнул локтем деревянную ложку Темникара, и она с глухим стуком упала на пол. Потом немец медленно снял каску, обнажив круглый и совершенно голый череп. Так же медленно он снял черные очки, и в глубоких впадинах ледяным светом засверкали маленькие зеленые глазки. Он полез в карман за платком и вытер пятнистый лоб и бугристый череп. Извлек из кармана очки в золотой оправе, тщательно протер их платком и водрузил на нос. Потом выложил на стол золотой портсигар, зажег сигарету, выпустил дым через ноздри и оглядел комнату. Взгляд его, холодный и пронизывающий, остановился на старых ходиках.
— Саплятер!
— Явольгеррштурмфюрер!
Немецкая Смерть пальцем указал на печь.
Заплатар вошел в комнату и стал растерянно переводить глаза с печи на стол.
— Die Uhr[9],— нетерпеливо произнес Немецкая Смерть и жестом велел качнуть маятник.
— Явольгеррштурмфюрер! — захлебнулся Заплатар, поспешно выполняя приказ.
Раздалось тиканье — непривычно громкое, решительное и живое.
«А ведь и правда», — столь же громко застучало сердце Темникарицы.
— Зачем я остановила ходики? Он же не мертвый! Нет, Ерней не мертвый! — сказала она и заглянула в комнату.
Ерней лежал на полу и казался еще больше, чем при жизни. Он лежал на спине, под старой австрийской солдатской шинелью, и Темникарица всей душой понимала: он лежит, но именно поэтому он выше всех, великий и непобедимый. Он и мертвый так могуч, что никакой силе его не одолеть.
— О Ерней! — шептали ее губы.
И она почувствовала всем своим существом, что она сама тоже непобедима. От этого странного, до удивления странного, непонятного чувства сердце ее забилось еще сильнее. Она посмотрела вокруг себя, и все, кто был в комнате, показались ей трусливыми, жалкими ничтожествами, обреченными на гибель, а о себе она больше не думала. Она смерила взглядом Немецкую Смерть: лейтенант стоял у стены и, держа в сложенных за спиной руках очки в золотой оправе, разглядывал старинные, рисованные на стекле картины — это было трусливое, жалкое ничтожество, обреченное на гибель. Она смерила взглядом пузатого коротышку итальянца — он топтался возле стола, подобострастно пялясь на картины, и выглядел еще более трусливым и жалким ничтожеством, тоже обреченным на гибель. Она смерила взглядом и стоявшего рядом Проклятую Каланчу — Заплатар переминался с ноги на ногу. Этот уж был самым большим ничтожеством, жалким трусом, и приметы смерти столь отчетливо проступали на его лице, что ей даже стало его жалко.
— Несчастный… — негромко произнесла она.
Заплатар вздрогнул и удивленно посмотрел на нее.
— Жаль мне тебя, ведь ты такой несчастный, — тихо и проникновенно сказала Темникарица, так что Заплатар даже затрясся.
— Молчите! — зашипел он.
— Саплятер!
— Явольгеррштурмфюрер! — почти прокукарекал Проклятая Каланча, и лейтенант удивленно оглянулся на него. — Явольгеррштурмфюрер!
Поманив его пальцем, лейтенант опять повернулся к стене и стал вглядываться в картину, изображавшую усекновение главы святого Павла.
— Interessante! Molto interessante, — угодливо закивал прихвостень. — Un bel lavoro![10]
— Un bel lavoro! — осклабился лейтенант, обнажая золотые зубы. — San Paolo decapitato dei romani![11]
— Eh… — Итальянец покорно развел руками и втянул голову в плечи.
— Un grande popolo i romani![12] — произнес лейтенант.
— Un grande popolo! — просиял прихвостень и высоко поднял голову.
— Adesso i romani sono piccoli, — сказал лейтенант, выпрямляясь и глядя на него свысока. — Е sono cristiani. Non tagliano piu le teste ai santi, tagliano le teste alle galline[13].
Итальянский прихвостень потускнел, и снова его голова ушла в плечи.
— Саплятер! — сказал лейтенант, тыча пальцем в «Усекновение главы святого Павла». Несмотря на свою незамысловатость, картина и впрямь была впечатляющей и страшной.
— Явольгеррштурмфюрер! — Заплатар осторожно снял картину и еще осторожнее положил ее на стол, отлично понимая, что если он ее разобьет, то поплатится жизнью. Такая участь уже постигла носильщика, нечаянно разбившего три подобных изображения.
Лейтенант отобрал еще две картины, потом, водрузив на нос золотые очки, сел к столу, закурил сигарету, скучающим взглядом обвел стены и наконец показал пальцем на Темникарицу.
— Идите сюда! — повернулся к ней Проклятая Каланча.
Не рассчитав силы, женщина слишком быстро оторвалась от стены и чуть не упала. Заплатар подскочил было, чтобы ей помочь, но она остановила его взглядом и движением руки и сама решительно вступила в комнату, не желая оставаться у двери.
— Саплятер! — зашипел лейтенант.
— Явольгеррштурмфюрер! — дернулся Заплатар и схватил Темникарицу за плечо.
— Чего он орет? — спросила женщина. — Я ведь только на Ернея взглянуть хочу.
Она стряхнула чужую руку со своего плена, опустилась на пол и медленно откинула шинель. Ерней был покрыт пятнами заледенелой крови. В комнате кровь стала оттаивать и сверкала, подобно росинкам на багряном цветке. Лицо Ернея было чистым, прекрасным и спокойным. На губах застыла улыбка, та самая странная улыбка, которая всю жизнь раздражала ее своей непонятностью. Теперь Темникарица ее поняла. Раньше в его улыбке отражались воображаемые победы, теперь — победа действительная, поэтому улыбка и перестала быть таинственной и мечтательной, она говорила о спокойной гордости и удовлетворении.
— Саплятер!
— Явольгеррштурмфюрер!
Темникарица встала и, не отрывая взгляда от тела Ернея, подошла к часам.
— Е gli altri?[14] — заговорил итальянский прихвостень и победоносно посмотрел на Немецкую Смерть.
— Саплятер!
