Александр Гритченко - Подвиг на Курилах
После похода матросы чистили обувь и одежду, брились. Они весело переговаривались. Только Сидоренко был хмур, вспоминая то, что произошло с ним в походе. Ведь в Ильичева он верил больше, чем в самого себя, считал его своим лучшим другом и любил, как брата. «Почему же он не захотел помочь мне? — думал Николай. В такой тяжелый момент готов был бросить… Разве это дружба?»
А Петр, будто не замечая его состояния, обратился к нему как ни в чем не бывало:
— Николай, кино смотреть будем?
Сидоренко вздрогнул.
— А тебе разве не все равно?
— Если б было все равно, не спросил бы.
Сидоренко встал и молча вышел из кубрика.
— Послушай, Микола, — Ильичев догнал его. — Ну что ты все дуешься?
— Дуется мыльный пузырь, пока не лопнет, а я просто не хочу с тобой разговаривать.
— Хорошо, Микола, положим, ты считаешь, что я не прав. Но ведь ты даже не спросил, почему я так сделал!
— Мне и так все ясно, — оборвал Ильичева Сидоренко, и голос его дрогнул: — Ты и на фронте будешь таким… Мимо раненого пройдешь, руки не подашь…
— Неправда! Если бы это было на фронте, я бы сам погиб, а тебя спас. Но здесь… Почему ты не хочешь разобраться в том, что случилось?
Воспользовавшись тем, что Николай заколебался, Петр продолжал все настойчивее:
— Друг я тебе или нет, определишь сам. Пойми только сначала меня. Тебе было тяжело, я видел. Конечно, Алексей без труда мог бы донести твое оружие. Он сильный. И товарищ он хороший, всегда готов выручить в беде. Но до каких пор ты будешь надеяться на других? Сегодня один понесет твое оружие, завтра другой за тебя выполнит упражнение, а потом что? Попросишь кого нибудь отстоять за тебя на посту? Так, что ли? Чтобы другой выполнял за тебя твой воинский долг…
Сидоренко хотел что-то возразить, но Ильичев не дал ему это сделать.
— Помнишь командир рассказывал о Матросове, о Никонове, о Голубце? Как все восхищались ими! А ведь они были такие же парни, как мы. И, наверное, не меньше, чем любой из нас, любили жизнь. Но понадобилось, и добровольно, сознательно пошли на смерть… Они не надеялись на других, не прятались за спинами товарищей в трудную минуту!
— Ну причем тут Матросов? Це ж герой!..
— А как он стал героем? Уж наверное, воспитывал свой характер, закалял волю. И от трудностей не прятался. Понял?
Сидоренко молчал.
— Ладно, — вздохнул Петр. — Если не сейчас, так потом поймешь.
Сыграли отбой. Затихла казарма. И все угомонились, заснули. Только койка Сидоренко все еще пустовала.
Убедившись в этом, Ильичев окончательно стряхнул с себя дремоту.
«И где его носит? Додух дневалит, по доброте душевной, наверное, еще не доложил дежурному. Но все равно придется возвращаться Николаю через коридор, дежурного ему не миновать».
Лишь подумал так, в казарму вошел Додух, остановился возле его койки и свистящим шепотом спросил:
— Петя, не знаешь, где Микола загулялся?
Петр не ответил, притворяясь спящим. И Алексей осторожно отошел.
Чтобы отвлечься от мыслей о Николае, Петр стал перебирать события сегодняшнего дня. Вспомнилось сообщение Совинформбюро об ожесточенных уличных боях в городе Бреслау. Младший лейтенант Лукашевский захватил немецкую пушку и открыл из нее огонь. Он ликвидировал три пулеметные точки и большую группу противника. А взвод младшего лейтенанта Гарипова в ожесточенной схватке истребил более 60 гитлеровцев. Сержант же Малюга в одном бою уничтожил 15 вражеских солдат…
Интересно, как они выглядят, эти Лукашевский, Гарипов и Малюга? Петр старался представить себе их. Воображение рисовало сказочных богатырей: огромный рост, косая сажень в плечах, лихие гвардейские усы. И хотя он хорошо понимал, что внешне герой может быть совсем невзрачным, но так хотелось, чтобы храбрецы были именно такими.
«Я тоже мог бы быть во взводе младшего лейтенанта Гарипова, — размышлял Ильичев. — Запросто мог, если бы меня послали не на восток, а на запад… И почему только мне так не везет?.. Люди воюют, подвиги совершают, а я за тридевять земель от фронта. На белых простынях сплю, вечером кино смотрю, книжечки читаю, в то время, как другие в атаку идут, во вражеском тылу „языка“ берут…»
…В это время что-то глухо ударило в окно. За стеклом появился Сидоренко. Открыть окно он не мог, так как оно было заперто изнутри.
Ильичев видел, как Додух, стараясь никого не разбудить, возится с задвижкой. Наконец Николай перелез через подоконник и, быстро раздевшись, нырнул под одеяло.
«Ну и артист, — возмутился про себя Петр. — Совести ни на грош! А Додух тоже хорош. Ангел-спаситель…»
…И вот комсомольское собрание.
Возле стола стоит Додух, красный, распаренный, как в бане. Он очень волнуется, говорит сбивчиво, то и дело вставляя свое излюбленное «стало быть».
— Дневалю я, стало быть… Все на месте, а Сидоренко нет. А уже отбой, стало быть… Что делать? Доложить дежурному? Жалко товарища. Ну и я… стало быть, утаил… Потом он в окно постучал, я впустил его…
— Брехня! — выкрикнул Сидоренко. — Вернулся я тютелька в тютельку. Приснилось ему про окно! Дневальный называется…
И он, окинув взглядом победителя собравшихся, вызывающе добавил:
— Предлагаю за поклеп и за сон на дневальстве влепить Додуху выговор.
Петр прямо онемел от такого оборота дела. Но Николая неожиданно поддержал сам Алексей.
— Верно. Выговор я заслужил. Чтоб службу, стало быть, нес честно, разгильдяев не прикрывал…
Он сел, скамейка под ним заскрипела.
Между тем Ильичев уже пришел в себя. Нет, он этого так не оставит. Восстановит справедливость. И Петр заявил:
— Я видел, как Сидоренко лез в окно, которое ему открыл Додух! Додух, конечно, виноват… Хотел выручить товарища, а сделал только хуже, как для него, так для себя. Но каков Сидоренко!
— А что Сидоренко? Что? — заволновался Николай. — Додух — земляк Ильичева, вот он его и защищает!
Петр подтвердил:
— Да, Додух мой земляк. — Он повернулся к Сидоренко. — Ну, а кто ты мне, чужак, что ли?.. Эх, Сидоренко, Сидоренко, до чего докатился! Даже смелости не хватило признать свою ошибку. Струсил! Товарища оговорил. Как же мы с тобой в бой пойдем? Ведь нельзя тебе верить!
Сидоренко как-то сразу сник, устремив глаза в одну точку.
Слово взял заместитель командира по политической части.
— Страшно потерять товарищей, — сказал он. — Правильно говорил Ильичев — струсили вы, Сидоренко. Ваши сверстники на фронте совершают сейчас чудеса храбрости. Жизни своей для победы не жалеют. Смерть их на каждом шагу подстерегает, но они никогда не роняют своей чести. И больше всего на свете дорожат дружбой! — После короткой паузы он продолжил: — Товарищи хотят услышать от вас, Сидоренко, настоящие слова. Ведь вы совершили тяжелый проступок и усугубили его ложью. Искупление вины теперь зависит прежде всего от вас самих.
Замполит умолк, и сразу раздались голоса.
— Верно, пусть скажет!..
— Нечего в молчанку играть!
— А чего там говорить, и так ясно!..
Когда был наведен порядок, слово попросил Сидоренко. От самоуверенности его не осталось и следа.
— Все, що говорил товарищ Додух, чистая правда. Так что вина здесь моя полная. Любое наказание приму как должное. — Он отыскал глазами сидевшего у самой стенки Додуха и, обращаясь к нему, сказал: — А ты прости меня, Алеша… Пожалуйста! Но с Ильичевым я не согласен. Хай не сомневается! В бою Сидоренко за чужой спиной ховаться не будет.
Собрание вынесло Николаю строгий выговор.
Несколько дней они не разговаривали. А в воскресенье утром, умываясь, Сидоренко брызнул на Ильичева водой и с улыбкой добавил:
— Це тоби за критику.
— Не балуй! — нарочито сурово ответил Ильичев.
А в душе был рад. Если человек осознал свой проступок, зачем же напоминать ему о нем постоянно.
Явно подбадривая себя, Николай продолжал:
— Да будет вам известно, товарищ Ильичев, член комсомольского бюро, що матрос Сидоренко — Федот, да не тот… Не думайте о нем больше плохо! Не надо!
— Не буду, — засмеялся Петр. — Обещаю тебе это.
После завтрака Сидоренко опять подошел к Ильичеву:
— Пойдем, Петро, в шашки сыграем.
— В шашки? Можно.
Однако так и не пришлось им сыграть в то утро. Уж очень погода была хороша! И вместо Ленинской комнаты они свернули за угол здания, оттуда хорошо видно было побережье, подернутое синевато-серой дымкой, удивительно спокойное.
— Знаешь, Петро, — сказал Сидоренко, когда оба уселись на большом камне, — я за эти дни богато передумал. И о дружбе нашей, и о матери почему-то вспомнил. Знаешь, как бывает… И вот… — Сидоренко запнулся. — И вот, разумеешь ты, стыдно мени стало. Правда есть правда, ей надо в очи глядеть.
Петр положил руку на плечо Николая.
