Владимир Корнилов - Искра
Мы с Ленькой-Леничкой проводили Искру до ее дома. Перед тем, как ступить на крыльцо, Искра сильно сжала мою руку, тревожно и требовательно заглянула в глаза — я понял: я должен был хранить нашу тайну до будущих, до лучших времен.
ИСКРА УХОДИТ ОТ НАС
Лето истомило деревню ожиданием прежней, привычной нам жизни. В тихие дни улавливался гул идущих где-то в отдалении сражений. Порой гул становился настолько явственным, что мы не находили места, с трудом сдерживали себя, чтобы не бежать туда, навстречу нашим солдатам. В какие-то дни гул отдалялся, тогда молча мы расходились по домам, как будто сами были виноваты в том, что наша армия так медленно продвигается к нам.
Фрицы, однако, чувствовали беду. Слух прошел, что из всех ближних деревень людей отправляют куда-то под Могилев, чтоб местный житель не мешал им воевать.
Побывал в Речице человек, рассказал, что своими глазами видел пустые, безмолвные, а то и начисто пожженные деревни. Как фронт подойдет, то же будет с Речицей, сказал он.
Таисия Малышева, уже пережившая два горя, пошла по домам. Сердце заходилось от того, что она говорила:
— Бабы, — говорила Таисия Малышева, — палачам срок вышел. Фронт — вот он, на слух ловится. Ворог просто так не уходит. С домов всех повыгонят, случится, и дома пожгут. Бродяжками побираться в неведомых краях, стыдобушку да муку терпеть — нам на роду не написано. Заберем, что сможем, да захоронимся до времени в лесах. Лес-то, чай, свой, прикроет, убережет, пока наши солдаты не возвернутся. Нет другого хода, бабы… Были едины, едины останемся…
В слезах решались, да разве от мира уйдешь? Миром жили, страдали миром, помирать случится, так уж лучше вместе!..
В домах скрытно собирались к исходу. Нам же Таисия напрямки сказала, будто все знала о нас:
— Ты, доченька, — сказала Искре, — и вы, ребятки, загодя сходите за два болота, на Красную Гриву, незаметную тропку обозначьте. Там глухо и сухой бугор есть, для землянок сгодится…
Первую землянку отрыли мы сами. Накат устлали мохом, завалили землей, закидали сосновым лапником, со стороны не враз и приметишь. Потом потянулись друг за дружкой речицкие, вся деревня потихоньку в бугор зарылась. Жить стали по-лесному, без шума, в ожидании.
В былой год фрицы да полицая отыскали бы нас, потешились бы над бабами да детишками. Да, видать, надорвалось что то в их порядке, не смогали ухватиться за все, что навоевали, срок пришел себя спасать. Выжили мы, дождались родных наших солдатушек. А вот Искра… Вспомнишь — душа навзрыд, и не помнить не можно: оттуда, из тех дней, и боль, и сила, и вера — вся жизнь наша, все оттуда, из тех незапамятных дней!..
Когда жизнь в лесу, на гриве, кой-как уладилась, Искра сказала нам с Ленькой-Леничкой:
— Мальчики, мы до невозможности беспечны! Как наши давнут, фрицы через леса побегут, наткнутся на нас, и — что?! Думали, что будет?! — Щуря зеленые глаза, Искра вглядывалась в нас, заражая своим беспокойством.
Мы поняли Искру. Мы были безоружны, нужно было перетащить из штабной землянки сюда, в лес, хотя бы тот пулемет, который мы оставили для себя.
В один из дней втроем пошли мы через леса и болота к Речице.
Утро выдалось — лучше не надо. После ветров и надоедливых дождей установилось бабье лето. Взбодренные ясной прохладой, сосны пушились зеленью, синева изливалась с небес, блестел под ногами овлажненный росой брусничник. Сладкий запах багульника мешался с запахом привядающих на березах листьев. Хорошо, печально было то утро в лесу.
Искра в стареньком белом платьице, из-под которого торчали голые коленки, в не обношенных еще лапоточках (от нужды лапоточки научились плести почти во всех домах), в накинутом на плечи материнском пиджаке шла рядом со мной, заглушая голод, слизывала с ладошки наколупанную с сосновых стволов смолу.
Время от времени я ловил ее лукавый, будто дразнящий взгляд. И шалел от радости, когда взгляды наши встречались и она протягивала мне ладошку слизнуть кусочек серы.
Тайну нашей близости я хранил, хотя мне кричать хотелось о своих чувствах. Мечтал: еще немножко, чуть-чуть, и жизнь образуется, мы повзрослеем, и уже никто и ничто не разлучит нас!
Не знаю, догадывался ли Ленька-Леничка о нашей тайне, он был из тех, кто мог все видеть и быть безгласным.
Ленька-Леничка, как все мы, поклонялся Искре, но как-то по-особенному. Теперь, из опыта прожитой жизни, я понимаю, что для Леньки-Ленички, с его натурой художника, Искра была возвышенной мечтой, он и любил-то Искру, как Мечту. Ленька-Леничка деликатно шел впереди, и все-таки я ревниво наблюдал, как вдруг он останавливался, закидывал голову, придерживая на затылке кепчонку с оторванным козырьком, восхищенно выглядывал какую-то чудность в самой обыкновенной сосне. Лицо его озарялось, будто солнышком. Искра, тронув мою руку, приостанавливалась, смотрела на Леничку задумчиво, мне казалось, как-то даже влюблено. Я терзался оттого, что это не я стою, выглядываю красоту в деревьях, не на меня смотрит своим обласкивающим взглядом Искра.
Два ворона низко пролетели над соснами, в рассветном безмолвии слышны были опахивающие взмахи тугих крыл. Один из воронов вдруг крикнул отрывисто, картаво, другой ответил сильным гортанным «Куо-о…», и на это «куо-о» тревожным эхом отозвался лес.
— Чью-то жизнь провожают! — проговорила Искра, во мне все сжалось от тихого печального ее голоса.
— Ну, Искра, — Ленька-Леничка шел впереди, но все слышал, он тоже уловил недобрую печаль в ее голосе. — Ну, Искра! — Ворон — птица обыкновенная, вовсе не вещая. И кричат они для себя…
— Может, вернемся? — предложил я.
— Да, что вы, мальчики! — возмутилась Искра. — Я просто так сказала…
Почти на выходе из леса метнулся к нам жаворонок, испуганно припал к земле, следом, чуть не ударив нас, спикировал пестрогрудый ястреб. Останавливая полет, замахал растопыренными крыльями, отпрянул от вскинутых наших рук, укрылся в хвойной густоте сосен.
— Ишь, ты! — удивленно сказала Искра, провожая хищника разгневанным взглядом. На другую жизнь позарился!..
Жаворонок, распластавшийся в страхе от близко пронесшейся смерти, спасительно жался к лапоточку Искры. Искра нагнулась, бережно взяла покорную птицу в ладони, успокаивая, поглаживала щекой ее серую спинку, трогала губами взъерошенный на голове хохолок.
Вышла на опушку, огляделась — не караулит ли разбойник — подняла пичугу, подбодрила:
— Ну, лети, кроха! Живи! Радуйся!..
Жаворонок освобождено вспорхнул с ее ладони.
Такой Искра и запомнилась…
Речица встретила нас молчанием. Как-то даже жутко было оглядывать дома с неживыми, без единого дымка, трубами над серой покатостью крыш, тропки без единого на них следочка. Не сразу решились мы идти к домам. Искра прижалась щекой к росшей на опушке березе, смотрела с тоской на Речицу, когда-то людную, говорливую, сказала вдруг:
— Никуда из нашей Речицы я не уйду! Никуда. Никогда! — сказала страстно, как клятву. И опять где-то прокричал ворон. И опять стало тревожно, неуютно, потянуло обратно в лес.
Но Искра, как всегда, отгоняя дурные предчувствия, задорно тряхнула головой, откидывая на плечо рыжие свои волосы, сказала решительно:
— Пошли, мальчики! — и первая шагнула к домам.
В самое это время будто грома громыхнули там, где в утреннем солнце золотилось небо. И гул, упругий, напористый покатился над лесом и уже не переставал, все нарастал, нарастал в своей силе.
Мы замерли, прислушиваясь, Искра первая поняла, крикнула:
— Мальчики! Это же наши наступают! Они же к нам идут! В охватившем нас восторге, как всегда, мы запрыгали, я даже запел дурным голосом:
«Эх, тачанка-ростовчанка,Наша гордость и краса…»
Искра смеялась, на меня глядя, потом с лицом, все еще оживленным радостью, сказала озабоченно;
— Вот что, мальчики, вы — в землянку, доставайте пулемет. А я ненадолго домой. Тут же догоню вас!..
Что-то не понравилось нам в ее затее. Хотя деревня и была пуста, и кругом безлюдно, а не хотелось оставлять Искру одну.
— Что же вы, мальчики? Идите! — торопила нас Искра. Мы с Леничкой переглянулись, поняли друг друга.
— С тобой пойдем, Искра, — сказал я. — Мало ли что!.. Искра засмеялась, довольная нашей преданностью, даже ласково погладила мою руку.
— Спасибо, Санечка. И тебе, Леничка, спасибо. Мама просила кое-что взять из дома. И ваше участие совсем, ну, совсем не обя-за-тель-но! — растянула она последнее слово.
— Тогда мы подождем тебя здесь! — сказал я упрямо. Искра не успела ответить: из дрожащего за лесом гула родился другой, ровный, приближающийся гул. Много-много, наверное, тыща самолетов, как гуси в прилетное время, заполонили небо. Клиньями летели они в синеве, освещенные снизу солнцем.
