Борис Васильев - Офицеры
Ее очень беспокоила эта завтрашняя жизнь сына, поскольку начиналась она стремительно и куда раньше положенного по закону срока. Она жалела Егора, себя и мужа, и глаза ее все время были, что называется, на мокром месте.
В дверь позвонили. Люба несколько удивилась, так как у Егора был собственный ключ, старательно вытерла слезы и вышла в коридор.
Люба открыла входную дверь, и в квартиру проскользнули две знакомые студентки.
— Что случилось? Почему тебя не было в институте?
Они почему-то несколько смутились и замолчали.
— Сына в дорогу собираю. В танковое училище.
— Да он же совсем еще мальчик, — удивилась одна из студенток.
— Что делать, Трофимовы взрослеют быстро, — грустно улыбнулась Люба. — Да и времена нынче такие.
— Говорят, доцент-то наш по собственному желанию уволился! — вдруг радостно объявила вторая.
Они о чем-то возбужденно затараторили, Люба не слушала. Сказала, почему-то вздохнув:
— Поставьте чайник, девочки. Чайку попьем.
И тут где-то далеко ударил станционный колокол…
Дважды ударил станционный колокол.
— Все, — сказал Егор. — Экипажи, по машинам!
Люба и сын стояли на перроне возле готового к отправке пассажирского поезда.
— Пиши, — скрывая вздох, проговорила Люба и даже попыталась улыбнуться.
— «Красная Армия, Алексею Трофимову». Знаю, мама, адрес точный!
Люба крепко обняла его. Потом Егор высвободился, побежал к вагону, крикнув:
— Батю целуй!..
Кондуктор дал свисток, состав медленно тронулся. А Егор вдруг метнулся назад, к матери.
— Держи, мам, — отдал ей ключи от квартиры. — А то еще потеряю где-нибудь в танке!
Торопливо поцеловал ее, догнал уходящий вагон, вскочил на подножку. Заорал с мальчишеским восторгом:
— Дан приказ: ему — на запад, ей — в другую сторону!..
Люба стояла на перроне, махая вслед уже ушедшему поезду. Сквозь колесный перестук донеслось мальчишеское:
— Маше привет!.. Слышь, ма?.. Маше-е!
Добровольный уход опозоренного доцента Фролова Любу совсем не обрадовал. Она прекрасно понимала: как бы коллеги ни относились к преподавателю «Основ» — затронута не просто честь института (это было бы еще полбеды!), поколеблено само доверие к его, а стало быть, и их благонадежности. Теперь напуганный преподавательский коллектив сделает все возможное, дабы избавиться от опасной студентки. При молчаливом согласии тех, кто так и не научился носить белый халат медика, привыкнув к совсем другим мундирам. Она всегда старательно и хорошо училась, но теперь ей предстояло учиться только на «отлично с плюсом». А потому ежедневно до поздней ночи корпела над учебниками и конспектами.
И в ту ночь она упорно занималась в большой комнате своей опустевшей, непривычно тихой квартиры. Вызубрив очередной кусок, прикрывала конспект, повторяя заученное про себя.
Коридор. Бесшумно открылась входная дверь, и в квартиру тихо вошел Алексей. Он был в иностранной шляпе, иностранном плаще и с иностранным чемоданом. Поставил чемодан, не раздеваясь, прокрался к освещенному дверному проему большой комнаты и осторожно заглянул в нее.
Люба, закрыв глаза, бубнила в голос прочитанное, но где-то запнулась и посмотрела в конспект.
— Эй, не подглядывать, — тихо сказал Алексей.
Люба оглянулась на голос, всмотрелась, вскочила.
— Алеша! — бросилась на шею, закричала вдруг, точно не веря собственным глазам. — Ты вернулся?!. Вернулся?!.
— Вернулся, — шептал Алексей, целуя ее. — Вернулся, Любаша, вернулся. А где Егор?.. — он вдруг отстранился, громко и весело закричав: — Егор!.. Сын, спишь, что ли?
— Не надо кричать, дом разбудишь, — Люба грустно улыбнулась сквозь слезы. — Одни мы с тобой, Алеша. Как в Туркестане. И ни Ивана нет, ни комэска…
— Я устала ждать, Алексей. Устала.
Было раннее утро. Люба в халатике откинула занавески окна, открыла форточку.
Алексей еще лежал под одеялом, курил и хмуро слушал жену.
— Я всю жизнь только и делала, что ждала, — продолжала Люба. — Ждала, когда ты воевал с басмачами, ждала, когда гонялся за бандой Павлюка в павлоградских степях. Ждала, когда учился, когда уезжал в командировки, когда валялся в госпиталях. Я все время ждала — и дождалась. Вечером ты приезжаешь, а утром объявляешь: собирайся. Куда собираться, Алексей? Мне надоела мебель с инвентарными номерами, я жить хочу. Нормально жить, просто — жить, как все люди. Наш сын бросил школу, недоучившись, и я не могла его удержать. Его могла удержать только Маша, но девочку загнали в нору, я тебе рассказывала всю ночь о наших ЧП. И я — тоже человек. Я обязана закончить институт, в конце концов. Назло закончить, если угодно. Я в Москву хочу, я там родилась. И я никуда не поеду, Алексей. Никуда, понимаешь?
Алексей рывком поднялся с кровати. Повернувшись спиной к жене, снял пижамную куртку, взял полотенце.
— Я должна, я обязана доказать им…
Люба взглянула на мужа и замолчала, увидев ниже лопатки свежее пулевое ранение. И тихо спросила:
— Когда едем, Алеша?
— Послезавтра, Любаша. Собирайся, — Алексей пошел к дверям, остановился, вдруг усмехнувшись:
— Докажешь в другом месте. В Москве, говорят, аж два медицинских института.
— В Москве?! — ахнула Люба.
Алексей молча улыбнулся и вышел из спальни.
Была ранняя весна, и по улице областного города строем шла рота курсантов танкового училища.
Они громко пели песню, и Егор, шагавший правофланговым во второй шеренге, восторженно пел вместе со всеми.
И родная отвечала:
«Я желаю всей душой,если смерти, то мгновенной,если раны — небольшой…»
Расставания
Высоко в небе, нестерпимо солнечном и нестерпимо синем, плыл самолет. Под ним над самой землей громоздились суровые черные тучи.
В самолете было несколько военных пассажиров весьма высокого ранга: комкоры и комдивы, среди которых — Иван Варавва. Все, как один, с орденами на ладных гимнастерках, и все — веселые. Может быть, оттого, что гуляла по рукам бутылка доброго коньяка, может быть, просто потому, что возвращались они из долгой, нудной командировки домой, в семью, в привычную жизнь к привычным делам.
— Негостеприимно Москва встречает, Ваня, — заметил пожилой, увешанный орденами комкор, передавая комдиву Варавве бутылку коньяка. — Глянь, какие тучи внизу.
— Майская гроза, — Иван сделал глоток и передал бутылку соседу. — Прямо по Тютчеву.
— Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром… — продекламировал кто-то из пассажиров. Но замолчал, так как из кабины выглянул штурман:
— Москва не принимает, товарищи. Идем на запасной аэродром.
— Долгая будет посадка, — вздохнул комкор.
Самолет резко накренился, входя в разворот.
Самолет бежал по летному полю маленького аэродрома. Тучи висели над самой землей, но еще не пролились дождем. Было просто темно и душно.
Самолет остановился, и к нему сразу же подъехали черные «эмки». По одной на каждого пассажира.
— Знатно нас сегодня встречают, — с удовольствием отметил комкор. — Каждому — персональный экипаж.
Заглохли моторы.
— Эй, летуны, открывайте дверь! — крикнул кто-то из пассажиров.
После некоторого ожидания дверь открылась, и в салон ловко прошмыгнули четверо. В черных кожаных пальто, с пистолетами в руках.
— Всем сидеть! Сдать оружие! Выходить по одному! — чересчур громко выкрикнул старший.
У трапа выходивших пассажиров ожидали такие же зловещие фигуры в черном. Двое хватали очередного спускавшегося на землю военного, умело обшаривали, отбирали вещи и документы и усаживали на задние сиденья подъезжавших одна за другой черных «эмок». Быстро, ловко и молчаливо.
— Персональная машина, — горько усмехнулся Иван.
— Не разговаривать!..
Варавву тоже запихнули в машину. Сопровождающий оттиснул его на середину, справа уже сидел кто-то, и Варавва оказался зажатым с двух сторон.
Одна за другой отъезжали черные машины от самолета и по глухому шоссе мчались в Москву.
А дождя все не было. Стояла предгрозовая маята.
Солнце клонилось к закату. Истомленная непривычной для конца мая жарой, Москва заканчивала трудовой день. Звенели трамваи, гудели клаксоны троллейбусов и автобусов, которых в то время было значительно меньше, чем трамваев. И все средства транспорта в этот час были увешаны людьми.
В трамвае маршрута №6 стоял полковник Трофимов. Он был в ловко пригнанной форме, перетянутой портупеей, с наганом на одном боку и командирской сумкой на другом. На гимнастерке алел орден Красной Звезды.
— Товарищ командир, на следующей не выходите? — уважительно спросили сзади.
— Нет, пожалуйста.
Алексей потеснился, пропуская пассажира, и оказался прижатым к скамье, на которой сидели двое мужчин.
— Ты скажи, скажи мне, Федор, какого рожна им не хватало? — шепотом, достаточно громким, чтобы его мог слышать Алексей, говорил один из них. — И почет тебе, понимаешь, и слава, и пайки хорошие, и квартиры. Герои Гражданской войны…
