Илья Эренбург - Буря

— Вот именно, — загрохотал Крылов. — Я вчера заезжал в Тростянец, вы там сто тысяч человек задушили, изобрели душегубки «газен-ваген» — ясно, что носители культуры… Значит, вы, что называется, настоящий?..

Ширке вздрогнул, исподлобья поглядел на Крылова. Наверно, из НКВД…

— Я никогда не состоял ни в какой партии. Я вам излагал не мою точку зрения, а наци — вы сами просили… Что касается меня, я человек немолодой, воспитан на умеренно либеральных идеях…

Теперь ничего больше не мешало ему закурить. Перед ним лежал раскрытый портсигар Крылова. Ширке сказал «разрешите?» и поспешно затянулся.

— Отошлите-ка его, — сказал Крылов молодому врачу. — Я заговорил — думал не жеребчик. А он знаете кто? Мерин. Хитрый… Они все хитрые, те, что попроще, кричат «капут», а этот — «умеренно либеральные идеи». Махровый…

Ширке увели. Крылов теперь говорил с молодым врачом:

— Вы поняли, что он прославлял? «Иррациональное начало»… Метафизика плюс чего его левая нога хочет. Страшное дело они задумали — хотят отгородить мир от света. Знаете, почему мы их колотим? Говорят, потому, что у нас техники больше. Ясно. Но откуда мы эту технику взяли? У меня брат инженер, на Урале работает, он мне писал — чертовски трудно, люди с ног валятся, а все-таки делают. В голове у них это… Нашей дивизией теперь командует генерал Аблеухов. Так он, с позволения сказать, мальчишкой гусей пас. Я приехал к нему — это до наступления, он сидит с книжкой, я посмотрел — «Фауст». Вот отчего мы их бьем… Советский строй это не то, что вывеску переменили, люди у нас другие, понимаете?

Ширке ждал, что после чересчур откровенного разговора с подозрительным врачом его расстреляют. Он ночью не спал: думал о вечности, о фюрере, о Гансе. Утром молодой врач осмотрел его рану и добродушно улыбнулся; потом принесли завтрак. Ширке успокоился и стал требовать, чтобы его побрили — безобразие, больше недели не брился, майор, а похож на бродягу!..

Он задумался. Говорят, что красные возле Вильно. Может быть, мы и проиграем эту войну… Все равно — Ганс увидит то, о чем я мечтал. Мы были на Кавказе, и мы туда вернемся… Я напрасно вчера разоткровенничался — нужно быть мудрым, как змея, придется молчать год, пять лет. А потом начну все сначала…

Подошел пленный капитан-артиллерист. Они начали обсуждать, куда их пошлют, потом говорили о том, что у русских приличные консервы, капитан был недоволен врачом… Ширке вдруг почувствовал, что предстоящий обед его интересует куда больше, чем судьба Вильно. Значит, и он превратится в обыкновенного пленного, в тупого и ничтожного человечка? Нет, он должен думать о великой Германии!..

У ворот стоял часовой, белобрысый веселый парнишка… Он улыбался, может быть, потому, что недалеко до Германии, значит, кончится скоро война, может быть, потому, что было светлое серебряное утро. Ширке поглядел на него со злобой: наверно, у такого жена или невеста, думает о бабе, крестьянин, или, как они здесь говорят, колхозник… Я умел перехитрить Берти, с Нивелем я играл, как с попугаем… А он стоит и смеется — радуется, что поймал меня… Разве такой поймет, что значит жить по ту сторону добра и зла?

4

Хотя Сергей жаловался, что саперам больше нечего делать — немцы, отступая, не успевают взрывать мосты, — он был весел; стремительность наступления его вдохновляла; война теперь соответствовала его натуре.

Он сидел в избе и читал газету. Таня украдкой им любовалась. Даже в военной форме Сергей продолжал выделяться среди других: порывистость движений, огонь нежных и как бы рассеянных глаз, вспыхивающий и тотчас погасающий, внезапность улыбки, которая порой отвечала только образам, смутно проходившим перед ним, все это привлекало к нему внимание. Таня пришла утром из партизанского отряда, чтобы установить связь с наступающими частями армии, и, хотя она провоевала два года в дремучих лесах, где война была полна неожиданностей, майор инженерных войск, читавший газету, показался ей необычным. До войны она изучала в Минске литературу и, стараясь понять, почему ей так нравится майор, она по-школьному отвечала себе: в нем много советской романтики…

Сергей ждал офицера связи Плещеева. Саперный батальон решили придать дивизии, которая шла на Вильнюс. Сергей подумал: колесим и все с юга на север, думал о Висле, а предстоит, видимо, Неман. Еще лучше — ближе к логову… Где же Плещеев?..

Он вышел на улицу и удивленно прищурился: что за театр?.. Суровая военная дорога, по которой день и ночь двигались колонны, превратилась в парижскую улицу. По дороге шли иностранцы, веселые, шумные; было среди них несколько девушек; один высокий в берете жевал бутерброд, другой на ходу что-то записывал. Это были английские и американские корреспонденты. Увидев русского майора, высокий в берете сказал по-русски:

— Поздравляю с замечательной победой.

Он повторял это всем русским, которых встречал: он действительно был поражен картиной наступления, и он не забывал о работе — нужно написать по меньшей мере пять очерков, а разговор на дороге это несколько сочных штрихов… Он был англичанином, в отличие от большинства своих соотечественников он громко разговаривал, жестикулировал, как южанин. Он стал рассказывать Сергею, как взял в плен двух немцев:

— Они прятались в поле возле самой дороги — боялись выйти к вашим. Может быть, они услышали, что мы говорим по-английски, или узнали по виду, что мы не русские, но они вскочили, подняли руки, начали кричать: «Сдаемся!»

Сергей засмеялся:

— Дураки… Наши бы их не тронули. В бою дело другое, в бою наш солдат сердитый. А час спустя…. Вот вы говорите по-русски, наверно вы давно в России, сами подметили, что наши люди отходчивые… Я вам расскажу, что здесь приключилось вчера. Немцы засели вон в том лесочке направо — видите?.. Они хотели пересечь дорогу, мы предложили им сдаться, они начали стрелять, убили двух моих саперов. Мы их уничтожили, десяток взяли в плен. Я допрашиваю одного, а солдаты шумят: «Что с ним разговаривать? Раньше они не хотели сдаваться… Убили Захарченко и Шустова, подлюги…» Я спрашиваю немца: «Почему не хотели сдаться?» Молчит. Я говорю: «Неужели вы еще думаете, что Германия победит?» Он отвечает: «Я не могу ни о чем думать — мне хочется пить…» Вчера очень жарко было — перед грозой… Я приказал, чтобы ему дали напиться. Принесли воду, он поглядел, говорит: «Грязная кружка». Стал ополаскивать края, пролил полкружки, потом выпил и поморщился: «Теплая…» Я помню, как в сорок втором мы шли по степи, кажется, я тогда из лужи бы напился… Откровенно говоря, мне этот немец опротивел. А мои саперы говорят: «Товарищ майор, они, наверно, голодные, разрешите их накормить…» Я вам это рассказал, чтобы вы лучше поняли наших солдат…

Англичанин в берете поспешно записывал.

Другие волновались, требовали от девушки «переводите слово в слово», она не поспевала. Когда Сергей замолк, маленький толстый американец, блистая золотыми зубами, громко захохотал, а потом обратился к переводчице:

— Скажите господину майору…

— Вы, может быть, говорите по-французски? — спросил его Сергей.

— О да, немного говорю. А вы знаете французский язык? О, вы, значит, образованный человек!.. Из вашего рассказа вытекает, что вы намерены после войны восстановить сильную Германию.

Сергей пожал плечами.

— Вам, наверно, плохо перевели. Я рассказал о том, как мои саперы пожалели пленных, и только…

— Это очень интересно для тех из моих коллег, которые дают живописные картины войны, но я лично посылаю корреспонденции более серьезного характера. Меня интересует политическая сторона вашей истории, и вот я делаю довольно логичный вывод, что Советский Союз намерен, опираясь на тех пленных, которых вы кормите, восстановить сильную Германию.

— Я думаю, у нас больше причин ненавидеть немцев, чем у американцев. Вы, наверно, заметили, что от Гжатска до Минска не осталось ни одного дома. Да и не в домах дело… Есть в моем батальоне сержант — белорус. Пришли мы в его деревню, называется Волоки. Нет деревни — бурьян и братская могила, немцы убили всех, понимаете, всех, даже грудных детей. Убили жену сержанта, старуху-мать, трех дочурок. Вот вам наш счет… А солдат Кацель вчера сказал мне: «Погиб мой род, замучили гады двадцать восемь человек, я один остался…»

— Очень яркие подробности, — сказал толстый с золотыми зубами, — но меня интересует политическая сторона. Как быть вообще с немцами?

— Германию мы разобьем, это бесспорно. Мы разбили бы ее и без вас, с вами, надеюсь, пойдет скорее. Поздравляю вас, кстати, с Шербуром, очень приятно, что вы приехали, когда можно, наконец, вас с чем-то поздравить. Значит…

Его перебил американец в черных очках, который все время жевал резинку и тупо разглядывал Сергея; он сказал девушке:

— Я не говорю по-французски… Так что переведите… Меня интересует, знает ли этот майор, что Америка помогала им с самого начала? Он мог нас поздравить и раньше — русские победы наполовину наши.