Богдан Сушинский - На острие меча
– То, что происходило здесь вчера вечером… Такая история, дорогой Шевалье, способна поразить воображение любого читателя, – мрачно проговорил д'Артаньян, садясь ранним утром в отсыревшую за ночь карету. – Так зачем, рискуя жизнью, странствовать в поисках подобных историй по далеким землям Польши, Украины, Татарии?
– Это не история, граф. Наблюдаемое нами вчера не имеет никакого отношения к истории. Это всего лишь мрачный отпечаток алчности на ладони человеческого бытия. Клеймо каторжника на челе грешной Франции. А что касается вашего покорного слуги, то Господь призвал его быть историографом. То, что я описываю, есть борьба народов. А значит, истинная История.
– Уж не знаю, где «истинная История», а где «клеймо на челе Франции», – заметил де Морель. – Но во всей мрачной истории трактира Оржака существует деталь, которая поразила меня. Один из работников кое-что поведал мне сегодня на рассвете о жизни самого медведеподобного горбуна. Оказывается, когда-то он тоже был дезертиром, и горб у него образовался оттого, что однажды, поймав на грабеже, мужики переломили ему позвоночник. Однако по-настоящему несчастным этого человека сделало даже не уродство, а то, что всю свою жизнь он мечтает стать… палачом.
– Палачом?! – изумился д'Артаньян. – Горбун Оржак, этот жалкий, доведенный до отчаяния трактирщик – мечтает стать палачом?!
– Вообще-то из него получился бы неплохой диктатор. Но мечтает он пока лишь о секире палача. Как только услышит, что в каком-либо городе объявляется вакансия палача, бросает все и спешит туда. Вот только никто не решается нанимать в палачи горбуна… Не понимая, очевидно, что перед ними как раз и стоит тот самый, первородный в своей жестокости, прирожденный, самим дьяволом ниспосланный им… палач.
17
Как только графиня де Ляфер умчалась вслед за сторожевым разъездом казаков, Сирко, ротмистр Радзиевский и сотник Гуран молча переглянулись: кому скакать вслед? И не поскакал никто. В конце концов, графиня имеет право побыть в одиночестве. Ни в отдельности, ни все вместе они не должны опекать ее на каждом шагу – таковой была их молчаливая договоренность.
И тогда произошло то, что удивило и даже рассмешило всех троих: один из юных челядников, который пристал к обозу, чтобы добраться вместе с ними до родного Каменца, вдруг отвязал от повозки запасного коня и, прихватив копье, погнался за француженкой.
– О, наш беглый художник Войтек решил, что наконец-то настала и его пора, – смеясь, прокомментировал эту скачку Гуран.
– Художник? – переспросил полковник, мечтательно глядя ему вслед. Знал бы кто-нибудь, какого труда стоило ему самому удержаться от того, чтобы не присоединиться к златокудрой парижанке! – К тому же – беглый?
– Да, челядники утверждают, что Войтек – сын одного каменецкого мельника. Отец узрел в нем талант иконописца и направил в науку к какому-то знатному каневскому маляру, который, по слухам, расписывал храмы то ли в Новгороде, то ли в Суздале.
– Но, видно, малярная наука не очень-то привлекает его, – хитровато прищурился полковник.
– Точно, не приглянулась ему наука иконописная. Не легла на душу. Помаялся, червивая его душа, несколько месяцев в учениках и сбежал. Учитель, видите ли, не тот попался. Не такие лики выписывает, какие Войтеку нравятся.
Сирко и слушал, и не слушал его. Что-то встревожило полковника. Какое-то предчувствие вдруг вселилось в его сердце, да только не мог понять опытный воин, чем оно порождено.
– Лики святых, говоришь, не нравятся этому богомазу? – спросил полковник, лишь бы продолжить беседу. Сам он в это время внимательно всматривался в очертания возвышенности, которая вырисовывалась посреди долины.
– Словом, пригрели его наши челядники. А то ведь собирался пешком паломничать до самого Каменца.
– Захотелось обратиться в веру отца и стать мельником? Но как только увидел графиню Диану – снова вспомнились лики непорочной Девы Марии? – подхватил Сирко. – Решил, что будет рисовать иконы Богоматери, любуясь личиком грешной француженки. А, ротмистр? – попытался расшевелить угрюмо умолкнувшего поляка.
– Был бы он гусаром, сегодня же вызвал бы его на дуэль. Впрочем, француженка совершенно неблагосклонна к нему.
* * *Заслышав позади себя топот копыт, графиня сначала решила, что это кто-то из офицеров, однако еще какое-то время продолжала скакать не оглядываясь: ни одного из них своим «рыцарем сердца» она не избирала – мужчины уже должны были понять это.
– Госпожа графиня! Я буду сопровождать вас! – вдруг раздался звонкий юношеский голос, совершенно не похожий на голос ни одного из офицеров. – Вам нельзя одной, госпожа графиня, я готов охранять!
Диана недовольно оглянулась. Вслед за ней трясся на неоседланном коне худощавый, с почти детским, прыщеватым лицом парнишка лет семнадцати. Неопрятные, слипшиеся волосы его, очевидно, могли оказаться русыми, однако давно потеряли цвет и свисали грязными космами. Расхристанная рубашка заляпана, словно о нее много раз вытирали кисти; штаны разорваны, ноги босые и, судя по всему, давно не знали никакой обувки.
– Наконец-то и у меня появился защитник. – Она насмешливо скользнула взглядом по самодельному копью, взятому юношей у кого-то из челядников, ратище которого казалось слишком тяжелым и толстым для тонких пальцев «рыцаря»; по болтающейся в деревянных ножнах сабле. – Откуда Бог ниспослал мне вас, дикий рыцарь благородных степей?
– Я пришел с обозом полковника.
– Так и поняла. Оружие вы похитили у дядьки-обозника, на повозке которого ехали?
– Почему же похитил? Нет, попросил. Он сказал: «Бери и скачи, коль уж…» – парнишка замялся и не решился повторить то, что услышал от старого обозника.
– А на рубашке следы крови противников, убитых на дуэли?
– Краска это, – простодушно объяснил парнишка. – Я был учеником монаха-маляра, богомаза. Да только чему у него, пьяницы всегрешного, научишься? Краски растирал, ставни у старшины местечковой раскрашивал – вот и вся моя «наука».
– Вы, конечно, претендуете на нечто большее?
– Я найду себе другого учителя. Который учил бы писать лики святых точно так же, как их пишут византийские мастера. Или флорентийцы.
– Господину недоученному иконописцу приходилось видеть работы великих флорентийцев? Интересно, как это вам удалось, доблестный ратник?
– Мой отец очень хочет, чтобы я стал художником-иконописцем. Возил меня в Киев, показывал иконы в местных храмах…
– Ах, в Киев… – окончательно потеряла интерес графиня. – Работы византийцев. Бедная Флоренция! Несчастные ее мастера. Кажется, мой достойный, вы вызвались охранять меня. Не поленитесь-ка прогнать своего монгольского скакуна вон до того холма. Вдруг за ним засада?
На самом деле о засаде графиня не думала. С той поры, как их обоз слился с обозом полковника Сирко, она чувствовала себя достаточно защищенной, чтобы не побаиваться за безопасность дальнейшего путешествия. Отослать юнца на разведку – всего лишь один из вежливых способов избавиться от ненужных знаков внимания.
– Вы правы: часть казаков разъезда поскакала за правый склон, часть – за левый, осматривают степь, – со всей возможной серьезностью согласился Войтек. – А впереди – никого, так что поеду посмотрю.
– Да хранит вас Господь, – иронично благословила его графиня, сочувственно наблюдая, как неуклюже трясется на косматом неоседланном коньке этот худосочный юнец.
18
Горбун Оржак сам суетился возле кареты мушкетеров, помогая слугам запрягать лошадей. Лично проследил, чтобы кони гонцов были накормлены, а подпруги целы и хорошо подтянуты.
Вначале д’Артаньян воспринимал это как проявление обычной благодарности – в конце концов, они ведь избавили хозяина от бандитов. Но все оказалось не так просто.
– Вы всем довольны, господин лейтенант? – подошел к нему Оржак, когда настала минута прощаться.
– Еще бы! – вежливо ответил д'Артаньян. – Где бы мы еще столь приятно и безмятежно провели время?
– У меня тоже нет претензий к вам. Приют и харч вы сполна оплатили своими шпагами.
– Не заставляйте нас молиться на шпаги, как на кормилиц, – недовольно поморщился мушкетер. – Хотя на самом деле так оно и есть.
Он уже хотел садиться в карету, но Оржак упредил его.
– Тем не менее просил бы вас задержаться еще на пять минут. Думаю, судьбы Франции они не решат.
Ничего не объясняя, он увлек д'Артаньяна в трактир, оставив всех остальных на улице. Графу показалось, что хозяин желает отблагодарить лично его, поэтому настроился воинственно. И был крайне удивлен, когда увидел, что у стола, за лестницей, ведущей на второй этаж, в покаянных позах стоят Серж и еще какой-то рослый детина-разбойник, которого д'Артаньян во вчерашней сутолоке как-то не приметил. Руки обоих грабителей, как и полагается, оставались связанными.
– К вам хочет обратиться Серж, вы помните его. Этот вот, отставной сержант, – проговорил Оржак голосом престарелого кюре.
