Лариса Захарова - Операция «Святой»
Дорн и его спутница тихо пошли. «Может, он вообще в Вену ради этой дамы приехал, а я кручу турусы на колесах… Но все равно. Указать на меня мог только он. Уже за это… Пока меня пожарники прикрывают, а завтра вообще тут неизвестно что будет и… Может, даже в Чехию уйти не успею. И не то что в Интерпол, в самоё СД угожу», — думал Лиханов, когда Дорн и его дама подходили к стоянке такси и садились в первую машину. Он прыгнул в следующую.
— За той машиной, — скомандовал шоферу. Тот, не оборачиваясь на седока, невозмутимо включил зажигание.
«Наш бы непременно оскалился, намекнул, как несладко рогоносцу петлять за своей женой, что-то в этом роде, посочувствовал бы как мог и смел, но мужскую солидарность бы выказал. У, европейский автоматизм! Делает свою работу, остальное его не касается», — Лиханов понял, они едут в сторону Венского леса.
Такси Дорна остановилось возле небольшого пансионата, видимо, из дешевых. Они вошли в дом. Либо Дорн выйдет сразу, либо утром, решил Лиханов. Он ждал Дорна полтора часа за столиком кафе на первом этаже пансионата, затем наблюдал за домом до полной темноты. Значит, будет здесь до утра, с удовлетворением думал. Надо, пожалуй, прихватить и пистолет. Нож ножом, но и пистолет не помешает. С этими мыслями Лиханов отправился домой. К пансионату явился ранним утром, опасаясь, однако, что Дорн опять будет огражден присутствием дамы. «Ну и пусть, — уговаривал себя Лиханов. — Ну и пусть… Не каждую же секунду он с ней. Найдем возможность обменяться парой слов».
Прождав два часа, Лиханов решился.
— Простите, — обратился он к портье, — в каком номере проживает супружеская пара из Германии?
— Кто вас интересует?
— Я хотел бы видеть даму из Берлина… Запамятовал ее имя, она изменила его после замужества… Высокая, несколько, гм, полновата, вчера была одета в коричневую шубку и шапочку из того же меха. Кажется, с ней был муж, в сером макинтоше, глубокой черной шляпе…
— А… — портье понимающе улыбнулся, — вас интересует фрокен Ловитц… Она из Швеции. Господин, который вчера привез ее сюда, сегодня увез ее на поезд. Она уехала в Прагу… Вы ошибаетесь, она не из Берлина.
— Когда мы были знакомы, — пробурчал Лиханов, — она жила в Берлине. А что, господин, проводив ее, вернулся? Я бы хотел…
Портье с сожалением покачал головой:
— Не могу вам сказать, он у нас не жил.
— Да, но вчера он ночевал у вас! — с гневом воскликнул Лиханов. — Вы что, не знаете, что творится…
— Нет-нет, — попытался успокоить его портье, — нет. Он очень быстро покинул фрокен и уехал. Они немного посидели у нас во внутреннем дворике, фрокен поднялась в свой номер, а господин… Я сам отворял ему заднюю калитку.
— Давно они уехали?
Портье глянул на циферблат громоздких напольных часов:
— Минут сорок назад.
— С какого вокзала уходят поезда на Прагу?
Портье задумался:
— Вообще, с Западного, но они могли вылететь из Швехата или отправиться по Дунаю.
Лиханов как следует выругался, и счастье портье, что он совершенно не знал русского.
11
Шушниг не знал, что в Гитлере умер актер. Шушниг готовился к встрече с главой государства. А надо было — к представлению театра абсурда.
Утром 12 февраля Шушниг любовался яркими фигурками лыжниц на дальнем склоне Бергхофа из большого окна виллы Адлерхорст…
Вчера, едва Шушниг вышел из машины, Гитлер сказал теплым голосом: «Как я счастлив, когда бываю здесь!» — и обвел рукой панораму.
Они прошли к широкой террасе, нависшей над крутым обрывом.
— С каким удовольствием я бы навсегда остался здесь и занялся только живописью. — Гитлер улыбался. — Ведь я художник! Но нация призвала меня. И я верен долгу. — Шушниг услышал тяжелый вздох.
Фюрер поник головой и, взяв гостя под руку, повел его к вилле. На пороге поднял руку кверху, указав на вершину горы:
— Я хочу, чтобы у рейха были три столицы. Административная — Берлин. Столица партии — Мюнхен. И эта, столица красоты… Здесь будет ее центр, я назвал его Адлерхорст. Конечно, приходится вырубать в скале вертикальную шахту, но разве гнездо орла, который присел отдохнуть на край герба рейха, того не стоит? Проект я сделал сам. — Гитлер горделиво приосанился. — В стиле чайного домика. Изящество, строгость — вот мои принципы архитектора.
Вечером Шушнигу дали так называемый малый прием. В беседе тщательно обходили все острые вопросы. «Скорее всего, — размышлял тогда Шушниг, — речь пойдет о военном союзе. Гитлер держится со мной любезно, как и положено с человеком, в котором заинтересован. Конечно, Германии нужна большая армия, иначе Восточный поход себя не оправдает… Я соглашусь на все! Чрезвычайные военные поставки? Ради бога… И конечно, перед такими глобальными действиями Гитлер не станет возвращаться к вопросу об аншлюсе… Обычный союз ему сейчас выгоднее объединения».
Гитлер говорил о Моцарте, о Вагнере… Он усыплял бдительность Шушнига. Рисовал радужные перспективы создания в Линце музея, картинной галереи… «Я сам, — повторял он, — сам подберу экспозицию. Это моя родина. Я не могу не отдавать ей должного».
Расстались они рано, Гитлер намекнул, что состояние его здоровья требует соблюдения строжайшего режима.
…От вчерашней актерской раскованности Гитлера не осталось и следа. Перед Шушнигом стоял затянутый в полувоенный френч прагматик. Гитлер не предложил даже сесть, хотя — Шушниг заметил — стулья у овального стола посреди кабинета отодвинуты, перед каждым стулом — стопа документов. Что это? Предложения германской стороны? Проект соглашения?
Гитлер отчеканил:
— Вы, вероятно, думаете, что сегодня между нами должна состояться последняя беседа об условиях аншлюса? Но я изменил свои планы. — Шушниг подавил вздох облегчения, и опять пришла мысль о спасительном военном союзе. — Мы будем говорить лишь о необходимости создания для австрийских национал-социалистов нормальных жизненных условий. О том, что члены одной со мной партии должны ощущать себя на австрийской земле такими же равноправными немцами, как и на земле германской. Я хочу также напомнить о политических правах членов национал-социалистской партии.
— Не могу сказать, господин рейхсканцлер, чтобы кто-то стеснял их…
— Однако в вашем кабинете нет ни одного! — Голос Гитлера неожиданно взлетел и сорвался на высокой истерической ноте. — Ни одного министра, который бы последовательно проводил в жизнь политику родственной мне партии! А жизнь партии — это прежде всего ее политика!
— Но…
— Какие «но», какие «но», вы слушайте, что я вам говорю! Почему до сих пор Зейсс-Инкварт не получил портфель министра безопасности? Я вас спрашиваю?
Шушниг поискал глазами хоть какую-то поддержку. Но Шмидта, министра иностранных дел Австрии, национал-социалиста, в кабинете не было. Или Гитлер хочет провести предварительную беседу с глазу на глаз? Шушниг взял себя в руки и заговорил как можно спокойнее:
— Я понимаю причины вашего настойчивого желания, господин Гитлер, чтобы именно портфель министра безопасности принадлежал одному из лидеров национал-социалистской партии. Сейчас, когда Германии важны гарантии военного времени… Со стороны Австрии безусловно… Мы окажем всестороннюю поддержку…
Гитлер сосредоточенно смотрел на Шушнига, и тот видел — Гитлер его не понимает. Потому сказал напрямик:
— Нам стало известно, что вы начинаете восточную кампанию против СССР…
— Ха! — Гитлер презрительно усмехнулся. Он уже собрался унизить Шушнига, пояснив ему без проволочек кое-что об австрийской разведке — униженный противник уже наполовину уничтожен, — но спохватился, уцепившись за другую мысль, она была явно выгоднее для конечных целей встречи, и Гитлер спросил с ехидным притворством:
— Вы заинтересованы в моем восточном походе? Я не сомневался! Вы и Бенеш — заинтересованы, спрашиваю?
Шушниг решил держаться уклончиво — этому человеку ничего не стоит потом на весь мир объявить, что канцлер Шушниг толкает его на войну с русскими. Но и перед Гитлером нельзя сейчас демонстрировать неприятие его политики. Шушниг дал самый нейтральный ответ, который смог придумать в считанные секунды:
— Я всегда сдержанно возражал против восточного пакта русских и чехов…
— Вы не ответили. Я спросил — да или нет, вы заинтересованы в моем выступлении на Россию? Да или нет? — Гитлер распалялся, начинал покрикивать. — Мне ответить за вас? — Шушниг молчал еще и потому, что в тирады Гитлера невозможно было вставить слова, и отчасти потому, что всегда терялся от любого, и политического тоже, хамства. А главное, он не знал, что сказать. — Так я отвечу… Отвечу! — Гитлер довольно засмеялся. — Да! Потому что вы и Бенеш боитесь коммунизма! И знаете — только я могу защитить вас от большевистских орд! Знаете, я — единственный ваш защитник. — Гитлер вдруг захохотал, Шушниг ужаснулся бесовской этой степени самовосторга. — Но даром я не стану защищать никого… — Гитлер подошел совсем близко, погрозил Шушнигу пальцем и повторил зловеще: — Никого!
