Иван Черных - Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник)
Горохов сел, а командиры задвигались, переговариваясь между собой.
Наконечному стало ясно, что оба оратора выступают с наболевшим вопросом, да и, вероятно, с предварительного согласия и по поручению других. Больше было похоже на то, что на передний край дискуссии выставлены те, кто помоложе и поразговорчивее. Он взглянул на Русанова, который в свои тридцать лет чувствовал себя довольно уверенно, на что давали ему право два ордена на гимнастерке. Подумал: «Хороший командир». Затем внимательными черными глазами посмотрел на сидящих перед ним командиров.
— Зашумели! Небось сообща решили на меня нападать? Не слепой, тоже кое-что вижу. А как старшим сказать?
Встал майор Митрохин — командир первой эскадрильи. Старший по возрасту.
— Товарищ командир! А если ничего не докладывать? Нам надо бить фашистскую нечисть, в этом главное. Нужен эффективный удар по врагу и без своих потерь.
Узко и глубоко посаженные глаза хитро поблескивали, а пальцы левой руки напряженно сжимали у пряжки ремень, перехватывающий гимнастерку. Вся его маленькая и тощая фигура сейчас выражала напряжение.
— Летчики рвутся в бой. Их потерями не испугаешь. Но лучше воевать без потерь. Поэтому вы с нас спрашивайте за результаты бомбового удара и штурмовки. Мы будем по всей строгости отвечать за удар по цели, а также и за свои потери.
Все сидевшие перед Наконечным согласно закивали головами и завздыхали, поглядывая на часы. И он понял, что дальнейший разговор уже не имеет значения и ничего нового ему не даст. Все было сказано последней фразой. Ради нее командиры затеяли весь этот разговор. К ответу он сейчас был не готов. Но от получившегося разговора ему было и радостно, и тяжело.
Он понимал, что это суровая критика его действий. Критика хорошая, товарищеская, доверительная и нужная. От этого хорошего ему было радостно. А от того, что его поучали подчиненные, что он сам не смог всего этого осмыслить и сформулировать, не смог изложить в рапорте старшему начальнику, — ему было тяжко. Наконечный хорошо помнил, как два года назад ему пришлось дорого рассчитываться за свою точку зрения. Его мысли тогда кто-то подменил, подтасовал и вывернул наизнанку. Тогда что-то у него, видимо, надломилось внутри. Отпустили без извинения, хорошо и то, что из армии не выгнали, звания и ордена не лишили. Полк снова доверили.
Выйдя на волю, он тогда сказал себе, что впредь будет беспрекословно выполнять все циркуляры. Так было спокойнее, потому что отвечал уже не он. А теперь жизнь заставляет решать теорему «или — или»; с одной стороны, указания, а с другой — жизни летчиков.
Командиры ждали.
Наконечный встал. Еще раз осмотрел всех сидящих и спокойно сказал:
— Спасибо за откровенный разговор. Все, что мы тут говорили, осталось между нами. С подчиненными летчиками по этому поводу пока не разговаривать. Я подумаю, а утром получите от меня ответ. Очередность вылетов на завтра у начальника штаба. И еще один вопрос. Кто за вас будет заниматься молодыми летчиками? Я имею в виду не готовых к бою. Раненые люди ремонтируются дольше, чем самолеты. А вы совсем забросили учебные полеты… Знаю, трудно, но надо. Требую заниматься этим из последних сил, если мы этого не сделаем, кто их научит? Прошу меня извинить за резкость, но после нас им придется начинать с нуля: ни умения, ни опыта. Сколько прольется лишней крови, пока они сами воевать научатся… На сегодня все. Можете идти на ужин и отдых.
Наконечный вышел из-под навеса вместе с капитаном Чумаковым и майором Сергеевым. Остановившись, молча смотрели на закат, на смену красок в небе, как будто в них сейчас было главное. Каждый думал и искал решение. Даже, может быть, не решение, а подход к нему, думал, с чего начать разговор.
Наконечный разумом был с командирами эскадрилий. Но ему хотелось получить поддержку у замполита и начальника штаба. А определять позицию нужно было сейчас, ночью. С рассветом, с первым боевым заданием нового дня он должен был дать ответ людям.
Чумаков был не против уйти от разговора на эти «скользкие» вопросы тактики, но не мог придумать, как это сделать, и сейчас мучился предстоящей неизбежностью объяснения. Искал путь к разговору, который бы его ни к чему не обязывал.
— Ну что скажешь, Евсей Григорьевич?
Чумаков доверительного обращения не принял.
— Товарищ командир! Сложный для меня и для всех нас этот вопрос. Но его надо как-то решать. В рассуждениях командиров, просьбах, я сказал бы — требованиях, есть большой смысл. Но мне необходимо подумать. Честно, я не готов к ответу. Дай мне время до утра, чтобы я мог определиться.
— А вы, товарищ Сергеев, что скажете по поводу происходящего?
Сергеев переступил с ноги на ногу и, молча посмотрев на Наконечного, остался доволен тем, что выражения лица и глаз не видно. Подумал: «В темноте-то, наверное, легче пройдет разговор». А вслух сказал:
— Знаете, командир, вопрос этот, наверное, нужно решать командирам-практикам. Вы же знаете, что я летал до прихода в полк на старых самолетах, а эту машину еще не знаю. Поэтому, как в бою лучше, мне трудно сказать. Комэски, да и Русанов, правы по-своему, старшие начальники, наверное, правы по-своему. Может, ограничением высот полета и бомбометания какие-то неизвестные нам цели преследуются, и они окупаются теми потерями, которые мы несем. Решать, как командиру, вам надо.
Помолчав немного, продолжил:
— Наверное, лучше сообщить командиру дивизии. Только отойдет ли он от указаний? А доложим ему, тогда уже и пробовать нельзя, если запретит.
Сергеев остался своей длинной речью доволен. Обо всем сказал и пути себе ни в какую сторону не закрыл.
Наконечному же стало ясно: в случае неудачи эксперимента Сергеев ему не союзник. Но он также понял: если новое окажется толковым, то начальник штаба им воспользуется в своих интересах, чтобы показать себя в лучшем свете. Хитер мужик. Вот и поговорили.
— Что ж, спасибо вам за совет. Давайте пойдем почаевничаем, да и на отдых, а то через три часа надо быть на ногах. Светает-то теперь рано. Может, за ночь подвезут что для войны.
Чай пили молча. Разговор теперь уже не мог состояться по-другому. Тяжесть ответственности ложилась на одни командирские плечи.
Командир полка лежал на постели, не раздеваясь, вдыхал запах свежевысушенного сена, которое заменяло матрац, слушал темноту и тишину.
«Учить войска только тому, что нужно на войне, и только так, как делается на войне».
Но если приказ наркома требовал учить, значит, воевать нужно так, чтобы врагу было больнее, а тебе легче. Если люди пришли к выводу, что применяемая тактика не обеспечивает оптимальных, выгодных условий и приемов, то, наверное, такая тактика устарела. Вон как Русанов и Горохов давили фактами, а факт — это «ваше благородие», из него надо делать правильные выводы.
«Поднять роль, значение и авторитет командного состава армии… Современный бой и операция требуют квалифицированного, волевого и культурного командира. Эти качества необходимо всемерно развивать и укреплять во всех звеньях нашего командного состава».
Когда это требование всплыло в памяти, он спросил себя: «Кто ты, Наконечный? Где твой авторитет, если тебя поучают? А ведь правильно поучают младшие по званию и должности».
Теперь Наконечный уже был не один. Он нашел моральную и правовую поддержку старшего. Даже не помощь, а прямое требование — думать, решать, искать, действовать и действовать.
Перед его закрытыми глазами поплыла картина будущего боевого вылета. Он вел группу. Самолеты плыли высоко в голубом небе, а под ними, далеко внизу, вились темно-бурые жгуты разрывов малокалиберной зенитной артиллерии. Вот группу стали догонять немногочисленные разрывы снарядов крупного или среднего калибра. Но самолеты поплыли от них в сторону и вниз. Новое сближение огня и жизни — новый маневр. Потом он «увидел» и истребителей врага. Группа Су-2, маневрируя, выполняла развороты с большими кренами, а «мессеры», атакуя снизу, зависали на горке, потому что его бомбардировщики шли высоко.
«Мессеры» висели без скорости, а штурманы по ним вели огонь из задних пулеметов. Фашисты сделали переворот и устремились к земле. Может быть, это они набирали скорость для новой атаки или падали, будучи сбитыми…
«Пробуем! Лечу первым», — решил Наконечный. И еще затемно пошел на КП полка. Убедился, привезли необходимое для войны. Аэродром жил, не ведая ночи. Уже на ходу у него появилась новая мысль, новая задача: «Надо будет сказать инженерам, чтобы срочно подумали, как поставить заднюю броню штурману. Пока до этого додумается конструктор, а завод сделает, так мы останемся без самолетов, без летчиков и штурманов. Броня! Ее можно взять с не подлежащих ремонту самолетов. С них же снять турельные пулеметы и приспособить их в нижнем люке кабины штурмана. Стрелять штурман может и без прицеливания, управлять пулеметом ногой. А чтоб огонь враг видел, боекомплект на нижний пулемет снарядить трассирующими пулями».
