Павел Нечаев - Танго смерти
— Так, что тут происходит? — на шум прибежал часовой.
— Ничего, одному из наших плохо стало, — Саша взял у Генриха винтовку, повесил на плечо и склонился над лежащим без сознания Мозесом. — Так, пацан, давай бери его под коленки — несем в палатку.
— Повезло, — уложив бесчувственное тело на кровать, Саша взял винтовку и усмехнулся. — Сколько я вам долдонил про предохранитель? — флажок предохранителя был повернут вправо.
— Мозес, хватит дрыхнуть! Не спи, замерзнешь! — Саша стал бить Мозеса по щекам и вскоре тот открыл глаза. Бессмысленный мутный взгляд уперся в Сашу. Мозес попытался сесть на кровати, но тут же повалился набок. Саша придержал его за плечо и сунул в руку стакан с загодя налитой водкой.
— Пей! — приказал Саша. Мозес покорно выпил и закашлялся. — Малой, еще водки! — приказал Саша и Генрих плеснул в стакан из бутылки.
Мозес выпил и немного пришел в себя, в глазах появилась искра разума.
— Что за х… — просипел он.
— Нам надо поговорить, — Саша обхватил Мозеса и потащил из палатки. Обитатели палатки проснулись и непонимающе смотрели на происходящее. Впрочем, в курсе событий был лишь Давид, которому Генрих на ухо рассказал все. — Так, всем спать! Скоро утро, не выспитесь нихрена, — рявкнул Саша и они с Мозесом вышли. Рык подействовал на всех, кроме Генриха с Давидом. Оба, не сговариваясь, выскользнули следом.
— Рассказывай, — приказал Саша, усадив Мозеса на бревно. Рядом сели Генрих с Давидом. Вокруг было тихо, только стрекотали цикады, да шелестел ветер в кустах. Саша бросил короткий взгляд на окрестности — никого, весь лагерь спит. — Рассказывай, тут все свои.
— Нечего мне рассказывать, — после долгой паузы сказал Мозес. Он сидел, опустив голову. Света луны не хватало, чтобы разглядеть лицо.
— Самому же легче будет, если выговоришься, — настаивал Саша. — А умереть мы тебе не дадим.
— Расскажи, Мозес, — поддержал Сашу Давид.
— Вам не понравится, — сделал последнюю жалкую попытку Мозес. — Вы меня сами застрелить захотите.
— Это уж нам решать. Главное, ты знай, что на наше отношение к тебе это не повлияет. Давид, Генрих?
— Да, — одновременно откликнулись те.
— Ладно, — тяжело вздохнул Мозес. — Это старая история. Та женщина на автостанции, это моя жена…
Второй сын Мозеса родился весной 1938-го года. Для евреев в Германии то было не самое лучшее время. Многие эмигрировали, не вынеся откровенной ненависти немцев. Желтые звезды, которые были обязаны носить все евреи, превратили их в прокаженных. С ними не общались, в них плевали. Одетые в коричневую форму штурмовики могли просто остановить на улице и избить. Семья Мозеса жила на грани нищеты. Нормальной работы у него не было уже несколько лет — евреев отовсюду гнали. Он подрабатывал, где мог, но этого едва хватало, чтобы заплатить за комнату в Веддинге и купить чего-нибудь поесть. С рождением ребенка сало еще тяжелее, но Мозес держался — а что еще ему оставалось делать? Он надеялся, что все наладится, что нацисты либо одумаются, либо потеряют власть, но становилось все хуже и хуже. Жена безвылазно сидела с детьми — улицы стали опасны.
— Ну что там? Есть письма? — всегда спрашивала его жена, когда он возвращался домой. Мозес неизменно отвечал, что нет. На самом деле письма были. Как только стало припекать, Мозес написал всем своим друзьям и родственникам, как в Германии, так и заграницей. Он просил помочь, умолял принять его с семьей, хотя бы на время. Он уже понял, что будет только хуже, хоть и не представлял, насколько. Один за другим приходили ответы. Слова всюду были разными, но смысл один — нет, помочь не могут. Мозес скрывал это от жены, как скрывал правду о том, что происходит за стенами дома.
Однажды — это было в ноябре, Мозес поздним вечером шел домой. На Трифтштрассе, в двух кварталах от дома, его обогнал грузовик и тут же скрипнули тормоза. Мозес не обратил на это внимания и заметил неладное, только когда увидел идущих к нему штурмовиков с палками.
— О, жид! А ну иди сюда, жид! — загоготали штуромовики.
Мозеса сбили с ног и стали бить ногами. Он не сопротивлялся, четко понимая, что его просто убьют. Под конец его перевернули на спину и над ним склонилась ухмыляющаяся красная рожа:
— Ну что, жид, нравится? Умойся! — рожа исчезла и Мозес почувствовал, как на него сверху льется что-то теплое.
Штурмовик застегнул штаны, напоследок плюнул на Мозеса и пошел вслед за товарищами к грузовику. Мозес долго лежал, не в силах встать, потом кое-как поднялся и побрел домой. Жена отшатнулась, увидев его избитое в кровь лицо. Уже потом Мозес узнал, что эта ночь вошла в историю как «Кристалнахт», Хрустальная ночь. В тот день евреям впервые четко и недвусмысленно дали понять, что им нет места в новой Германии.
Мозес решил действовать. Кто-то намекнул ему, что можно получить французскую визу, хотя бы временную, с ней выехать, а из Франции перебраться куда-нибудь еще. Он взял напрокат приличный костюм — своего у него давно не было, и пошел на прием. Посольство осаждали сотни евреев. Прежде чем попасть к заветному окошку, пришлось отстоять огромную очередь. Мозес заполнил выданные документы и спустя неделю получил отказ. В американском, датском и голландском посольствах повторилось тоже самое. Мозес обошел все посольства, даже в советское заглянул. И везде получал отказ. Будь он писателем или профессором, или просто богатым, у него был бы шанс. Но бедный рабочий-еврей был никому не нужен.
Мозес уже был готов сдаться, когда в очереди в одном из посольств услышал, что на французскую судоверфь набирают рабочих. Он сходил по указанному адресу, его квалификация подошла, и вскоре он имел в кармане бумагу, где говорилось, что его приглашают на работу в Брест.
Он снова подал бумаги во французское посольство и на этот раз его пригласили на собеседование. Безукоризненно вежливый, но непреклонный служащий, проверив поданные Мозесом документы, сказал:
— Мы даем вам визу на полгода, на срок контракта. Вы сможете продлить визу на месте, обратившись в министерство иностранных дел.
— Скажите, а могу я взять собой семью? — осторожно спросил Мозес. — Понимаете, я не могу бросить жену.
— Это нецелесообразно, — холодно ответил чиновник. — Вы ведь не собираетесь иммигрировать, герр… Файнберг?
— Нет-нет, что вы, — замахал руками Мозес, понимая, что одно слово про эмиграцию и ему не дадут даже такую визу.
— В таком случае, ваша жена может подождать вас в Берлине, — чиновник подул на печать и припечатал лежащую перед ним бумагу. — Желаю удачи, герр Файнберг.
С того дня Мозес словно раздвоился. Одна его половина спокойно готовилась к отъезду, а вторая билась в истерике, ужасалась и негодовала. Но страх, липкий, несмываемый как моча штурмовика страх, охватил Мозеса. Он ни слова не сказал жене, делая вид, что все идет как должно. В один из дней Мозес собрал чемодан, обнял на прощание жену и сына и отправился на вокзал.
— Я думал, что их больше нет, — рассказывая об этом, Мозес рыдал. — Если бы я мог вернуться назад и все переиграть! Если бы я тогда знал, как тяжело мне будет жить, зная, что я предал их, я бы ни за что не ушел!
— Да ты и правда, сволочь! — Генрих вскочил и сжал кулаки.
— Сволочь я! Убейте меня! — еще горше зарыдал Мозес. — Я не заслужил жизнь!
— Так, спокойно, — в голосе Саши лязгнул металл. — Ты, малой, сядь. А ты, Мозес, слушай внимательно. Слушаешь?
— Да, — одними губами прошептал Мозес.
— Ты натворил дел, и тяжесть эту с тебя никто не снимет. Я тебя понимаю, поверь. Я был на войне и видел, как люди и не такое от страха вытворяли. Но сейчас у тебя есть всего два варианта. Самый простой и легкий — покончить собой. Это вариант труса — натворил и в кусты. Но есть и второй вариант, путь человека. Ты можешь исправить то зло, что причинил. Воюй, работай, приноси другим пользу и сделанное добро рано или поздно перевесит зло. Выбор за тобой, — Саша встал, хлопнул Мозеса по плечу и пошел к палатке. Он по-прежнему был в одном белье. Вернувшись в палатку, он не стал ложиться. Занималась заря, и спать уже не имело смысла. Саша оделся и стал ждать подъема. Вскоре пришел Мозес, вид у него был замученный, он прятал глаза, но Саша почувствовал — кризис миновал. Как бы ни повернулись дела, попыток самоубийства не будет.
На плац перед палатками выбежал Цви и скомандовал общее построение. Засуетились дежурные. До подъема оставалось еще полчаса. Сашино звено построилось первым — из-за Мозеса никто так и не заснул.
— Солдаты! Братья! — когда взвод построился буквой «П», начал командир.
— Хреновый расклад, — прошептал себе под нос Саша. — Когда солдат называют братьями — это к кровопролитию.
— Коварный враг перерезал дорогу на Иерусалим! — рубил фразы Цви. — Наши войска там бьются в полном окружении. Командование приказало разблокировать Иерусалим и эта миссия возложена на нашу бригаду! Завтра мы выступаем на юг…
