Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2
Короче говоря, и дураку должно быть ясно, что сейчас не время дразнить, еще больше обозлять местное население. А вот гебитскомендант будто ничего не видит, не понимает! Не позже чем вчера он опять звонил. Сначала пространно говорил о том, что дороги уже не плывут, уже приобрели жесткость, а разлив рек и болот даже прекрасен, ибо он лишает партизан возможности свободного маневра; самое время начать массовые облавы и уничтожать всех, кто пытается скрываться в лесах и болотах.
Однако дальше общих слов гебитскомендант не пошел, он вдруг круто изменил направление разговора:
— Да, Зигфрид, я буду очень признателен, если вы в своем районе нащупаете что-то, хотя бы похожее на то боа. Помните, какое вы зимой мне презентовали? Кстати, моя жена очень благодарна вам за него, приглашает навестить ее, когда счастливый ветер занесет вас в Германию.
Фон Зигелю здесь бы и рассыпаться в благодарностях за столь лестное для него приглашение, заверить, что все силы приложит, ни спать, ни есть не будет, но выполнит это желание жены господина оберста. А он промолчал. И этого оказалось достаточно, оберст заговорил уже иначе:
— Вы слышите меня, гауптман? Что-нибудь похожее…
— Приложу все усилия…
— Избави бог! Все свои усилия по долгу службы вы обязаны сосредоточить на другом… Кстати, вы сдержали свое обещание?
Фон Зигель еще копался в памяти, а гебитскомендант уже дожимал, окончательно загонял его в угол:
— Ведь вы обещали, если не найдутся те два ваших солдата, расстрелять по два заложника из каждой деревни района? Когда снег стает, обещали расстрелять. Как видите, я ничего не забываю, гауптман.
Уже не Зигфрид, а гауптман… И все из-за того, что он не догадался умело использовать паузу в разговоре, которая была ему расчетливо предоставлена!
Интересно, а кто донес этому старому маразматику о том, что он, фон Зигель, дал это обещание и все еще медлит выполнить его? Кто осмелился на такое?
Фон Зигель мысленно перебрал всех своих помощников, всех, кто мог быть заинтересован в его падении. И пришел к выводу, что таким человеком мог оказаться только Свитальский. Этому жизненно необходимо утвердиться, этот понимает, что быстро сгорит, если он, фон Зигель, не изменит к нему своего отношения.
Попробовал купить — очень умно золото подсунул — ничего принципиально во взаимоотношениях не изменил, только на неопределенное время отсрочил свое падение.
Хотя, если быть откровенным, скорее всего — приблизил свой бесславный конец: фон Зигель не настолько идиот, чтобы оберегать жизнь такого опасного для себя свидетеля.
Чувствует, прекрасно знает все это Свитальский! Потому и старается доказать оберсту, что способен быть крайне полезен. Оставаясь именно здесь, именно в этой должности полезен!
Что ж, убрать его очень просто. При помощи неожиданного выстрела из кустов: партизаны, мол, счеты свели. Можно и просигналить гестапо: пытался меня подкупить, я уверен, что в каком-нибудь тайнике он прячет еще большие ценности.
Короче говоря, самыми разными путями к пану Свитальскому можно подтолкнуть смерть. И от него, гауптмана фон Зигеля, зависит, будет ли она мгновенной и легкой или придет как долгожданная избавительница от невероятных мук.
Но перед смертью вы, господин начальник полиции, еще поработаете на меня! Вы пожаловались начальству на мою забывчивость? Признаю свою вину, признаю! Больше того: намерен сегодня же все поставить на свои места!
Фон Зигель решительно подошел к письменному столу и чуть коснулся пальцем кнопки звонка. Через мгновение в дверях замер дежурный по комендатуре.
— Передайте господину Свитальскому, что я прошу его зайти ко мне, — сказал фон Знгель, голосом и глазами подчеркивая свою доброжелательность к начальнику полиции.
Это было столь неожиданно и невероятно, что дежурный на какие-то секунды задержался, чуть помедлил в дверях.
— Может быть, я не вполне ясно высказал свое приказание? — поинтересовался фон Зигель.
Теперь в голосе коменданта звучали знакомые металлические нотки, и дежурный, щелкнув каблуками и чуть вздернув локти, ответил:
— Яволь!
Свитальский, чуть запыхавшись, явился через несколько минут. Похоже, ждал нагоняя и поэтому почтительно и виновато замер у косяка двери.
— Прошу, — сказал фон Зигель как только мог ласково и рукой показал на стул, стоявший около стола. И вновь заговорил лишь после того, как Свитальский занял указанное ему место: — Надеюсь, вы помните, что я пообещал сделать, если не найдутся те наши два солдата, которые пропали зимой?
Ага, побледнел мерзавец!
— Виноват, начисто запамятовал, — неожиданно как простой мужик ответил Свитальский, глядя не в глаза фон Зигеля, а на верхнюю пуговицу его мундира.
— Никогда не следует брать на себя чужую вину: у каждого человека и своя достаточно велика, — окончательно развеселился фон Зигель, который теперь и вовсе уверовал, что ведет разговор с доносчиком. — Я пообещал расстрелять по два человека из каждой деревни района. По два! — повысил он голос и даже показал два растопыренных пальца.
— Прикажете заложников пригнать сюда? — оживился Свитальский, подался телом вперед, словно приготовился вскочить, если господин комендант даже только кивнет.
— Вы думаете, они поместятся в моем кабинете? — пошутил фон Зигель, довольный собой.
— В Степанково пригнать. И на площади расстрелять!
Боже, как он непроходимо глуп!
Однако фон Зигель, продолжая игру, пояснил спокойно, даже доверительно:
— Нет, расстреливать нужно в каждой деревне. Установлено, что казнь близкого или даже просто знакомого человека оказывает большее эмоциональное воздействие. Вот и нужно побывать в каждой деревне района. Даже в самой маленькой, в самой захолустной.
Лицо у Свитальского вытянулось, побледнело. И он спросил, еще тая слабую надежду:
— Если я правильно понял…
— Абсолютно правильно! Я доверяю вам! — мило улыбнулся фон Зигель и встал, давая понять, что разговор окончен.
— Какие силы разрешите привлечь для осуществления данной операции? — все же осмелился спросить Свитальский, обреченно глядя на фон Зигеля.
— Это извольте сами решить, — поморщился фон Зигель. — Неужели для того, чтобы расстрелять двух мирных селян, вам нужна рота солдат? Лично я, окажись на вашем месте, ограничился бы пятью или шестью полицейскими. И, разумеется, одной машиной.
Свитальский почтительно поклонился и пошел к двери. Лишь подчеркнутая прямизна спины выдавала его волнение.
5Два последних дня дед Потап с Петькой будто сторонились Григория: на рассвете, наскоро перекусив, уходили из дома и возвращались лишь в густых сумерках.
Когда они пошли в первый раз, Григорий даже обрадовался: что ни говорите, а дед Потап за парнишкой досмотрит, не даст очень-то своевольничать.
Нырнули они в лесную чащобу — Григорий выждал немного (пусть не подумают, будто он за ними подглядывает!) и лишь потом вышел на полянку перед домом. Благодать-то какая! И солнце ласково пригревает, хотя только начало карабкаться на промытое до нежной голубизны небо, так пригревает, что хочется замереть с закрытыми глазами и ловить лицом его лучи, ловить. И скворушка, словно заведенный, заливается у своего гнезда. Метрах в четырех над землей звонкой песней счастья заливается!
Минут десять или пятнадцать Григорий простоял неподвижно, наслаждаясь пробудившейся жизнью, а потом вдруг почувствовал, что просто обязан немедленно начать что-то делать. Не для войны, о которой он вообще много думал и особенно во время своей болезни, а для деда Потапа и Петьки. Чтобы хоть как-то помочь им жить. И он торопливо, словно боясь опоздать, обошел вокруг избушки, высматривая себе дело. Не нашел. Правда, замшелые доски крыши вопили о необходимости замены, да где их возьмешь?
И дров целых две поленницы. Наколоты и уложены аккуратно; даже берестовыми пластами от дождя укрыты. Короче говоря, чувствовалось: дед Потап в жизни за многим не гнался, но уж что имел, то содержал в соответствующем виде.
Однако бездельничать было невмоготу, и Григорий стал бродить вокруг избенки, с каждым разом все больше увеличивая круги. И ноги учил ходить, и с лесом знакомился. Но прежде всего решил обследовать тропочку, по которой дед Потап возвращался с ведрами, полными холоднущей и вкусной воды. Прошел между огромных и угрюмых елей метров пятьдесят — в лицо ударили солнечные лучи, и перед ним распахнулась полянка-огород, деревьями надежно укрытая и от людского глаза, и от северного ветра. На склоне холма распласталась полянка, развернувшись к полуденному солнцу. И невелика была она, но грядки лежали на ней плотно. Только в самом центре ее торчал здоровенный осокорь, засохший на корню; судя по обугленному зигзагу, застывшему черной змеей, молнией убитый. На вершине, вокруг которой были отпилены или отрублены все ветви, виднелось гнездо аистов. Один из них и сейчас спокойно поглядывал на Григория. Только внимательно всмотревшись, Григорий разглядел старое колесо от телеги, на котором и лежало гнездо. Увидел колесо — понял, что без деда Потапа здесь тоже не обошлось.
