Роман Кожухаров - Штрафники вызывают огонь на себя. Разведка боем
Об этом пространно рассуждал капитан Зворыкин перед началом боя, не давая вставить слова ни ротному, ни начштаба. А потом был какой-то странный и непонятный бой, во время которого Аникин и его подчиненные, пожалуй, впервые должны были обеспечивать второй эшелон атаки и следить за тем, чтобы ни один мадьяр не побежал с передовой. По сути, это означало что-то вроде заградительного отряда.
Сразу после артобстрела, на заре, танки двинули вперед. Мадьярская пехота ушла за ними следом, а рота Шибановского залегла позади на почти километровом участке, вдоль насыпи, ожидая следующих указаний. Но никаких указаний не последовало. Впереди началась настоящая кровавая свистопляска. Фашистские танки сцепились с нашими. «Тридцатьчетверки», действуя умело и дерзко, превратили их бронированные машины в факелы.
Черный, коптящий дым накрыл высоту, а когда он рассеялся, все было кончено. Нашим танкистам было приказано отступать, что они и сделали. Осталось неизвестным, получили такой приказ мадьяры или нет. В любом случае, из них отступать было уже некому. И для штрафников никакой кровавой работы в это утро не случилось. Никто из новоиспеченных союзников не побежал и поле боя не покинул.
V
После того как танки ушли и ситуация изменилась, майор собрал в штабе командиров взводов и их замов. Необходимо было уточнить диспозицию, как выразился майор. И тут замполит и ввернул:
– Вы что имеете в виду, товарищ майор? Под словом диспозиция?
Майор любил всякие замысловатые словечки употреблять.
– А вы не знаете, капитан, что такое диспозиция? Вот передо мной лежит письменный боевой приказ командующего дивизией… Понятно вам, что такое диспозиция?
– Мне очень хорошо известно, что такое диспозиция… – надувшись, как индюк, процедил капитан Зворыкин. – Я это словечко наизусть запомнил, когда мы недобитых белых офицеров допрашивали… Ох, они и рассказывали про диспозицию. Бумаги не хватало записывать…
В штабе нависла тяжелая пауза. Аникин ожидал, что сейчас произойдет взрыв. Майор в порошок сотрет этого плюгавого замполита. Не зря каптенармус Малашенко признался, что слышал от Чувашова, будто замполит раньше служил в ГПУ и за какую-то серьезную провинность переведен в агитпроп и отправлен на передовую. По словам старшего сержанта Малашенко, у капитана будто бы очень серьезные связи чуть ли не в особом отделе армии. Как бы там ни было, а выходило, что не зря капитан Зворыкин в штрафную попал, пусть даже в постоянный состав.
Да, у него в маленьких кабаньих глазках написано все его душегубское прошлое. Зрачки палача – черные, выпуклые, как пуговицы, и никаких эмоций и сомнений. И лицо – землистое, покрытое оспинами, как будто в него зарыты все замученные им трупы. Словно всегда немытое, хотя от капитана всегда за версту несло хорошим одеколоном. Покойнички, в памяти упрятанные, разлагаться начинают, вонь такая идет, что никаким одеколоном не перебьешь.
Майор неожиданно повел себя так, как никто от него не ожидал. Он будто прочитал мысли Аникина насчет замполита.
– У вас очень насыщенное прошлое, товарищ капитан… – совершенно спокойным голосом произнес ротный. – И, дабы поберечь ваш слух и не воскрешать в памяти старорежимные призраки расстрелянных вами белогвардейских врагов революции, я впредь приказываю: слово диспозиция больше не употреблять! Вместо безвозвратно устаревшего слова «диспозиция» впредь употреблять словосочетание «боевой приказ».
Майор говорил с расстановкой, каждый раз со смаком и акцентом произнеся слово «диспозиция». Сквозь сдержанный тон в его словах прорывалась нескрываемая язвительная издевка.
– Или же не менее общеупотребительное слово директива. Надеюсь, в богатом словарном запасе старорежимных офицеров не имело такой популярности. Надеюсь, капитан Зворыкин, слово директива не вызывает никаких болезненных ассоциаций в вашем утомленном героическими подвигами сознании?
– Никак… никак нет, товарищ майор… – еле выговорив, глухо прохрипел замполит. Пунцовая краска пробилась на поверхность его изрытого лица сквозь землистые рытвины.
– Отлично! – как ни в чем не бывало отрезал майор. – А теперь перейдем к ситуации. Как вы знаете, в результате боя опорный пункт вновь занят вражескими подразделениями.
– Это все трусливые мадьяры… – не удержался капитан. – Не надо было посылать их вперед. Нет сомнений, они без боя уступили укрепления своим союзничкам.
– Как известно, размещение венгерских подразделений на острие атаки было произведено согласно директиве штаба дивизии. Не так ли, товарищ капитан?
Шибановский, повысив голос, резко развернулся к замполиту. Не дожидаясь ответа, он продолжил:
– Согласно оперативной сводке, предоставленной командиром танкового батальона, венгры оказали ожесточенное сопротивление наступающей немецкой пехоте и танкам. На итог боя повлияло значительное превосходство врага в живой силе и технике… И другие обстоятельства… сами знаете, какие…
VI
Эти обстоятельства и сейчас не выходили у Аникина из головы. Черт бы побрал эту голову. Тупая боль тоже крепко засела в мозгу, давила в уши все нестерпимее.
После того как уполз Талатёнков, фашистские минометы принялись садить еще чаще. Но, как выяснилось, это был всплеск перед затишьем. Спустя несколько минут – бесконечных, наполненных взрывами и грохотом – наступила тишина. Андрей сразу почувствовал облегчение. Неужели этот грохот прекратился? Похоже, время подошло к обеду.
У немцев по этой части обычно все соблюдалось с чрезвычайной пунктуальностью. А для аникинских бойцов обеденное время являлось просто вехой отсчета дневного времени. Обоз роты вместе со взводом минометчиков застрял где-то позади, в районе взятого первого кольца. По формулировке старшины, для пополнения запасов продовольствия и матчасти.
Воспользовавшись передышкой, Андрей решил наведаться в расположение штаба, чтобы разузнать насчет кормежки для солдат. Сколько можно экономить этот скудный сухой паек, щепотками вымеривая суп-концентрат и считая каждую чаинку?
По пути Аникин наткнулся на командира минометного взвода Старостенко. Лейтенант вместе с тремя бойцами тащил пятидесятимиллиметровый миномет.
– О, младший лейтенант! – радостно воскликнул командир ротных минометчиков. – На ловца и зверь бежит!
– Ага, мы тут от голодухи и от фашистских мин совсем озверели… – улыбаясь, ответил ему Аникин. Появление Старостенко было хорошим знаком. Во-первых, рота наконец-то получала такую необходимую в противостоянии с треклятым опорным пунктом, мощную огневую поддержку своих минометчиков. Во-вторых, если в расположение роты добрался Старостенко со своими парнями, значит, есть надежда, что где-то на подходе и обоз, ведомый старшиной. А значит, и полевая кухня с горячей кашей и прочими столь приятными для пустого брюха ингредиентами.
Надежды командира первого взвода не обманули. Выяснилось, что, согласно приказу командира роты, личный состав минометного взвода был распределен по всему километровому рубежу, который удерживала штрафная рота. Минометные расчеты переходили в оперативное подчинение командиров взводов.
– А я вот напросился к Аникину, в первый взвод… – пояснял Старостенко. – Повоюем, а, младший лейтенант?
– Еще как повоюем. Уже совсем допекли фрицы чертовы… – отозвался Андрей.
– Э, друг ситный, да тебе срочно надо к фельдшеру. Я, кстати, только что был у Анюты. У нее, надо сказать, дел невпроворот. Раненых много. Сразу понял, что вас тут хорошенько прижали. Но Анюта, знаешь ли, в любой обстановке хороша. Красоту ничем не испортишь. Удивляюсь, как она умудряется в этой антисанитарии халатик содержать в такой чистоте? Ты у нее как раз разузнай. Такой повод…
– Ладно, ладно… – отмахнулся, смутившись, Аникин. – Ты там располагайся по-хозяйски. И бинокль, вижу, у тебя в порядке. Не помешает вначале хорошенько осмотреться на местности. Левее, метрах в пятнадцати от насыпи, ложбинка есть. Рекомендую…
– Спасибо… сообразим… – махнул в ответ лейтенант и, закинув за спину карабин, скомандовал подчиненным «полный вперед».
VII
Шутливые слова Старостенко задели Андрея за живое неожиданно для него самого. Он вдруг очень зримо вспомнил юное, пухлогубое лицо военфельдшера Анны, ее безупречную фигуру, и что-то горячее, казалось, перемолотое в муку в нескончаемо крутившихся жерновах окопных дней и ночей, проснулось в груди.
Старшину Аникин отыскал недалеко от штабного блиндажа. Его голос раздавался из-за пригорка. Это была типичная манера общения командира хозчасти Нарежного. В силу специфики занимаемой в роте должности, старшина был твердо убежден, что всем поголовно в роте от него чего-нибудь надо, причем и постоянный, и переменный состав пытается выклянчить у старшины не положенное по уставу и согласно нормам ежедневного обеспечения, а покушается на неприкосновенный запас, притрагиваться к которому можно лишь в самом крайнем случае. Что здесь, на передовой, в штрафной роте, где каждая минута являлась пребыванием между жизнью и смертью, старшина подразумевал под самым крайним случаем, для всех оставалось тайной, покрытой мраком.
