Владимир Першанин - Снайперы Сталинграда
Ночевали, тесно сбившись в землянке, вырытой в откосе. С Волги задувал холодный ветер и хлопал куском брезента, который наполовину прикрывал вход.
По ночной реке шло непрерывное движение. В небе висели ракеты. Гасли одни, загорались другие, освещая темную воду и суда, спешившие к берегу. Ракеты предательски освещали баржи и катера. Трубы старых пароходов, топившихся углем, искрили, выдавая себя.
Одно из многочисленных немецких орудий, которое вело огонь с холмов, поймало в прицел сноп искр. Тяжелый снаряд ударил огненным комом, осветил пароход, кувыркающуюся в воздухе смятую трубу, еще какие-то обломки.
Теряя управление, пароход описывал круг. Рубка, надстройки, спасательные шлюпки загорались, охватывая палубу. Это был один из старых тихоходов, сделанный из дерева. Высохшие за полвека доски и брусья с ревом вздымали высоко вверх языки пламени.
С бортов бросались в воду люди. Кто-то успевал избавиться от винтовки и вещмешка, но тянули вниз тяжелые ботинки, намокшее обмундирование, а холодная октябрьская вода за считаные минуты сковывала мышцы.
На отмели, ближе к левому берегу, горела баржа. Вокруг нее плясали вспышки разрывов. Тяжелый снаряд, не меньше шести дюймов, ударил в баржу, разметал носовую часть. Корма, наполовину погруженная в воду, завалилась набок, отблескивая при свете ракет широким днищем. Уцелевшие бойцы брели через протоку на берег.
С левого берега отвечали наши дальнобойные орудия. Снаряды шелестели то выше, то ниже. Один прошел совсем низко над обрывом, заставив Андрея невольно сжаться. Возможно, кто-то из артиллеристов не доложил в гильзу мешочек с порохом, и гаубичный снаряд едва не пропахал обрыв.
Потом грохнуло с такой силой, что с потолка посыпался песок, сорвало плащ-палатку. Видимо, тяжелый снаряд угодил в немецкий склад боеприпасов. Удивительно, но некоторые курсанты продолжали спать, смертельно уставшие после долгих бессонных ночей и постоянного напряжения.
Ермаков закурил самокрутку, к нему потянулся прикурить Максим Быков.
— Не спится, — пожаловался он.
Рядом невесело засмеялись несколько человек. В темноте светились огоньки самокруток.
— Под такую стрельбу только и спать, — сказал Матвей Черных. — Каждую минуту ждешь, ну вот в тебя ахнет. Верите, себя не жалко, а как подумаю о детях, сердце сжимается. Порой нервы не выдерживают. Думаешь, пусть шарахнет, и всем мученьям конец.
Тоскливые рассуждения семейного сержанта не поддержали. Ребята в группе были, в основном, молодые, а в молодости большинство считают себя бессмертными.
— Ты, Андрей, до войны стрелять учился? — спросил Максим Быков.
— Охотился, в кружок ходил. Ну и по пятиборью за район выступал.
— Говорят, ты фрицев больше десятка на счету имеешь. Правда?
— Наверное.
— У Антохи Глухова их не меньше.
— Поменьше, — отозвался из темноты Глухов. — Когда меня миной контузило, я четыре дня в санчасти пролежал, а ты счет увеличивал.
Глухов был на семь лет старше Ермакова, работал в Куйбышеве на заводе. Имел броню. Летом, когда на фронтах стало совсем туго, призвали и его. Рассказывал, как отступали ночами через степь. Однажды вдруг проснулись, а вокруг пшеница горит. Заметались, пламя как в топке гудит. Попался один опытный мужичок, все мечутся, а он за ветром наблюдает, потом скомандовал: «Вот в эту сторону бежим».
— Ну и побежали. Задыхаемся от дыма. Кто-то упал, так и не поднялся, а мы миновали это поле и без сил свалились. А тут немец на мотоцикле катит. Может, увидел нас, а может, просто по своим делам ехал. Этот фриц нас тоже заметил, остановился, метров ста не доезжая, и спокойно так закурил.
— Они нас тогда за людей не считали, — сказал Макея, — когда мы от Харькова драпали.
— Ну вот, — продолжал Антон. — Сидит в своем мотоцикле, курит, автомат на коленях лежит. И видно, что ни черта он нас не боится, а раздумывает, что дальше делать: или резануть из автомата или подождать, пока мы на задних лапках приползем.
— Много вас было? — спросил лейтенант Чумак.
— Человек двенадцать. А что толку? Кто обожженный, кто контуженный. Пока из пожара выбирались, половина винтовки повыбрасывали. Ну, ребята стоят, смурные, кому в плен охота?
— А стрельнуть кишка тонка? — подковырнул конопатый Быков, мелкий и худой в противовес своей фамилии. — Винтовок штук пять у вас оставалось? Не так?
— Так или не так, — отмахнулся Антон. — Я на заводе с четырнадцати лет работал, каждый год грамоты получал, а на премии костюм и часы купил. В бюро комсомола состоял, с директором вместе на собраниях сидел, а здесь себя такой сявкой почувствовал. Мы ведь только и делали, что две недели убегали да прятались. Зерно сырое жрали, а из хуторов нас гнали, хлеба не давали. Убирайтесь, пока немцы не увидели.
— Что, все такие сволочи? — спросил Андрей.
— Не все. Иногда молоком поили, картошку ели, а в других местах гнали, как собак. Конец вам, москалям, пришел. Морально мы подломленные были, — горячился неглупый и честный парень Антоха Глухов. — Как тут не сломишься? Сколько наших побитых да гусеницами подавленных в степи валялось — не сосчитать.
— Ну а дальше что с тем фрицем?
— Может, и погнал бы он нас в плен или пострелял. Только один из наших руки поднял и говорит: «Сталин капут!». И лыбится во всю морду, подлизывается, сволочь. А фриц улыбается, ближе нас пальцем манит и показывает: «Оружие бросайте». Я винтарь вскинул, патрон всегда в стволе держал, и навскидку ему в грудь. Живучий оказался, давай мотоцикл разворачивать. Я его второй пулей прикончил.
— Ну а дальше что? — спросил Чумак.
— Все молчат, степь, немцы кругом. Если поймают возле убитого, живьем на куски порежут. В общем, потихоньку, потихоньку половина разбежалась, а со мной человек пять остались. Взяли автомат, жратву забрали, а мотоцикл подожгли.
— У меня почти такая же история, — сказал Андрей. — Я тоже фрица на мотоцикле уделал.
— Ну, держи тогда мосол! Друзьями будем.
— Смелые вы, ребята, — вздохнул Макея Быков. — И фрицев постреляли, и людей за собой вели. Вам вся статья снайперами быть. А я кто? Колхозник.
— Какая разница. Воевать всем придется.
— Смотря где, — кутаясь в шинель, сказал Максим. — Я в пехоте с февраля по июль пробыл. Считай, полгода. Три взвода за это время сменил. Два раза ранило и бомбой контузило. Если бы в госпитале три месяца не отвалялся, давно бы в земле гнил. Я и войны толком не видел, каждый раз либо в первом бою, либо во втором доставалось.
Андрей молчал, думая о своем, а Максим продолжал:
— Под Миллерово в атаку сходили, половина роты в степи осталась. На следующее утро наливают водку и приказывают по сигналу ракеты снова вперед. Со штыками против пулеметов. Один заартачился. Водка в другую сторону подействовала: «Не побегу — и все тут!». Не побежишь? Здесь и останешься. Политрук ему из ТТ в лоб как дал — только брызги из затылка полетели. А я шагов семьдесят успел пробежать. По ногам, как оглоблей, шарахнуло, очухался в госпитале.
— Думаешь, в снайперах легче будет?
— Может, и легче. Как скотину на убой не погонят. Вся надежда только на себя.
— Не надейся, отсиживаться не дадут, — хмуро предупредил лейтенант Чумак. — Каждый день отчет: чем занимался, в кого стрелял. Если кишка тонка, лучше сразу отказывайся.
— Ничего не тонка, — обиделся Макея, — стреляю я не хуже других.
— Ну это мы еще посмотрим.
Занятия продолжались одиннадцать дней. За это время привезли снайперские винтовки с трехкратными оптическими прицелами. Всем не хватило, обещали подвезти позже. Если Максим Быков рассчитывал, что будущая снайперская работа будет полегче, чем служба в пехотном взводе, то это оказалось не так.
Лейтенант Чумак приучал неподвижно лежать часов по пять подряд. От такого лежания нестерпимо ныли суставы. Не разрешали даже шевелиться, чтобы справить малую нужду, а про большую и говорить нечего.
— Не нажирайтесь перед выходом, — с досадой повторял лейтенант. — Во-первых, лежать тяжело, а во-вторых, все же знают, если пуля кишки пробьет, содержимое в брюхо выливается. Если через пару часов операцию не сделают, готово дело — перитонит. Нагляделся я, как такие бедолаги перед смертью мучаются.
А как не нажираться? Привезут кашу часа в четыре утра, а перед этим сутки не ел. Не удержался, прибрал котелок, полбуханки хлеба и литром волжской воды запил. Вот и начинают кишки играть. Выдавали для улучшения зрения сахар. Кусочки советовали грызть, когда сильно устают глаза. Тоже не выдерживали, пихали в рот всю суточную норму.
Условия для учебы были совсем неподходящими. С теорией еще туда-сюда, а со стрельбой целая проблема. Вокруг люди, свободного расстояния в 300–500 метров не найти, а планировались тренировки и до восьмисот метров. Выход нашел конопатый Максим Быков. Показал на одну-другую песчаную косу.
