Какой простор! Книга первая: Золотой шлях - Сергей Александрович Борзенко
Кадигроба по-прежнему тянуло к стихам, но они не удавались ему. Он безжалостно рвал все свои творения.
Заботами Бури Кадигробу в старом многоэтажном доме отвели квартиру из трех комнат с балконом, выходившим на городской парк.
В тот же день Кадигроб нанял на базаре телегу, поставил на нее свой чемодан, связки книг, расплатился с хозяйкой. Телега, нагруженная скарбом холостяка, тронулась к новому жилью.
Широкоплечий возчик в полосатой матросской тельняшке, крупно шагая рядом с лошадью, говорил:
— Имущества у тебя на две корзины. В руках донести можно, а ты ломового взял. С запасом, значит, живешь. Русский человек все делает с запасом.
— Я не русский, а украинец, — с раздражением заметил Кадигроб.
— Украинец — родной брат русскому. Я как служил на «Мировой революции» — бронепоезд так наш назывался, — были там и китайцы, и мордва, и узбеки. И все жили как братья. Одна, значит, семья.
Кадигроб не ответил. Шагая рядом с лошадью, возчик тихонько запел:
Скакал казак через долину, через Кавказские края,
Скакал он, путник одинокий, кольцо сверкало на руке,
Кольцо казачка подарила, когда казак пошел в поход,
Она дарила, говорила, что «через год буду твоя».
Вот год прошел, казак стрелою к себе в станицу прискакал.
Навстречу шла ему старушка, с насмешкой речи говорит:
«Напрасно ты, казак, стремишься, напрасно мучаешь коня:
Тебе казачка изменила, другому сердце отдала…»
Эту песню Кадигроб уже слышал где-то. Спросил возчика, откуда он ее знает.
— С бронепоезда. Любимая наша песня. Как побьем, бывало, французов, Деникина или Махно, так и поем ее, — ответил возчик.
И тотчас Кадигроб вспомнил, где слышал эту песню. Ее пели пленные матросы в Бердянске в ночь перед расстрелом. Красиво пели, и ночь была лунная, красивая, и люди те умирали красиво, не так, как он с Тихоненко. Расстреливали их на берегу моря. Было холодно, замерзали брызги соленой воды. Крутые волны смыли трупы с песка и унесли с собой.
Значит, никуда ему не уйти от этих напоминаний, от ненависти народа к белякам. Знал бы этот возчик, что везет имущество махновца…
Кадигроб отстал, пошел вдали от телеги, по тротуару. Холодный дождь хлестал ему в спину.
Комнаты в новом доме оказались просторны. Обставлять их нечем. Гулко раздавались шаги. Хмурая, унылая тоска.
«Надо обзаводиться всякой ерундой», — с отвращением подумал Кадигроб. Сама собой пришла мысль о женитьбе. На ком жениться? На Меланке? Он и не знает, как она живет, за все время не написал ей ни строчки.
Вышел на балкон. Осенний ветер низко гнал над землей тучи. Словно медные, поблескивали деревья в парке. Кадигроб оделся, вышел в парк, долго бродил по пустынным аллеям. Стало жарко, он расстегнул пальто, присел на мокрую, источенную червями деревянную скамью и так, в бездумье, просидел до темноты.
Поднялся с головной болью, его знобило. Дома, не раздеваясь, повалился на кровать. Этажом выше кто-то передвигал тяжелые вещи. Грохот воспринимался как обвал, на него будто рушились каменные глыбы, он убегал от них, падал, подымался и… приходил в сознание.
— Кажется, я заболел, — говорил он себе и снова впадал в томительное забытье.
Потом почудилось, что в комнату, журча, вливается вода. Прислушался. Звонил телефон. Он снял трубку, прислонился к стене. Женский голос спрашивал, как он устроился на новой квартире.
— Кто это?
— Анна Павловна. Сейчас приеду, посмотрю своими глазами.
— Как хотите, — ответил он, не отдавая себе отчета, кто такая эта Анна Павловна.
Снова побрел к кровати. Ему стало совсем плохо. Казалось, дом качается, как на волнах. Он свалился на жесткий тюфяк и потерял сознание. Очнулся от яркого света, бившего прямо в глаза, открыл отяжелевшие веки. В комнате горело электричество, окна были совершенно черны. Перед ним стояли две женщины в мокрых меховых манто. Одна из них говорила:
— Серьезно болен… Посмотри — весь в огне.
— Надо вызвать доктора, позвонить мужу. Что это с ним?
Кадигроб всмотрелся и узнал в женщинах жену Бури и ее подругу Серафиму Аполлоновну Сатановскую. Ему было безразлично, что они делали у него в комнате, а они суетились, звонили по телефону. Вскоре явился Степан Скуратов-Буря, как всегда энергичный, кипучий, а с ним маленький седенький врач — столичное светило.
Врач долго осматривал больного, выслушивал, потом сказал докторальным тоном:
— Немедленно в больницу!
Этому сразу же воспротивился Кадигроб. Он подозвал к себе Бурю и, обдавая его горячим дыханием, зашептал на ухо:
— В больницу ни в коем случае… Я разговариваю по ночам… Наболтаю лишнего, Степа…
— Ну, знаешь, больной невменяем. К тому же писатель. Сочтут, что бредишь.
— Нет, нет!
— Тогда лежи здесь. Но кто за тобой будет ухаживать? Ни Одарку, ни твоего отца вызывать сюда нельзя. Они думают, что ты со Змиевым у Врангеля.
Кадигроб вспомнил о Меланке, назвал ее адрес.
Через два дня Меланка приехала на машине Бури вместе с Любой, с двумя огромными сундуками. Больной бредил уже вторые сутки. Температура вскочила до сорока.
Удрученная сиделка, поднявшись навстречу Меланке, сказала:
— Брюшняк.
С этого дня началась упорная борьба Меланки за человеческую жизнь. Она не отходила от постели больного и спала сидя, просыпаясь от каждого шороха. Часами смотрела на обострившиеся черты лица Миколы, на его высокий лоб, на безжалостно остриженную голову. Кадигроб бредил и в бреду звал ее. Меланка обомлела, когда с его потрескавшихся губ сорвалось ее имя. Подумала: «Помнит все-таки».
Кадигроб таял у нее на глазах. Стонал, просил есть, а есть ему ничего нельзя, кроме сухариков и молока. Каждый вечер являлся врач, давал советы, которые надо было точно выполнять, чтобы отогнать смерть, неусыпно дежурившую у изголовья.
На четырнадцатые сутки, когда миновал кризис, врач сознался:
— А я полагал — не выживет. Вы́ходили. Ну, теперь главное — покой и питание.
Дня за три перед этим больной впервые узнал Меланку, и она увидела, как в глазах его засветилась радость.
— Как живешь? — спросил и, преодолевая слабость, хорошо улыбнулся ей.
С лица Меланки не сходило выражение горя.
— Землю забрали… — сказала она. — Приехала к тебе жить, возьми хоть прислугой.
— А Люба где?
— Со мной.
— Веди ее скорее сюда.
На оклик Меланки в комнату вошла резвая, крепкая девочка. Кадигроб
