Николай Бораненков - Тринадцатая рота
Гуляйбабка встал:
— Это прекрасно! Это нам как раз и надо.
— Что прекрасно? — насторожился генерал. — Вы рады, что мы несем такие потери?
Гуляйбабка стал по команде «смирно». В глазах его вспыхнула обида.
— Господин генерал. Вы жестоко обижаете меня. Как может преданный вам и фюреру человек думать такое? Я обрадовался лишь потому, что соотношение общего числа пополнения с числом убитых совпадает с моими расчетами… расчетами бесперебойного снабжения армии сапогами.
— Объясните же.
Гуляйбабка сел в кресло и с жаром заговорил:
— Ваша сапожная проблема, господин генерал, решается очень просто. К вам на фронт прибывает пополнение. Допустим, сто рот. Эти сто рот убивают, их ваши похоронные команды разувают, обосоноживших солдат в эти сапоги обувают, этих обутых тоже убивают, с них тоже сапоги снимают и так далее и так далее.
— Значит, вы предлагаете снимать сапоги с убитых?
— И не только сапоги, господин генерал. Можно снимать также мундиры, брюки, белье… разумеется, неподпорченные.
Генерал задумался, пожевал седые, обвислые усы, встал:
— Что ж… Это, пожалуй, разумно. Очень разумно.
— И не только разумно, господин генерал, но и выгодно.
Генерал остановился за спиной у Гуляйбабки. Подметки лакированных сапог под его тяжестью сухо скрипнули.
— Выгодно?
— Чистейший доход, господин генерал. Миллионы. Многие миллионы марок сами просятся в карман.
Генерал не отошел. Сапоги его не скрипели. Пальцы застучали по коже.
— Любопытно. Весьма любопытно, наш друг. Вы, как вижу, ко всему прочему, и коммерсант, экономист.
— Так, пустяки, господин генерал. Коллекционирую ослов и немного свиней.
Генерал сел в кресло, но не за стол, а в то, которое стояло перед креслом Гуляйбабки. Он заметно повеселел.
— Ну а как вы мыслите извлекать эти миллионы? "Эх, генерал! — подумал Гуляйбабка. — Если б ты знал, о каких миллионах, о какой прибыли я пекусь, волком бы ты взвыл, тошно б тебе стало от моей помощи. Своя прибыль у меня в голове, наиглавнейшая прибыль!" И, подумав так, Гуляйбабка принялся объяснять интенданту армии, как можно извлекать из сапог убитых легкие миллионы.
Фон Шпиц вначале было возмутился, стал кричать, что подобного жульничества он, честный старый интендант, не позволит, но Гуляйбабка стоял навытяжку перед генералом спокойно и невозмутимо. Он видел, чувствовал сердцем, что старый мошенник чертовски рад поживиться на сапожной проблеме, а его крик, возмущение — это просто ширма, желание показать себя интендантом, который не украдет у солдата и одной сигареты.
Так оно и вышло. Пошумев, поразмахивав руками, фон Шпиц опять уселся за стол и уже спокойно заговорил:
— В вашей идее раздевания солдат полезное зерно, бесспорно, есть, но встает вопрос: как все это объяснить войскам?
— Не беспокойтесь, господин генерал. Я об этом уже подумал. Позвольте вам прочесть проект вашего приказа.
— Читайте! — сказал генерал. — Прошу! Гуляйбабка достал из портфеля листок и начал торжественно, по-военному:
— "В великих сражениях на полях России храбрые солдаты рейха прославляют не только фюрера, Великую Германию, но и все то, что находится с ними, носится ими. Будущие продолжатели завоеваний жизненного пространства не простят нам, если мы будем закапывать в могиле такие боевые реликвии, как сапоги, мундиры и даже белье…"
— Великолепно! Отличнейшая преамбула. Нашим штабникам век бы этого не придумать. Продолжайте, господин Гуляйбабка.
— "Учитывая все это, — продолжал чтение гость генерала, — приказываю:
Первое. Впредь при захоронении солдат и унтер-офицеров оставлять в память о павших за фюрера такие их личные вещи, как сапоги, мундиры, котелки, ремни, каски, бляхи…
Второе. Нижнее белье снимать только с особо отличившихся лиц, память о которых представляет для Германии особую важность.
Третье. Снятые вещи подлежат немедленной сдаче на интендантские склады с указанием владельца, его заслуг и пригодности сдаваемой вещи.
Четвертое. Во избежание мошеннической отправки на склады подпорченных вещей, категорически запрещается снимать с убитых брюки и белье после неудачных атак и случаев беспорядочного отхода…"
Телефонный звонок прервал чтение проекта приказа. Генерал взял трубку, испуганно вскочил, побледнел. Похолодевшие глаза его уставились на Гуляйбабку.
— Что вы говорите? Не может быть? Какой кошмар! А-я-яй! Да, да. Я задержу его. Немедля. Вы сами? Хайль Гитлер! Хорошо! Жду!
У Гуляйбабки захолонуло сердце. Он понял, что речь шла о нем, о его аресте. Что же случилось? Где допущен просчет? Нет, этого не могло быть. Все действия продуманы, четки, уверенны. Спокойствие, Гуляйбабка. Только спокойствие и быстрая находчивость.
Как ни в чем не бывало Гуляйбабка улыбнулся и попросил разрешения читать дальше проект приказа.
— Да, да, читайте, — шагая разъяренным тигром по кабинету, буркнул фон Шпиц. Ему было уже не до приказа. Он думал теперь о себе.
— "Вводя в действие данный приказ, — рокотал меж тем Гуляйбабка, разъяснить всем солдатам и унтер-офицерам армии, что снятие с убитых сапог, мундиров, белья, касок и других боевых реликвий является актом великой заботы фюрера о завоевателях жизненного пространства. Пусть тот, кто совершает блицкриг сегодня и кто собирается пойти завтра, знает, как дорого ценят рейх и фюрер каждого из доблестных…"
В кабинет вломился штурмбанфюрер Поппе:
— Господин Гуляйбабка, вы арестованы! Бегство и сопротивление бесполезны. Дом окружен гестапо.
— Ваши мотивы ареста? — спросил в упор Гуляйбабка.
— Вы не тот человек, за которого себя выдаете. Вы не спасали лейтенанта Шпица. Это фикция!
Гуляйбабка вытянулся во весь рост, с достоинством образованного, независимого человека, чувствующего за своей спиной силу и логику фактов, заявил:
— Господин штурмбанфюрер! От имени президента "Благотворительного единения искренней помощи сражающемуся Адольфу" я заявляю вам решительный протест и требую извинений.
Штурмбанфюрер расхохотался:
— Извинений! Вам? Вы слыхали, господин фон Шпиц? Этот лгун, прохвост, если вовсе не партизан, требует от нас извинений. Снять Железный крест!
— Да, да. Снять! Сейчас же, — подступил к Гуляйбабке генерал. — Вы обманули. Вы осквернили его… Гуляйбабка заслонился рукой:
— Господин генерал! Я немедля сниму эту высочайшую для меня награду фюрера, как только господин штурмбанфюрер приведет хотя бы малейшее, но точное доказательство моей вины перед Германией и вами.
Генерал обернулся к шефу гестапо:
— Господин штурмбанфюрер. Приведите же!
— Доказательства? Пожалуйста. Я только что вернулся о того места, где был так называемый бой по спасению лейтенанта Шпица. Вы, как помнится, говорили, что там было убито три партизана. Но увы! Трупов там нет. Нет и могил. Правда, там измята трава, остались лошадиные, человечьи следы, на деревьях царапины пуль, но убитых… как говорят в России, нет и в помине. Что вы скажете на это, господин личный представитель президента?
— Мне нет необходимости вступать с вами в словесную перестрелку, уважаемый шеф гестапо. Я прошу пригласить очевидцев.
— О! — поднял палец штурмбанфюрер. — Вы опоздали. Ваши очевидцы уже в подвале гестапо.
— Я заявляю вам еще один протест, господин штурмбанфюрер!
— Сколько угодно.
— Я требую освободить моих спутников, — наседал Гуляйбабка. — И прошу пригласить сюда очевидцев, о которых сказал выше.
— Вы, очевидно, имеете в виду лейтенанта Шпица и его невесту? — улыбаясь, уточнил штурмбанфюрер. — Пожалуйста. Только что они могли видеть с завязанными глазами?
Фон Шпиц позвал сына и Марту. Они явились тут же, перепуганные и бледные, как в час перед смертной казнью. С вопросом к ним обратился Гуляйбабка:
— Молодые люди. Скажите господину штурмбанфюреру и своему отцу: видели ли вы на той поляне, где вас хотели казнить, убитых партизан или это вам лишь показалось со страху?
— Нет, нет, — замахал руками Вилли. — Не показалось. Нет. Я своими глазами видел троих убитых. Один лежал навзничь, раскинув руки. Двое — уткнувшись лицом в грязь.
Марта сказала то же самое и еще добавила, что она видела, как у того убитого партизана, что лежал на спине, сочилась изо рта кровь.
Штурмбанфюрер выскочил из-за стола:
— Черт возьми! Но где ж тогда эти убитые? Гуляйбабка подошел к шефу гестапо, дружески обнял его правой рукой:
— Господин штурмбанфюрер. Вы забыли одну из старых традиций русских партизан. Они не оставляют погибших на поле боя, а увозят их на свою стоянку, где и хоронят в братской могиле.
