Борис Крупаткин - Поют черноморские волны

Был уже поздний вечер восьмого ноября 1941 года, когда наш «дуглас» тяжело сел на полевом аэродроме у деревни Сарожа, в двадцати километрах севернее Тихвина. Нас никто не встретил, вокруг пустынно, слышны недалекие гулкие звуки артиллерийской канонады, темное небо тревожно вспарывается зарницами взрывов. Невдалеке темнеют какие-то строения, молчаливые, без единого огонька…

Сейчас, через много лет вспоминая этот изумительный десант опергруппы во главе с командармом, этот лихой бросок одинокого и, по существу, беззащитного самолета в неизвестность, в лоб наступающему бронетанковому немецкому корпусу, поражаешься поистине беззаветной смелости генерала Мерецкова и всех организаторов нашей Тихвинской операции. У нас не было точных данных о продвижении противника, и вся оперативная группа могла в тот же вечер оказаться в руках у немцев… Но об этом никто не думал, все — от командарма до автоматчика охранения — жили одной мыслью: остановить, разбить врага! Да, в те часы многое было неясно и тревожно, но высочайшая ответственность рождала непоколебимую уверенность: мы должны освободить Тихвин, сорвать коварные фашистские планы удушения Ленинграда! И мы это сделаем!..

На Сарожском аэродроме оказался последний, еще не успевший эвакуироваться батальон аэродромного обслуживания (БАО), и он явился базой развертывания нашей оперативной группы. Связисты сразу же стали налаживать аппараты и рации, топографы занялись картами.

Запомнился командир взвода связи этого батальона. Среди неизбежной суеты первых тревожных часов он выделялся каким-то особым спокойствием, уверенной размеренностью движений… Казалось, он ждал наш самолет, чтобы тут же протянуть нити связи по нужным направлениям.

Все уже знали фамилию, имя и отчество этого пожилого лейтенанта — Иванов Алексей Иванович. Знали и то, что он работал мастером на ленинградском заводе, был депутатом своего районного Совета… Вместе с нашими армейскими связистами Иванов налаживал аппараты и рации, и задолго до рассвета командарм Мерецков мог уже связываться с Москвой, с Алеховщиной, с Волховом. А мы, политработники, вместе со штабными офицерами получили задание — пользуясь любыми средствами передвижения, установить, где находятся отступающие части Четвертой армии, связаться с ними и, действуя по обстановке, немедленно прекратить отход, занять оборону и готовить контрнаступление.

Верхами, на санях и мотоциклах всю ночь разъезжали мы по лесным дорогам и тропкам. Останавливали отступавшие группы войск, назначали командиров и политруков, от имени командарма предлагали занять оборону, выставить охранение и — ни шагу назад!.. Усталые, голодные, бойцы приказу подчинялись охотно, расспрашивали об обстановке вокруг. И надо было видеть, как загорались глаза красноармейцев, когда узнавали они о том, что отсюда будем наступать и Тихвин вернем обязательно!

Просто и даже обыденно звучит сегодня рассказ об этой первой ночи Тихвинской операции, но память хранит живые, волнующие картины…

Разбитая дорога в лесу. По-лягушечьи прыгают один за другим два мотоцикла с колясками. Синий свет фары медленно ползет меж мачтовыми соснами, проваливается в колдобины, скользит по снежным сугробам… «Стой! Кто такие?» — нас окружают люди в военной форме. «А вы кто такие?» Два наших автоматчика берут оружие на изготовку. Мы с Николаем Томзовым выходим, напряженно разглядываем встречных, видим красные звездочки на ушанках. Спрашиваем командира. Опираясь на суковатую палку, прихрамывая, вперед выдвигается офицер с двумя кубиками на петлицах, молча направляет он на нас тонкий луч карманного фонаря, освещает красные звезды на рукавах наших шинелей… Мы представляемся:

— Батальонные комиссары из политотдела оперативной группы Тихвинского направления. Доложите обстановку.

Печальный доклад… В группе — сорок семь человек, красноармейцы разных рот. Отходят от Тихвина второй день. Что случилось, толком сказать не могут: внезапно появились немецкие танки, все перепуталось, поначалу стреляли, потом, когда замолкли наши пушки, разбрелись по окрестным лесам и вот собрались кто уцелел, у лесного кордона, решили дождаться рассвета и двигаться на север — должны же быть где-то здесь наши части… Услышали мотоциклы, подумали — немцы, решили «пассажиров» уничтожить, машины использовать для раненых…

Лейтенант предъявил свое офицерское удостоверение и комсомольский билет: Светлов, из Луги. Договорились, что отныне он — командир роты, предложили занять оборону как положено. Раздали сухари, консервы, леденцы — все, что удалось захватить с собой… В группе оказались два коммуниста и еще пять комсомольцев. Поговорили с ними, назначили временных парторга-политрука и комсорга… Нас окружила вся группа. Мы вглядывались в лица красноармейцев, видели, как изменились они даже за короткое время нашей встречи — исчезли настороженность и подавленность, а когда мы твердо заверили, что утром новая рота получит приказ штаба о дальнейших действиях, раздался гул одобрения.

Мы тепло простились с бойцами.

— Теперь легче будет, — проговорил Николай Томзов. — Встретим кого, будем направлять в роту Светлова.

Много таких рот было сформировано в эту ночь и назавтра. Они обрастали все новыми одиночками и группами, еще вчера потерявшими в отступлении свои подразделения, своих командиров. Усталые, голодные, подавленные поражением, люди тянулись к боевой организации — лишь бы снова быть в строю, давать отпор ненавистному врагу, бить его.

Пополнялись эти новые формирования и с тыла. Все, кто были способны носить оружие — выздоравливающие в медсанбатах и госпиталях, работники складов, писари, повозочные (их решили оставлять одного на трое саней), — все они направлялись в роты и батальоны, где-то поблизости занимавшие оборону, готовящиеся к контрнаступлению… В лесной глуши, простреливаемой минометным и артиллерийским огнем и авиацией противника, в непосредственной близости от его подвижных передовых танковых отрядов, шло формирование — скрытное, быстрое, энергичное, сразу же, с первых встреч и разговоров нацеленное на близкое и неизбежное наступление.

В эти дни особенно важна была роль комиссаров и политруков.

Главная наша задача состояла в том, чтобы сразу же взять правильный — спокойный и уверенный — тон. Каждый солдат и офицер всем сердцем должен был осознать, что мы обязаны вернуть Тихвин и что сделать это возможно, что немцев можно бить, если противопоставить им силу нашего наступательного порыва, помноженного на умение.

Комиссаров, политруков всегда недоставало — они вели за собой в бой, первыми поднимались в атаки и часто, очень часто выбывали из строя… В те дни и появились в частях политбойцы.

Скромное это звание пришло к нам с времен гражданской войны. В Первой конной армии Буденного, в Дивизиях Фрунзе, Чапаева, Блюхера так именовали самых верных и самоотверженных солдат революции — большевиков. Теперь это были их сыновья и внуки — рядовые красноармейцы-коммунисты, боевые, смелые, авторитетные в своем взводе или роте. Никаких документов, никаких знаков различия им не полагалось. И никаких прав, кроме единственного права и единственной обязанности, — быть всегда и во всем впереди. Политбоец по распоряжению, а часто и по своей инициативе заменял выбывшего из строя политрука… Подбору и назначению политбойцов уделяли мы особое внимание. Они становились опорой командира и политрука, из них в будущем вырастали и комиссары.

Я вспоминаю одну из встреч тех дней… Вновь сформированная рота была уже приведена в порядок, окопалась немного, разместилась у перекрестка дорог. Группа бойцов, которую назвали ударной, готовилась к разведке боем. Вместе с новым командиром роты и политруком мы подошли к бойцам.

— Ну, как жизнь на новом месте? — спросил командир, присаживаясь на пенек. — Как жизнь-то?..

— Живем правильно, товарищ командир! — ответил пожилой солдат.

И завязался добрый, бодрящий солдатский разговор — лучшее свидетельство хорошего боевого духа и настроения… Все звали пожилого бойца Егор Иванович, чувствовалось, что он является душевным центром группы. К нему обращались с вопросами молодые красноармейцы, он умел отвечать сразу нескольким, и быстрым взглядом подавал какие-то знаки кому-то, у одного одобрял заправку шинели, другого по-отечески поправлял…

Разговорились. Я спросил, коммунист ли он. «Обязательно», — ответил Егор Иванович и рассказал, что в партию вступил в первый день войны на своем уральском заводе: «Коммунистом легче на фронт отпустили».

— Вот вам готовый политбоец, — сказал я.

— Я таковой и есть с первого боя, — улыбаясь, ответил Егор Иванович…