Григорий Мещеряков - Отыщите меня
С Петькой Князь затаенно хитрит, словно сквозь или мимо смотрит. Еду и пайки, как у других, у Петьки не отнимали и вроде бы вовсе от «падлы» отлучили. Caw по себе живет Петька, рано или поздно все равно сбежит отсюда. Петьке привычно, и до войны он подолгу не жил на одном месте.
2Для взрослых переезды одна морока. Они суетятся, нервничают и обязательно чем-то недовольны. Мама каждый раз, собирая вещи, невесело говорила:
— Снова да ладом мытаримся… Из квартиры в квартиру переезжать — все равно что пожар пережить, из города в город — как землетрясение испытать…
Мама, конечно, преувеличивает, потому что одно дело стихия и совсем другое — новый переезд. Никакого бедствия нет, а просто вещи пакуются и укладываются в чемоданы, грузятся узлы в кузов машины. Петька усаживается поудобнее на них и едет на самом верху. Смотрит оттуда вниз, и дух захватывает, вся улица как на ладони. Мир на асфальте маленький, напоминает игрушечный, и всем встречным хочется крикнуть:
— Мы переезжаем!
Переезжали часто, Петьке даже не счесть и не запомнить, сколько раз. Батька всю жизнь военный, значит, ему положено переезжать из одного места в другое. Мама поэтому так нигде и не работала. Ленка как-то насчитала, что за свою учебу сменила три школы, а Петька пока еще одну. В первый класс пошел он в Виннице. Отвели его в старую белокаменную школу и передали учительнице. Город запомнился асфальтом, лопнувшим на тротуарах, в трещинах которого росла травка, на улицах много высоких и густых деревьев. Квартира помещалась в старом особняке, в глубине немноголюдного квартала. Четыре почти ничем не обставленные комнаты каждому шагу гулко откликались. А если открыть все двери, то Петька может устроить азартные скачки, прыгать верхом на венике, подгонять себя узким кавказским пояском и кричать во всю глотку:
— Ура!
Лишь бы Ленка не заявилась, а то испортит всю радость.
В школе совсем не так. Петьке там скучно и неинтересно. Уж очень муторно сидеть не двигаясь до звонка и смотреть только вперед, на доску и учительницу. А ему хочется посмотреть назад и по сторонам. Но вертеть головой не разрешают, обязательно сиди только смирно, положи на парту руки и слушай. Еще Петьку заставляют бессмысленно выводить палочки и кружочки по косой линейке в новенькой тетрадке. Как он ни старался, а ровно не получалось. Куда проще и забавней кляксу на тетрадку посадить. Чернила плывут и растекаются, замазывают все ровные и косые линии. Батьке жаловались по телефону, маму вызывали в школу. Петьку водили к директору и завучу. Каждому из них он давал обещания быть послушным. Они в один голос ставили в пример ему Ленку, называли ее передовой отличницей. Если бы Ленку не перехвалили, она не стала бы, наверное, такой зазнайкой. Петька в этом был уверен. С горем пополам он одолел первый класс, а во втором уже учился на новом месте, в другой школе, потому что снова переехали. Батьку перевели в небольшой военный городок Белоруссии, что совсем рядом с границей. В проходных стояла охрана, было много красноармейцев и командиров. Пускали за ограду по особым пропускам. Ребят знали наперечет и пропускали свободно. Школа вроде бы поменьше и лучше, чем в Виннице, но и здесь на уроках Петьке тоже нудно и неинтересно. Учился по-прежнему нехотя, еле-еле закончил второй класс. Сдал кое-как переводные испытания, но по арифметике все же оставили на осень. Арифметика не нравилась. Цифры хуже всяких букв, а слова лучше всяких чисел. Хоть бы не было этой осени, даже лета не надо, а сразу бы из весны перескочить в зиму, все бы забыли про осенние испытания и арифметику, сразу бы посадили Петьку в третий класс.
Теперь-то определенно батька не даст поносить свои карманные часы, хотя раньше пообещал. А вот Ленке он подарил наручные часы…
…Еще, кажется, глубокая ночь и до рассвета есть время поспать, а Петьку уже тормошат и спешно будят. По комнате бегают мама с Ленкой.
На улице страшно грохочет. Вспыхивает зарево, и все вздрагивает, словно по земле беспорядочно бьют тяжелой кувалдой. За окном рассвет смешался с дымом, огнем, копотью, пеплом. Напротив через дорогу торчат трубы печей, похожие на вздернутые дула пушек. Мама в старом халате бегает по комнатам как сумасшедшая, не понимая, что делать и за что хвататься. Следом за ней неотступно бегает Ленка, плача от страха и не отпуская мамин халат. Волосы у них распущены, на Ленке почему-то нарядное платье с кружевами и оборочками. Наверное, с испугу или спросонья накинула. Сейчас это платье выглядит некрасиво и нелепо. С каждым треском, визгом или взрывом снаряда Ленка безумно кричит. Мама бросала какие-то вещи в чемодан, высыпала из саквояжа украшения.
Прибежал батька, что-то прокричал маме в уши и быстро исчез. Потом появлялся еще несколько раз и снова исчезал. Весь в грязи, в пыли, в рваной военной форме, с остатками гари на лице, торопил маму и в то же время просил подождать его. Наконец у Дверей появился грузовик, и батька втиснул их в кабину. В кузове уже битком людей, испуганных, онемевших. Петька сел у самых ног Ленки и мамы. Батька проехал несколько улиц на подножке и что-то громко говорил и наказывал маме, но Петька в этом шуме ничего не слышал. Потом он быстро отстегнул часы, но цепочка порвалась, и батька сунул часы через разбитое стекло дверцы за пазуху Петьке.
На окраине города он спрыгнул, что-то прокричал, махнул рукой и остался, больше его не видели. Ленка с мамой прощально махали в пустоту.
Ревели самолеты, оставался позади грохот, вдалеке рвались снаряды. От страха Петька вместе с Ленкой крепко вцепились в маму. Молодой шофер растерянно смотрел вперед и причитал:
— Господи боже мой! Что же это происходит? Что же это происходит?
Машина неслась все дальше и дальше от военгородка. Прыгала на кочках, ухабах и колдобинах, наконец выскочила из широкой лощины прямо к железнодорожному полустанку. Здесь народу уже такое множество, что, кажется, никуда не пробиться и не подступиться. Штатские полуодетые люди лезут в товарные вагоны и на открытые платформы, им помогают несколько военных. Ловкие карабкаются сами, нерасторопных бросают, как дрова. Почти никаких вещей нет, лишь изредка видны большие чемоданы, маленькие сумки, саквояжи. Прибывали еще машины, привозили в кузовах женщин и детей, разгружались и мчались назад. На открытую платформу чьи-то сильные руки втолкнули сначала Петьку, потом Ленку с мамой. Мама тут же спрятала их под халат, прикрыла, как клушка птенцов. Военные стали выбрасывать вещи на насыпь. Не хватало места беженцам. Резко просвистел, предупредил и заторопил гудок паровоза, поезд толкнулся с места. Петька ударился локтем о борт. Мама растерянно вытирал им лица полами халата, будто это сейчас имело особый смысл. Подул свежий ветер, чувствовалась утренняя прохлада, но Петька всем телом дрожал. На маму было жалко смотреть в этом тонком, единственном не ней халате. Ленка по-прежнему выглядела нелепо в своем нарядном платье, лезли в глаза кружева и оборочки.
В небе появились темные точки. Но, в отличие от птиц, они не махали крыльями, не шарахались из стороны в сторону, не взлетали вверх, а летели прямиком, ровным порядком и увеличивались на глазах. Самолеты!
Неожиданно поезд остановился, и людской рой вывалился на насыпь. Одни бежали к реденьким кустикам, другие прятались под вагонами и в канавках, кто-то уползал в траву. Мама выпрыгнула вслед за Петькой и Ленкой. Крепко схватила их за руки.
От сильного, совсем рядом, взрыва насыпь вздыбилась, взлетела в воздух, и Петька мгновенно оглох. Потом приподнял голову и ничего не мог разобрать. Серое покрывало накрыло все видимое пространство, в воздухе гарь и сладковатый привкус мокрого же теза, дышать нечем, и глаза резко ест. Опять взрыв, словно специально сюда, именно в это место, метили бомбы. Запястье левой руки вдруг очень стиснуло, судорожно сжались пальцы мамы. В висках застучало, заломило в затылке. Голова кружилась, бегали и мерцали белые мошки, не давая ничего разглядеть. Не вот стало спадать пыльное покрывало, и не видно уже черных самолетов над головой. Люди бросились к вагонам и платформам, не зная зачем, не видя ничего и не помогая друг другу. Мама лежала как-то неестественно, скосив «а сторону голову, лицо белое, как бумага, глаза открытые, застывшие, стеклянные и невидящие. Петька резко выдернул левую руку и вскочил на колени. В другом судорожно сжатом кулачке мама держала руку Ленки. В глаза Петьке бросились почему-то часы у самого запястья рук мамы и Ленки. Он даже отчетливо увидел, как передвигались по циферблату секундные стрелки, казалось, что они торопились и от чего-то убегали. В мамином кулачке была крепко зажата ладонь Ленкиной руки. Но Ленки рядом с мамой не было, лишь торчала бело-красная раздробленная кость. Тонкие кружева и оборки заливала густая кровь. Клочок длинных волос вместе с кожей зацепился и запутался на торчащем репейнике. Петька схватил маму что есть силы и стал трясти, точно хотел разбудить, но не удержал, и тяжелое мертвое тело сползло по насыпи вниз, волоча за собой окровавленный обрубок Ленкиной руки. На лице и белом теле мамы не было ни одной капельки крови и ни одной царапинки. Зато всюду кровь Ленки, клочья ее платья с клочьями розового мяса. Может быть, это происходит в жутком сне? Не помня себя, Петька заорал самым диким голосом, совсем не своим и даже не человеческим. Таким страшным, какого, наверное, никогда земля не слышала.
