Григорий Мещеряков - Отыщите меня
В последние недели батька неотступно приходит во сне. То зовет к себе, то кличет с собой, то проходит мимо, словно не узнает родного сына. Не просыпаясь, Петька вытягивался в струнку, изо всех сил звал и кричал, потом вскакивал, открывал глаза, испуганно оглядывался и смотрел на проснувшихся. Одни ворчали на него, некоторые грозили кулаком, другие смеялись с издевкой, и все ругались отборной бранью. Пришлось Петьке спать под подушкой, плотно накрыв голову, чтоб не слышно было его криков и стонов. Но разве спасешься от самого себя?
Без батьки жить уже невмоготу. Кончалось терпение искать его по белу свету и бесцельно ждать. Надоело торчать здесь, в Купарке, и ничего о нем не ведать. Петька стал ходить к тракту, что протянулся недалеко от поселка и соединял Котельничи с Кировой. В Купарку от тракта был отворот. Ходил теперь Петька на тракт часто и незаметно для других. Там он ждал приезда батьки на специальной или попутной машине. Что он приедет, у Петьки сомнений нет, надо только не прозевать и вовремя встретить. Почему-то казалось, что если он пойдет к тракту, то батька приедет быстрее. Сидя в сугробе, смотрел на дорогу в обе стороны и видел, как изредка поодиночке или вереницею бегут по тракту «полуторки» или «трехтонки», ни разу не останавливаясь и не делая поворота к Купарке.
Каждый раз убеждал себя, что вот сегодня обязательно встретит батьку и закончится наконец-то это мучительное ожидание. Батька перепрыгнет через борт машины, попрощается с попутчиками, закинет вещмешок за спину и пойдет навстречу. Тогда Петька выбежит к нему. Они долго будут стоять, смотреть друг на друга… Батька, конечно, приедет с ординарцем, потому что боевой командир Красной Армии и большой военачальник должен иметь ординарца. А может, просто явится один. В отпуск, на побывку, батьке, наверно, и не разрешат отлучиться с фронта, а за родным единственным сыном не посмеют отказать, отпустят. Они поедут отсюда в военное училище. Батька устроит туда сына и в воинском эшелоне уедет на фронт бить фашистов до самой победы. Каждый день будет писать оттуда сыну письма и сообщать о разгроме врага. Сюда он приедет с настоящим револьвером. Петька на время попросит у него наган, чтоб припугнуть Князя, который от страха язык и голос проглотит, окаменеет лицом, глаза зажмурит или, наоборот, безумно выпучит.
«Холуи» и «холопы» начнут подлизываться и прислуживать Петьке, но он их всех до одного сделает «падлами», а ребятам даст нормальную вольную жизнь. Был бы только револьвер, пусть даже незаряженный, тогда Петька за один день порушил бы блатной «княжеский» порядок и сразу бы уехал. Батьке бы вернул револьвер. И с гордостью вручил бы часы, которые сохранил, невзирая на все передряги жизни…
Тропинка к тракту протоптана в глубоком снегу, потом заходит в перелесок, там вытягивается вверх и выползает на главную дорогу. Проложили тропинку из поселка местные жители, чтоб быстрее добираться до тракта. Поселковые выходили на тракт ранним утром, изредка поздним вечером, провожали кого, а то встречали или сами отправлялись до Кирова или Котельничей. Кому подвода подвернется, кого попутная машина подберет, кто пешком пойдет. Зимой широкая дорога до глянца и ослепительного блеска наезжена полозьями саней. Военные машины перевозят грузы и людей в кузовах, закрытых тентами. Автомашины американские гудят, как танки, колеса в человеческий рост, никогда раньше Петька такие не видел. В полусотне метров or дороги стоит негустой сосняк, рядом березовые колки. Сюда Петька приходил в полдень. В это время больше проезжало воинских машин, которые к утру попадали на станцию. Здесь, за высоким сугробом и толстыми деревьями, он прятался, устроив лежку, с которой хорошо просматривалась дорога. Из укрытия своего не выходил, чтобы не пугать людей, не мозолить глаза и переполоху не наделать. Пока ждет, руки замерзнут и спину заломит. Одна колонна пройдет своим ходом в одну сторону, другая в другую. Машины не останавливаются, еще больше газуют, дорога ровная и прямая, никаких помех и колдобин.
Пусть батька приедет хоть инвалидом… Может, он так ничего и не знает про маму с Ленкой. Ведь никто, кроме Петьки, не расскажет ему о них. При встрече батьку надо обязательно познакомить с Валентиной Прокопьевной и сказать, какая она хорошая, по крайней мере лучше многих здешних. Она сейчас, наверное, у себя дома вяжет в тепле кофту, а может, пишет опять письмо на фронт мужу или подбирает задачки. В комнате у нее, как всегда, уютно и красиво. А здесь дует поземка, и холод забирается под шинельку. По дороге проскочило пять зеленых машин, похожих на фургоны, с закрытыми грузами и охранниками, но ни одна не остановилась и не забуксовала.
Кругом тишина, лишь насвистывает ветерок, потрескивают и чуть гудят толстые и высокие стволы сосен, шевелятся тонкие и поклонные ветки берез.
Ни одной живой души вокруг, даже дорога кажется сейчас заброшенной. Петька встал, отряхнул снег с шинельки и побрел назад. Может, не стоит больше сюда ходить и бередить душу? Может, до конца зимы или даже войны он так и не дождется? Просто вбил себе в голову дурацкие фантазии, которым никогда не сбыться в этой далекой вятской глухомани. Сбежать бы опять ко всем чертям подальше отсюда. Податься снова в другие места, дорог разных полно, не на одной этой свет клином сошелся. Петьке не привыкать, поколесил по миру достаточно, уже и перепутались в памяти города и дороги. Нигде не задерживался, вот разве только здесь чуть дольше обычного застрял. Но пока еще рано. Вдруг батька розыск ведет или ответ от Сталина придет, а Петьки уже здесь не будет. Адресат, мол, выбыл неизвестно куда.
Вечером Петька снова постучался в канцелярию и спросил, выговаривая с опаской слова:
— На меня запросов еще нет?
— Нет, Крайнов, угомонись, не приходили. Будет — сообщим…
Тут свои ответы, свои дела и свои порядки, некогда каждому растолковывать и объяснять. Вон их сколько набралось, всяких беспризорников, и небось каждый своей судьбой интересуется. Только одному Князю все до балды. Никуда он отсюда не собирается, живет и властвует в свое удовольствие, как зверь в логове. Его не трогают, не тревожат, даже на работу не гоняют. Остальных приемышей почти каждый день перед ужином посылают. На лесозаготовках сучья обрубали, конюшни в колхозе чистили, сараи и навесы сколачивали, пилили и кололи дрова. Печек тут в бараках и домах много. Для кухни готовили отдельную поленницу, по пять связок за день съедает. Топка под котлом в прачечной и того больше заглатывает. Все сами делали, варили, мыли, стирали. Девчонок сюда не привозили, для них в другом районе, кажется в Котельничах, открыт детприемник. На подневольных работах Князь в сторонке, «холопы» тоже потихоньку сачкуют, «холуи» в пристяжке с другими, а вкалывает, конечно, одна «падла».
Сноровки у Петьки никакой. Мало что умел, ничему толком не научился. Частенько силенок и ловкости не хватало, но он не симулировал, ни разу не отказался, больным да хворым не прикидывался.
Детприемник от поселка стоит на отшибе, ворога и калитка не запираются, всегда настежь открыты. Прежде, говорят, была охрана, но потом сняли, и теперь гуляй себе, как ветерок в поле, когда и сколько хочешь.
Высокий деревянный забор во многих местах поломался. Три двухэтажных бревенчатых дома и один кирпичный, с двумя подъездами каждый, выстроены, наверное, лет сто назад. Одни говорили, что для сплавной конторы, потому как недалеко река Вятка, другие утверждали, что для лесопромышленной канцелярии. Барак для воспитателей и служащих поставили недавно, наверное в начале войны. Между досками засыпали опилки. Двери низкие, завалинки высокие по всем четырем стенам, окна широкие и всегда с открытыми форточками, откуда выходил слабый пар. Внутри длинный коридор. В угловые комнаты вели отдельные входы, там и жила Валентина Прокопьевна.
На территории приемника росли высокие сосны, несколько толстоствольных берез и широкие ели. За деревьями всегда просто спрятаться, если захочешь. Тут курорт надо бы открыть, а не содержать подобранных отовсюду оборванцев. До войны, рассказывали, стояла воинская часть, потом в полном составе она снялась и ушла на фронт. Тогда на первых порах разместили беженцев из Молдавии, а после открыли госпиталь, но вскоре перевели в Киров. Потом решили поселить детприемник. Помещения высокие и светлые, в каждом по одной-две круглых голландки с облупившейся черной краской. Стены тоже ждали новой побелки.
В спальне приемышей — как сельдей в бочке, толчея. После ужина, перед сном, отыскивали место у голландки, развешивали на проволоке промокшие манатки, сушили кому как придется. Всей ораве места не хватало. Для Князя и «холопов» привилегия, никто на уготованное не позарится. «Холуи» усердно стерегут их пожитки.
С Петькой Князь затаенно хитрит, словно сквозь или мимо смотрит. Еду и пайки, как у других, у Петьки не отнимали и вроде бы вовсе от «падлы» отлучили. Caw по себе живет Петька, рано или поздно все равно сбежит отсюда. Петьке привычно, и до войны он подолгу не жил на одном месте.
