Олег Селянкин - Они стояли насмерть
Но ему надо еще много учиться во фронтовой школе, чтобы стать специалистом боя в лесу или на улицах города. Там очень мало видит солдат перед собой, и противник появляется неожиданно, внезапно, зачастую не там, где его ждут, а следовательно, бывает нужно немедленно, в долю секунды не только принять решение, но и выполнить его. Морякам свой первый бой пришлось принимать именно в лесу.
Стрельба, начавшаяся на левом фланге, постепенно приближалась. Наконец над головой Норкина просвистели первые пули, и тотчас выстрелил Ольхов. Норкин прижал к плечу приклад автомата, приготовился стрелять, но… впереди по-прежнему были одни деревья, да кое-где торчали красные шляпки красноголовиков.
— Ольхов! Где? — крикнул Норкин. Ольхов вместо ответа выстрелил еще раз.
«А я почему не вижу?» —: подумал Норкин и разозлился. Злость нахлынула неожиданно. Может быть, он рассердился оттого, что по нему стреляли; может быть, оттого, что противника не было видно, а скорее всего — и от того и от другого. Ему даже жарко стало. Он забыл про свистящие пули, забыл про взвод, про обязанности командира; он стал простым бойцом, у него появилась сейчас одна главная задача: увидеть, увидеть врага во что бы то ни стало! И Норкин приподнялся на локтях, как это недавно делал Ольхов. Но не прошло и секунды, как что-то задело его плечо, словно кто-то незаметно подкрался и дернул за бушлат.
Норкин не обратил на это внимания. Ему нужно было увидеть врага, и он увидел, как шевелились нижние ветви большого куста. Михаил лег, прицелился и дал длинную очередь. Он не знал, был ли там фашист, попал ли он в него, но он отгадал замысел врага и крикнул:
— Ползут немцы! Бить низом!
Единственное приказание за весь бой. Да и оно было отдано, не командиром, а бойцом, который разгадал прием врага и оповестил об этом товарищей.
Так Михаил включился в бой. Теперь он стрелял по качающимся кустам и даже просто прямо перед собой и лишь потому, что рядом тоже стреляли. Он не заметил, сколько времени продолжалась перестрелка, но вот опять слева, где находился Кулаков, донеслось протяжное: «Ура-а!» Его начали несколько человек, подхватили другие, и оно окрепло, понеслось по цепи, и закричал Ольхов, за ним Норкин, Никишин, Любченко и другие матросы.
До этого Норкин так кричал только раз в жизни. Это было во Еремя парада на Красной площади.
Вскочив на ноги, Норкин побежал к знакомому кусту, заглянул под него, но там никого не было. В это время мимо пробежал Ольхов. Норкин кинулся за ним и увидел первого немца. Здоровенный детина удирал от моряков, легко, одним махом перепрыгивая через пни и лежавшие на земле деревья. Но что удивило и заинтересовало особенно — свой автомат фашист держал стволом в сторону моряков и на бегу, не оглядываясь, давал из него короткие очереди.
Как только Норкин увидел фашиста — весь смысл боя свелся к его уничтожению. Глаза сами собой остановились на спине врага, расходящихся полах его френча, и Михаил побежал, не глядя по сторонам, не думая, бежит ли кто рядом. Расстояние сократилось, Норкин вскинул автомат и дал длинную очередь. Фашист сделал еще несколько скачков, потом остановился, выгнул спину, развел руки, выронил автомат, шагнул в сторону и рухнул на землю.
На Норкина сразу нашло просветление. Вспомнив, что он командир, что его дело руководить взводом, а не гоняться за одиночными немцами, — лейтенант остановился, посмотрел по сторонам и увидел Ксенофонтова. Главный старшина, тяжело топая, бежал за таким же грузным немцем, как и он сам, и бил его по спине прикладом автомата. Бил так, как бьет хозяин шелудивую свинью, забравшуюся в его огород. Фашист дергался, ёжился, вилял между деревьями, а Ксенофонтов молотил его прикладом, молотил по каске, плечам, сгорбленной спине. Неизвестно, где остановился бы Ксенофонтов, если бы из-за дерева не выскочил Никишин и не подставил немцу ногу. Ксенофонтов всей тяжестью тела навалился на своего противника. Кто-то подбежал к нему на помощь, и они вдвоем быстро скрутили фашисту руки.
Везде виднелись черные бушлаты матросов. Они мелькали между деревьями. Многие далеко ушли вперед.
— Стой! Первый взвод — ко мне! — закричал Норкин.
Несколько раз пришлось ему крикнуть, прежде чем его услышали и, главное, — поняли. Неохотно возвращались матросы. Им казалось, что, не останови их командир, они бы долго еще гнали фашистов, и, может быть, их победа и послужила бы переломным моментом, началом наступления всех советских фронтов. Они видели своими глазами, что врага можно бить, что он бежит, и забыли о соседях, о своих открытых флангах, о возможности внезапного удара по ним.
Норкин проверил людей. Убит был один и семь легко ранены. Убитых фашистов не считали, а двенадцать пленных были налицо. Победа, хоть и маленькая, но победа.
В этот момент и пришел приказ Кулакова остановиться, приготовиться к обороне. У каждого нашлось дело: матросы наспех перевязывали друг друга; Метелкин ругался, рассматривая лопнувшие на колене брюки; Ольхов вытирал листьями липкий штык; Никишин снова ворчал на Любченко и неторопливо набивал патронами автоматные диски.
Закурив и немного придя в себя, Норкин вдруг почувствовал, что плечо горит и ноет. Он покосился на него. Бушлат был разорван.
— Ранены? — с тревогой спросил Ольхов, показывая Норкину на кровь, засохшую на его кулаке.
— Кажется, — неуверенно проговорил Норкин, с недоумением рассматривая и порванный бушлат, и свою кровь. Он забыл про толчок в плечо и теперь старался вспомнить, когда был ранен, и не мог.
— Санитара сюда! — закричал Ольхов. — Командир ранен!
И Норкин сразу пожалел о том, что сказал о своем ранении. Матросы подбежали к нему, окружили, а Ольхов обнял его за спину и уговаривал:
— А вы навалитесь на меня… Смелее, смелее! Я выдюжу… Сейчас бушлат сымем…
Норкин сначала растерялся. Уж очень много собралось вокруг людей, много рук протягивало индивидуальные пакеты. Даже Метелкин стоял рядом. На его разорванной штанине блестела иголка: наверное, начал шить, и на этом застал его крик Ольхова. Всё это увидел Норкин, оттолкнул Ольхова и сказал, насупившись:
— Чего собрались? Идите по местам. Матросы переглянулись и остались стоять.
— Кому говорю? В цепь! — прикрикнул Норкин. Нехотя разошлись матросы. Остались Ксенофонтов, Ольхов, Никишин, Богуш и Любченко. Они уходить не собирались.
— Вас приказание не касается?
Никишин взял Богуша за плечи, повернул к себе спиной, поддал коленкой и сказал:
— Марш.
— Пошли, Никола. Тут, видать, костоправов и без нас хватит, — сказал Богуш, подталкивая Любченко в спину.
— А если нести надо? — возразил Любченко.
— Не придется. Раз ругается — ранение пустяковое, — шепотом пояснил Богуш.
— А вдруг…
— Заладил! Унести, что ли, некому? Уж, в крайнем случае, тебя-то Никишин не обойдет! Даст телеграмму!
— Пулевое… Кость цела, — говорил Никишин, накладывая повязку. — Вот и готово… В госпиталь или как?
— Здесь останусь, — буркнул Норкин. Ему было немного стыдно, неловко, казалось, что ранение не заслуг живает такого внимания.
— Разрешите идти? — спросил Ксенофонтов.
— Идите.
Ксенофонтов козырнул и четко повернулся кругом, словно был не во фронтовом лесу, а на параде.
— Правильный командир! — услышал Норкин его шепот.
«За что? — думал лейтенант. — За что он назвал меня правильным? Неужели за то, что не ушел в госпиталь? Чепуха какая-то!.. Или… Может, в бою я был лучше всех?.. Трудно об этом судить… Пожалуй, я даже хуже других был… Я не командовал, не видел людей, не могу сказать, кто из них и как дрался… Нет, я еще не командир… Многому надо учиться…»
3Пока батальон дрался в лесу, на фронт пришло пополнение и врага остановили. Морякам приказали отойти и занять прежние позиции. Возвращались бодрые и веселые. Даже раненые, казалось, не чувствовали боли и перебрасывались шутками.
Кулаков с блокнотом в руках шел рядом с Ясеневым и, постукивая карандашом по бумаге, доказывал ему:
— Математика, дорогой мой, наука точная, и цифры — лучшие агитаторы! По самым скромным подсчетам, убито двадцать фашистов и взято в плен тридцать семь!.. Наши потери: убито — шесть, в том числе командир первой роты, ранено — сорок два, но из строя выбыло только восемь… Кто победил? Чей верх?
— Если верить твоим цифрам, то мы, — ответил Ясенев.
— Вот-вот! — обрадовался Кулаков и закивал голе вой. — Значит, так матросам и объявим.
— А не рано?
— Почему рано? Заслужили похвалу — так чего ждать?
— Ведь победа за нами только по твоим цифрам. А если взять общие?
Кулаков удивленно взглянул на комиссара, еще раз проверил свои записи, пожал плечами и спросил:
— Не пойму… Ты что имеешь в виду?
