Георгий Савицкий - Танковые засады. «Бронебойным, огонь!»
На выходе из пикирования «илы» сыпанули бомбы, подняв новые фонтаны грязи и дыма. Взрывы накрыли немецкую колонну сплошным «ковром». Вот одна из бомб попала прямо в грузовик с солдатами. Кургузый «Опель-Блитц» разлетелся на куски: обломки кузова с клочьями горящего тента посыпались на соседние машины. Тела двух десятков мотопехотинцев разбросало по грязи…
Гейнц Гудериан поднялся, намереваясь перебежать обратно к «Хорьху», но в этот самый момент перед глазами полыхнуло, и генерал-полковник потерял сознание…
Очнулся он от резкого запаха, настырно лезшего в ноздри. Зрение расплывалось, и генерал-полковнику пришлось сделать над собой усилие, чтобы рассмотреть склонившееся над ним лицо.
— Где я?..
— Вы в полевом госпитале, господин генерал, — ответила средних лет женщина в сером платье с повязкой ДРК-херфеле. — Вас контузило, но несильно.
— Мне срочно нужно прибыть в штаб…
— Не беспокойтесь, мы уже сообщили, и за вами уже выехал усиленный эскорт. Полежите пока здесь.
— Я понял. Данке.
— Битте, господин генерал.
Гудериан огляделся. То, что он увидел здесь, было платой за амбиции штабных офицеров. Генерал-полковник очень ценил простых солдат, старался заботиться о них. Но здесь, в госпитале, он впервые понял, насколько тяжело приходится обычному рядовому-schutze[20] на передовой.
Раненные в грудь бредили. У многих из них начинался перикардит или плеврит — тяжелое инфекционное поражение тканей, окружающих сердце, или инфекция грудной полости, вызванная попаданием внутрь осколков. Шансы выжить у таких раненых были просто мизерные, даже несмотря на действительно лучшие в мире немецкие сульфаниламиды.[21]
Раненные в живот испытывали поистине танталовы муки[22] — просили пить, но для них это было равносильно смерти. Тяжелый запах формалина, йода, гноя и пота, казалось, пропитал атмосферу полевого госпиталя. Очень много было солдат с ампутированными ногами. После дневного марша по раскисшим дорогам и снегу в сырости и грязи микробы буквально сжирали распухшие воспаленные ступни. Было много обмороженных, а ведь настоящие холода пока не наступили!.. Но уже чувствовался катастрофический недостаток теплого обмундирования.
Врачи и медсестры выбивались из сил, но и они уже мало что могли сделать, кроме ампутации. Это был настоящий адский конвейер «мороженого мяса»…
Здесь, в госпитале Deutchen Roten Kreutz — Немецкого Красного Креста, Гейнц Гудериан получил наглядное подтверждение своим словам:
«Каждый немецкий солдат знает, что во время войны он обязан жертвовать своей жизнью для фатерланда, и наши солдаты на практике доказали, что они к этому готовы, однако такие жертвы нужно требовать от своих солдат лишь тогда, когда это оправдывается необходимостью.
Полученные мною указания неизбежно приведут к таким потерям, которые никак не могут быть оправданы требованиями обстановки. Лишь на предлагаемом мною рубеже рек Зуша, Ока войска найдут оборудованные еще осенью позиции, где можно найти защиту от зимнего холода. Я прошу обратить внимание на тот факт, что большую часть наших потерь мы несем не от противника, а в результате исключительного холода и что потери от обморожения вдвое превышают потери от огня противника. Тот, кто сам побывал в госпиталях, где находятся обмороженные, отлично знает, что это означает» — так говорил он, ведя бесполезный спор с фон Клюге и остальными офицерами командования.
Слова Гудериана оказались пророческими, теперь он мог убедиться в этом воочию. Однако трагизм ситуации заключался в том, что ничего уже изменить было нельзя…
Оставалось лишь сражаться. Но бои становились все более кровопролитными, а достигнутый результат — все менее обнадеживал. Вместо стремительных прорывов — медленное «продавливание», как в окопах Первой мировой. Растянутые линии снабжения, уязвимые к действиям партизан и диверсантов, тоже оптимизма не прибавляли.
От этих тяжких мыслей генерал-полковник Гудериан не избавился даже в тепле и уюте штабного блиндажа, когда вернулся из госпиталя. На столе под мертвенно-белым светом походного карбидного фонаря лежала штабная карта, вся исчерченная стрелами ударов и контрударов. «Быстроходный Гейнц» убедился сегодня, что стрелы эти вычерчены солдатской кровью…
Глава 5
Стоять насмерть!
Небольшая передышка 7 и 8 октября позволила солдатам отдохнуть и отремонтировать боевую технику, а командованию — перегруппировать силы. Эти дни для бригады Катукова стали своеобразной наградой за упорство и мужество ее бойцов.
В редкие минуты затишья танкисты собрались в просторной землянке. От буржуйки шли волны жара, на столе была собрана нехитрая армейская снедь: черный хлеб, сало, тушенка, вареная картошка в казане. У хозяйственного старшины Стеценко нашлась для боевых товарищей и фляга медицинского спирта. Как раз хватило на всех по маленькой. Тост был один: «За Победу!»
В землянке было тесно, но уютно. Это летчики, в особенности истребители — индивидуалисты и задаваки. Оно и понятно: в небе, когда управляешь самолетом, от тебя одного зависит жизнь и успех боя. А вот на грешной нашей земле-матушке да в бронированной коробке успех схватки с врагом зависит от всего экипажа, его взаимодействия и взаимопонимания. Танковый бой — труд коллективный.
Кто-то писал письма домой, кто спал, кто играл в шахматы. Остальные солдаты вместе со старшим лейтенантом Гореловым собрались у стола и читали в «Красной звезде» стихотворение Александра Твардовского «Танк»:
Взвоют гусеницы люто,Надрезая снег с землей,Снег с землей завьется крутоВслед за свежей колеей.И как будто первопутокОткрывая за собой,В сталь одетый и обутыйТанк идет с исходной в бой.И уже за взгорьем где-тоПуть прокладывает свой,Где в дыму взвилась ракета,Где рубеж земли,Край света —Бой!..
— Ты гляди, как про нашу машину. Про моего «Климушку»! — подивился старшина Стеценко.
— Это, Степан Никифорович, про все наши машины, — ответствовал старший сержант со следами ожогов на лице и двумя орденами боевого Красного Знамени на груди.
— Скоро фриц снова попрет… — задумчиво сказал кто-то из танкистов.
— Ничего, немецкие танки тоже горят! — сказал Дмитрий Лавриненко.
Этот тихий и скромный парень из кубанской станицы Бесстрашная был настоящим танковым асом, легендой 4-й бригады Катукова. Он по натуре своей был очень мягким и добродушным человеком. В первые дни войны Дмитрию не повезло — его танк вышел из строя. При отступлении мы хотели уничтожить неисправные танки. И тут вдруг наш тихий Лавриненко встал на дыбы: «Не отдам машину на смерть! Она после ремонта еще пригодится». И добился-таки своего. Как ни тяжело было, отбуксировал танк и сдал в ремонт.[23]
Воевавший там же, под Дубно и Бродами, старший лейтенант Николай Горелов эту историю тоже слыхал, да вот только не знал того танкиста-героя. А теперь вот познакомились и даже подружились. Только вот Николай на тяжелом КВ-1 воюет, а Дмитрий — на верткой и быстроходной «тридцатьчетверке».
Когда же в Сталинграде Дмитрий Лавриненко получал новую машину — «тридцатьчетверку», то сказал: «Ну, теперь я с Гитлером рассчитаюсь!»
— Попрет… Супротив нас цельный Гудериан стоит, тот, что Орел захватил, сука. А у меня там семья осталась да мать старенькая. Так что пусть прет-у меня с ним свои счеты! — сказал старший сержант с ожогом на лице.
Здесь у многих были свои счеты к немецким захватчикам. У кого семья в оккупации, у кого — в эвакуации, а у кого — родные погибли под бомбами. Да и сейчас после каждого боя ребята хоронили своих боевых товарищей. Но чем сильнее напирал неприятель — тем сильнее и ожесточеннее сопротивлялись советские танкисты. Поливали своей кровью каждую пядь родной земли, но без боя не уходили.
Эх, хорошо было так сидеть у натопленной печки-буржуйки и смолить казенную махорочку!.. Да не время рассиживаться.
* * *Девятого октября передышка закончилась — ожесточенные бои возобновились с новой силой. Как и ожидалось, Гудериан бросил против 1-го гвардейского корпуса крупные силы. Он намеревался несколькими фланговыми ударами взять его в клещи, окружить и уничтожить. И снова катуковцы встали нерушимой стеной на пути вражеских танковых колонн.
С самого утра над передовыми позициями 4-й танковой бригады повисли «юнкерсы». Бомбардировщики шли волна за волной, небо скрылось в облаках разрывов. Бомбежка длилась примерно четверть часа, нашей же авиации было не видать. Правда, пока основная часть смертоносного груза немецких бомб ложилась на ложные окопы.
Это была одна из тактических уловок, придуманных лично полковником Катуковым. Бои на Украине заставляли комбрига вновь обратиться к тактике оборонительных боев и использованию танков в засадах. Иного выхода он не видел. Противник по-прежнему обладал преимуществом в бронетехнике и авиации. Здесь нужно было перехитрить врага, навязать ему собственные условия боя. Гитлеровцы атаковали в основном шаблонно, и эту приверженность одним и тем же тактическим схемам и решил использовать блестящий танковый командир.
