Игорь Акимов - Дот
Как жаль, что в этот момент рядом не было майора Ортнера! Если бы это случилось, и если бы — предположим — майор Ортнер вдруг бы решил, что Тимофей его поймет (а почему б и нет? ведь за плечами Тимофея была школа Ван Ваныча), он бы мог сказать: то, что ты, сержант, не холоп — это замечательно; но куда важнее, что ты осознаешь себя человеком; и в каждом, с кем тебя жизнь сталкивает (независимо от его языка, национальности и размалевка знамени), ты видишь прежде всего человека. В каждом! Конечно — случается, что жизнь не оставляет твоей человеческой сущности ни мгновения, но когда эта волна проходит и ты выныриваешь на поверхность, ты опять такой, как ты есть, каким ты был и каким пребудешь. И никакие шаманы, никакие мессии и водители народов не смогут изувечить твоей человеческой сущности.
Но сказать это было некому.
Впрочем — возможно — и ротмистр (глаза выдают — человек не пустой) мог бы сказать не хуже, но сейчас его голова была занята другим. Поэтому он отделался улыбкой.
— Виноват…
— Принято, — сказал Тимофей. — Вот теперь говори.
— Так с чего же начать?
— Ясное дело — с предложения. Потому как отказать вам в просьбе…
Ротмистр рассмеялся и даже головой мотнул. Разговор развлекал его все больше.
— Жаль! ах, как жаль, сержант, что ты не поляк и не под моим началом! Ты был бы капелланом в моей сотне.
— Это как же?
— По-вашему — комиссаром.
— Интересное предложение, — сказал Тимофей. — Но ты же не это имел в виду.
— Я предлагаю вашей группе влиться в мой отряд.
Теперь Тимофей взял штоф, налил ротмистру и себе. С ответом не спешил. Наконец сказал:
— Это большая честь… но мы не можем ее принять.
— Почему?
— Мы хотим к своим.
Ротмистр изумился. Подумал. Наконец сообразил:
— Ты имеешь в виду — каждый к себе домой?
— Да нет же, — сказал Тимофей. — В свою армию.
Ротмистр глядел на него, глядел. Но теперь без эмоций.
— Понимаю, — медленно произнес он, и затем повторил уже тверже, короче: — Понимаю. Ну откуда вам знать!.. Ты просто не представляешь, как обстоят дела. Хочешь правду?
— Отчего же… Валяй.
— Так вот… К твоему сведению, сержант, твои сейчас драпают с такой скоростью, что за ними не угонишься. По всему фронту. Я уважаю твой патриотизм, но уверяю, что война закончится прежде, чем ты своих найдешь.
Боковым зрением Тимофей заметил, что при этих словах его товарищи перестали есть и смотрят то на него, то на ротмистра. Сказал:
— А если конкретней?
— Изволь. Итак: Белоруссия и Литва уже под немцем. В Ригу он вошел без боя, представляешь? — без единого выстрела. Я слушал по радио репортаж: просто въехали, как к себе домой. И в ближайшие дни — уж поверь мне — точно так же въедут в Киев.
Это было то же, что Тимофей слышал от майора. Почти теми же словами. Но что он мог сказать?
— Этого не может быть.
— Зачем спорить, сержант? У меня есть «телефункен», такой радиоприемник… — Тимофей кивнул: вспомнил «телефункен» Шандора Барцы. — Машина прекрасная! Свободно берет и ваших, и немцев, и даже англичан почти без помех. Будет желание — сам услышишь. Но предупреждаю: ваши информацию практически не сообщают, сплошь пропаганда…
Тимофей выпил свою рюмку, сделал вид, что размышляет. Хотя о чем думать?.. Наконец сказал:
— Если так… Но такие дела с ходу не решаются.
— Да кто же вас торопит! — воодушевился ротмистр. — Как же без ума! Ведь не корову — судьбу выбираете… А теперь по делу. — Он обвел взглядом красноармейцев. Все слушали внимательно. — Я готовлю небольшую экспроприацию. Во Львове. И мне — в прикрытие — нужны крепкие хло… Пардон: боевики.
— Готовишься к мирной жизни?
— Правильно понимаешь, сержант. Сейчас, пока кругом неразбериха, можно и дело обтяпать, и не наследить. Потому что — когда немцы наведут здесь свой ordnung — …
— А что мы поимеем с этой экс-про-при-ации? — слово было Тимофею знакомое, но непривычное.
— Свою долю. — Ротмистр прикинул. — Пять процентов. Да. Вас пятеро; пять процентов — в самый раз. Хотя тебе, как старшему… Ну — у нас еще будет время это обсудить. Поверь, сержант, те пять процентов… Да у вас другого такого случая в жизни не будет!
— Верю. Но вот вопрос: а что, если после налета мы все-таки надумаем уйти?
— Вольному воля! Потребуется — обеспечу надежные документы.
— Нет. Только оружие.
— У вас оно будет.
— Договорились. — Тимофей встал; поднялись и остальные. — Про радио не забудь.
— Сейчас распоряжусь. — Ротмистр повернулся к белобрысому. — Ковалек, покажи жолнежам, где они будут спать. И занеси к ним «телефункен».
Оставшись один, ротмистр повернулся к печке. Занавеска на лежанке сдвинулась — и на ней сел, свесив ноги в коротко обрезанных валенках, небольшой ладный мужичок лет за тридцать. Ротмистр поднялся. Мужичок посидел — и легко спрыгнул на пол. Сказал ротмистру: — Сиди. — Сел напротив. — Ты почему не прибил их сразу?
— Виноват, пан полковник. Уж больно хороши они для нашей затеи. Я как увидал их — так и подумал: вот — Господь послал… Потом уж понял — пустые хлопоты…
— Вас было двое, — жестко сказал полковник, — у обоих великолепная позиция, и не мне тебе рассказывать, как стреляет Ковалек.
— Так-то так… — сказал ротмистр, не очень стараясь скрыть, что убежден в своей правоте. — Но может быть вы, господин полковник, не разглядели их толком? В особенности того, с сумасшедшими глазами, который как сразу направил свой «манлихер» мне в живот…
— Ты должен был верить, что я опережу его!
— Виноват…
— Ладно, — сказал полковник, — с кем не бывает. — Ему было досадно, но он уже остыл. — Их всего четверо, хохол не в счет, да он и безоружный… Конечно, вернее всего было бы не мудрить — и прямо сейчас, когда они расслабились и думают, что у них есть время по крайне мере до утра… вот именно — прямо сейчас забросать их гранатами. Идеальное решение! Ни малейшего риска. Но хату жалко: нам жить в ней еще четыре дня…
— Может — и дольше.
— Может и дольше… Значит — действуем так. Витека и Кресало — с автоматами — поставь в обоих концах коридора: контролировать выход из их комнаты. Выйдет один, — полковник чиркнул большим пальцем поперек своего горла, — выйдут группой — огонь на уничтожение. — Ротмистр кивнул. — Ковалека… нет, одного будет мало, надо подстраховаться. Сам выбери ему хорошего стрелка в пару — и пусть контролируют их окна с крыши конюшни…
Дом был хорош в каждой детали: пока поднимались на второй этаж — ступени не скрипнули ни разу. Назначение комнаты, в которую привел их Ковалек, Тимофей определил сходу, едва свет лампы — не без труда — раздвинул застоявшийся мрак. Это была зала, помещение для особых случаев, когда собирается не только семья, но и родня, и кумовья, и соседи. Под потолком плавала чешская люстра литого стекла на двенадцать свечей; на каждой стене — нарядная керосиновая лампа, бело-розовая, глазурованного фаянса, с рефлектором; на окнах — бордовые с золотым шитьем бархатные шторы. Пол крыт дубовым паркетом. Раздвижной дубовый стол поражал размерами. Еще: три кушетки, два мягких кресла, и несколько тяжелых стульев вокруг стола. Пожалуй — все.
Ковалек зажег лампу слева от двери; сказал Тимофею: «Выдели двоих в подмогу…» Пошли Чапа и Залогин. Первой ходкой принесли груду овчин, второй — «телефункен» и к нему большой аккумулятор. Растянули антенну вдоль наружной стены; включили приемник; засветилась панель; круглый зеленый глаз индикатора заиграл веером. «Покажи, как он работает», — сказал Тимофей Ковалеку, но Залогин вмешался: «Я справлюсь…» Покрутил ручки настройки; хрип и треск, как старческий кашель, разбудил залу. «Циклон, — сказал Залогин. — И горы вокруг. Может — мы в яме…» — «Нет, здесь высокое место, — сказал Ковалек. — Ему же проснуться надо; прогреться; осмотреться — что да как. Сейчас сообразит…» И правда: вдруг — ну совсем рядом — зазвучал с нескрываемым торжеством четкий голос немецкого диктора. «Наших поймай», — сказал Тимофей… — «Если еще не спят…» — «Спят во время войны?» — усомнился Тимофей. Залогин кивнул, нашел на панели слово «Москва», но там было пусто; тогда Залогин повел пальцем по косым строчкам городов — и нашел еще одну «Москву». И здесь было пусто, но Залогин этой пустоте не поверил, начал снова, за полсантиметра от буквы «М». Черточка указателя подкралась к ней, заползла, дотянулась до буквы «о»; задержалась на ней, словно обнюхивая; теперь опять предстояло решиться, чтобы преодолеть пустоту перед буквой «с», которая смущала своей неустойчивостью, — и тут они услыхали далекий-далекий голос Левитана… «Свободен», — сказал Тимофей Ковалеку, проводил его до двери, прикрыл ее и постоял, слушая удаляющиеся шаги. Затем взял стул и засунул его ножку в дверную ручку. Прошел к окну — и тщательно задернул шторы. То же на втором окне и на третьем. Поглядел на товарищей. С тех пор, как им на холме велели разуться, они между собой не произнесли ни слова. (Впрочем, был шепот Чапы о бритве. Но и только.) Удивительно, как они всего за несколько дней научились без слов понимать друг друга. Хотя чему удивляться? — все эти дни каждый из них жил не умом (хотя маленько думать все же приходилось), а чувствами, чувствованием. Если бы не это, если бы не согласие со своею природой, благодаря чему они предчувствовали, что произойдет сейчас и даже в следующее мгновение, — если б не это — разве они смогли бы пережить посланный им в испытание ад? Но все, что им надлежало пережить, они пережили, и слились в целое, и теперь, чтобы понимать друг друга, им уже были не нужны слова…
