Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1 - Николай Корнеевич Чуковский
Едва он прочитал несколько первых строк, как побледневшее лицо его густо покраснело.
— Это от Серова, — сказал он. — От нашего Коли Серова.
Глаза его блестели от радости.
— Да ну! — воскликнул Проскуряков громовым голосом. — Значит, он жив!
С тех пор как Серова увезли, они ничего о нем не знали и уже стали сомневаться, жив ли он.
— Что ж он пишет?
— Где он?
Письмо Серова, написанное крупным неровным почерком, было кратко, и сведений извлечь из него удалось не много. Долгое свое молчание Серов объяснял тем, что не надеялся когда-нибудь вернуться в полк. «Только сейчас появилась надежда, что буду еще в полку, — писал он. — Если не летчиком, то хоть писарем в вещевом складе. Нахожусь я в госпитале, в городе Барнауле, в четырех тысячах километров от фронта. В общем, почти здоров, но осталась одна пустяковина, которая пока задерживает…»
Далее Серов просил Лунина написать ему подробнее о полке, а также передать привет командиру, комиссару и всем, всем, кто его еще не забыл. Кончалось письмо довольно грустной мыслью: мы, мол, с вами оба бобыли, и вы должны понять, что полк для меня — единственный дом родной. А после подписи приписано было мелко-мелко: «Если есть на мое имя письмо, перешлите».
Все сразу поняли, от кого Серов ждет письмо.
— Так она ему и напишет, держи карман шире! — хмуро проговорил Проскуряков.
В полку твердо укоренилось мнение, что женщина, в которую Серов был влюблен перед войной, намеренно порвала с ним. И, любя Серова, все осуждали ее бесповоротно.
— Оно и к лучшему, что она не пишет, — сказал капитан Шахбазьян. — По крайней мере, она себя этим обнаружила. Он погорюет да другую найдет. Разве такой он женщины достоин?
— Черт ли в ней! — сказал Тарараксин. — Важно, что он сам жив и поправляется.
Добрые близорукие глаза Тарараксина за стеклами очков сияли радостью: он любил Серова.
— Уж вы напишите ему, Константин Игнатьевич, как мы его все ждем, — сказал Ермаков. — Да я и сам ему напишу…
Счастливая весть о том, что от Серова пришло письмо, облетела весь полк за каких-нибудь полчаса. Вестовой Хромых, шагая вслед за Луниным на командный пункт эскадрильи, улыбался и все повторял:
— Значит, жив наш старший лейтенант… Так, так… А я уж не чаял о нем услышать… Значит, жив…
Молодые летчики второй эскадрильи весть о том, что Серов, один из тех легендарных «рассохинцев», жив и, может быть, скоро вернется в полк, чтобы летать вместе с ними, приняли как весть о чуде. И на аэродроме у самолетов, и в столовой, и вечером в кубрике без конца говорили они о предстоящем возвращении Серова. На Лунина они поглядывали ласково и многозначительно — им уже по собственному опыту было известно, что такое боевая дружба, и они понимали, что творилось в его душе.
Но чуть ли не больше всех в полку выздоровлению Серова обрадовался доктор Громеко. Он, несомненно, очень беспокоился о Серове и вовсе не был уверен в его судьбе. Теперь, когда выяснилось, что пациент его поправляется, он преисполнился гордости.
— Я ведь говойил, что йуку йезать не надо! — закричал он, встретив Лунина в столовой. — Йезать легче всего, йезать всякий дуйак умеет…
Но, подойдя к Лунину поближе, он все-таки тихонько спросил его с сомнением в голосе:
— А может быть, он не сам написал? Может быть, он диктовал кому-нибудь?..
— Нет, — ответил Лунин, — он сам написал, я почерк его знаю…
— Ну, значит, сам, — сказал доктор с облегчением. — Однако он, может быть, научился левой йукой писать… А? Не думаете?
После ужина Лунин отправился к себе в избу, чтобы там, в тишине и покое, написать Серову ответ. Слава уже мирно похрапывал на своей койке. Лунин поставил керосиновую лампочку на стол, достал лист бумаги, чернильницу и долго сидел, размышляя.
Ему хотелось сообщить Серову так много, что он не знал, с чего начать. Чем больше он думал, тем яснее ему становилось, что даже если бы он писал целый месяц не отрываясь, то не успел бы рассказать обо всем. Решившись, он наконец написал Серову, что его очень ждут в полку, что все желают ему здоровья и что писем на его имя нет. Что же еще? Подумав, он написал, не переслать ли оставленный чемодан в Барнаул.
Письмо вышло коротенькое. Перечитав, Лунин вздохнул и сложил лист треугольником.
2
На другой день в полк прилетел на У-2 Уваров.
Обедал он в столовой вместе со всем летным составом; за обедом говорил мало, больше слушал, но многие заметили, что вид у него сегодня особенный — решительный и довольный. Ясно было, что он привез какую-то новость.
После обеда командиры эскадрилий были вызваны на командный пункт полка. Здесь, все над той же сталинградской картой Шахбазьяна, Уваров объявил наконец то, ради чего приехал: полку предстояло спешно перебазироваться.
— Назад, через озеро? — спросил Ермаков.
Уваров кивнул.
— Теперь уже не на восток, а на запад, — сказал он значительно.
Несколько мгновений все сидели молча, чувствуя важность этого известия. Чего-то в этом роде втайне ждали уже давно. Ежедневные сталинградские сводки укрепляли надежду, усиливали нетерпение. Надвигались какие-то большие события, какие-то перемены, которые, быть может, решат наконец судьбу Ленинграда, Ладоги, Балтийского флота.
Самолеты должны были совершить перелет завтра утром, в предрассветных сумерках, чтобы по возможности не привлечь к себе внимания. Наземному составу полка предстояло переправиться через озеро еще раньше — ночью, в самые темные и глухие часы, — на транспортных самолетах, которые прилетят за ними ровно в полночь. Сборы в путь надо было начинать немедленно, потому что времени оставалось в обрез.
Лунин заторопился к себе в эскадрилью. Ему предстояло много хлопот. Он один из первых покинул землянку. Вслед за ним вышел Уваров.
— Постойте, Константин Игнатьевич, — окликнул он Лунина.
Лунин остановился. Уваров подошел к нему.
— Вы очень спешите? Успеете. Проводите меня немного. Я обещал побывать у зенитчиков, меня там ждут…
Был всего пятый час, но уже совсем стемнело. Под тонким слоем снега, покрывавшим аэродром, при каждом шаге чувствовалась мерзлая земля.
Необычайно тихо было вокруг; в этой тишине можно было уловить только невнятный, далекий-далекий шум. Трудно было сказать, гудел ли это фронт или просто шумели леса, скрытые мраком. Уваров и Лунин шагали рядом. Они чувствовали друг к другу приязнь, оба знали об этом и радовались, что находятся вместе.
— Серов просит переслать ему письма? — спросил Уваров.
— Да, — ответил Лунин, нисколько не удивленный тем, что Уваров уже знает о письме
