Петр Лебеденко - Красный ветер
Насколько минут мадам Лонгвиль взад-вперед ходила по комнате, кляня себя за доверчивость и болтливость, потом внезапно остановилась, и лицо ее просветлело. Она сейчас же даст телеграмму и в осторожной форме предупредит Жанни. Подскажет ей, что надо немедленно покинуть ферму вблизи Монпелье, хотя бы на время.
Схватив сумочку с деньгами, она поспешно вышла из кафе, опустила жалюзи и уже приготовилась навесить на них замок, как вдруг услыхала за своей спиной:
— Мадам куда-то торопится?
Мадам Лонгвиль обернулась. Слева и справа от нее стояли, засунув руки в карманы, какие-то мрачные типы и дымили сигаретами. Тот, что стоял слева, был высок и широкоплеч, с приплюснутым лбом, и мутными глазами закоренелого пьяницы. Другой был пониже, в клетчатом костюме, в шляпе, надвинутой почти до черных густых бровей, и с тростью в руке: Прижав к груди сумочку, мадам Лонгвиль спросила:
— Что вам угодно? И какое вам дело, тороплюсь я куда-то или нет?
— Спокойно, мадам, — это сказал чернобровый. — Во-первых, не бойтесь — мы не грабители, ничего плохого вам не сделаем. Во-вторых, мы хотим распить бутылочку коньяку именно в вашем кафе, именно в вашем, мадам. Я думаю, вам приятно слышать такие слова?
— Кафе закрыто! — отрезала мадам Лонгвиль. — Прошу вас, господа, не мешайте мне повесить замок, я очень тороплюсь.
— На телеграф? — усмехнулся второй тип. — Мадам торопится отстукать депешу? — Наклонился к ней и, уже не усмехаясь, добавил: — Советую не поднимать шум, мадам. Никуда вы сейчас не пойдете, придется вам побыть некоторое время в своем заведении и разделить с нами компанию. Я довольно ясно выражаюсь? Луи, подними жалюзи, нельзя же позволять женщине выполнять столь тяжелую работу…
Беспомощно оглянувшись по сторонам и не увидев вблизи ни одной живой души, мадам Лонгвиль опустила голову и беззвучно заплакала…
* * *Моссан по телефону связался с полицией Монпелье и попросил взять трубку инспектора Элуа. Коротко объяснив ему суть дела (Элуа был одним из его людей и понимал своего шефа с полуслова), он добавил:
— Взять Жанни Шарвен следует без особого скандала, найдя для этого более или менее приемлемый предлог. Вам все ясно, Элуа?
Инспектор ответил:
— Абсолютно, шеф.
— В таком случае — действуйте. Надеюсь завтра увидеть и вас, Элуа, и вашу подопечную.
Небо над Монпелье сплошь было затянуто тучами, из них, как из решета, сеял и сеял нудный дождь. Редкие прохожие под раскрытыми зонтами спешили в свои дома, где их ожидали тепло и уют. Бездомные бродяги укрывались в подъездах, купив на выпрошенные су несколько старых газет, чтобы использовать их в качестве подстилок на цементных холодных полах.
Глядя сквозь плачущее окно на улицу, инспектор Элуа говорил дежурному полицейскому, давнему своему приятелю:
— Я знаю эту ферму. К ней ведет лишь одна дорога — глубокие колеи, непролазная грязь, сам черт ногу сломит. В темноте мы туда не доберемся, придется выехать рано утром. Собственно, спешить нам некуда — эта самая Жанни Шарвен никуда от нас не денется. Мы возьмем ее еще тепленькую, прямо с постели.
Второй полицейский, дежурство которого закончилось полчаса назад, лежал на продавленном диване, прикрыв лицо газетой. Его звали Анри Плантель, он был бездетным вдовцом и большую часть свободного времени проводил в помещении полиции, избегая одиночества, поджидавшего его в неуютной, запущенной квартире, Плантель не принимал участия в разговоре инспектора с дежурным полицейским, но из этого разговора он понял, что женщина, которую те решили взять и переправить в Париж, является женой летчика, воюющего сейчас в Испании на стороне республиканцев. Плантель знал: инспектор полиции и дежурный полицейский — отъявленные фашисты, они готовы засадить за решетку каждого, кто придерживается других взглядов, и не только засадить, но и вытянуть из человека жилы, если тот упорствует и не поднимает перед Ними лапки кверху.
Сам Плантель плохо разбирался в политике, жизнь свою он: посвятил борьбе с уголовным миром, который он ненавидел почти патологически. Но так же патологически он ненавидел и фашистов, считая их врагами каждого честного француза. Не без основания полагая, что все они — гитлеровские выкормыши, Плантель был убежден: дай им волю — и они всю Францию оплетут колючей проволокой, превратив страну в огромный концентрационный лагерь. Как немецкие фашисты сделали это в Германии.
* * *Ферма, казалось, утонула в сыром густом мраке и в глухой тишине, изредка прерываемой лишь блеянием испуганной овцы и сдавленным, тоскливым воем собаки. Маленький островок, затерянный в большом мире, — все здесь словно погрузилось в нескончаемую ночь, в уныние и безжизненность. Ни одного фонаря, ни одного, даже тусклого, лучика света, хотя бы случайно вырвавшегося сквозь щель ставни. Поля за фермой лежали мокрые и такие же безжизненные, как все вокруг, и там тоже повисла глухая, тяжелая тишина.
На осторожный, но настойчивый, несколько раз повторившийся стук в дверь вначале никто не ответил. И лишь через две-три минуты послышался голос мужчины:
— Жанни, дай ружье. — И еще через минуту тот же голос. — Кто там?
— Откройте, полиция.
— Полиция? Какого дьявола принесло сюда полицию? Да еще в такую погоду!
— Откройте, дело весьма важное.
Дверь слегка приоткрыли, но цепочку не сняли.
— Просуньте сюда ваше удостоверение.
В прихожей наконец зажгли фонарь, снаружи стало видно, как две головы — мужская и женская — склонились над полицейским удостоверением. Потом женщина оказала:
— Давайте откроем, это действительно полиция.
Полицейский переступил порог. Весь в грязи, он прислонился к стене и несколько секунд стоял с закрытыми глазами, устало опустив руки вдоль туловища. Потом взглянул на свои сапоги и проговорил:
— Если разрешите, я сниму их, чтобы не наследить.
Жанни подала ему табуретку.
— Пожалуйста.
А когда он снял сапоги и остался в одних носках, Жанни оказала:
— Пройдите в комнату.
* * *— Меня зовут Анри Плантель, — сказал полицейский. — Я из полиции Монпелье… Если не ошибаюсь, вы, — он указал на Жанни, — Жанни Шарвен, дочь господина де Шантома… А вы — хозяин фермы. Ваша жена является сестрой Гильома Боньяра, бывшего летчика военно-воздушных сил Франции.
— Да, я — Ласнер. Что вам угодно?
— Если мадам Шарвен подогреет кружку красного вина, я буду ей очень благодарен. Добраться в такую ночь до вашей фермы — на своих на двоих, как вы, наверное, догадываетесь, — и не схватить простуду, это, знаете, только для счастливчиков. А к ним я себя не причисляю.
— Мы не держим дома вина, — сухо ответил Ласнер. — Я спрашиваю, что вам угодно? Не для того же вы шлепали по грязи несколько километров, чтобы выпить кружку горячего вина!
— Не для того, — Плантель не обиделся. Он привык к подобным, не весьма любезным встречам. — Конечно, не для того. Кружку горячего вина я мог бы выпить и в Монпелье, а на худой конец — поехать в Париж и зайти в кафе к мадам Лонгвиль, которая с удовольствием меня угостила бы. Не так ли, мадам Шарвен?
— Вы знакомы с мадам Лонгвиль? — удивленно опросила Жанни.
— И в глаза ее никогда не видал, — ответил Плантель. — Но кое-что о ней слышал. Вас, видимо, это удивляет, мадам Шарвен?
— Вы не зря получаете зарплату, — все так же сухо сказал Ласнер. — Ваша осведомленность делает вам честь.
— Благодарю за комплимент, господин Ласнер. — Плантель иронически улыбнулся. — А теперь — к делу. И прошу не спрашивать о том, что заставило полицейского Плантеля месить грязь в такую мерзостную погоду и рисковать своей службой ради незнакомых людей. По правде сказать, я и сам не смог бы этого объяснить… А если бы вы все-таки задали такой вопрос, я, пожалуй, ответил бы весьма коротко: «Анри Плантель — француз».
— Мы вас слушаем, мсье Плантель, — сказала Жанни.
— Хорошо. Сейчас полночь. — Плантель поднял руку и взглянул на часы. — Второй час. Самое большее, через пять-шесть часов сюда явятся инспектор полиции и полицейский. Явятся для того, чтобы арестовать мадам Шарвен.
— Арестовать? — воскликнула Жанни. — Меня? За что?
— Спокойнее, мадам. Они арестуют вас под любым предлогом, по какому-либо вымышленному подозрению. Вы им нужны. Вы им очень нужны, мадам Шарвен. Через вас они хотят добраться до вашего мужа. Не они лично, а их друзья в Париже. Фашисты. Люди, которые, как я разумею, хотят превратить французов в покорных баранов. Эти люди способны на все, поверьте мне, мадам. Если бы я их не знал, меня здесь не было бы… Вы должны немедленно покинуть ферму. Скрыться. Где и как — я не знаю. Я знаю только одно: медлить вам нельзя… Вот и все, что я хотел вам сказать. — Он взглянул на Ласнера и добавил. — Стоит ли говорить о том, мсье, что я надеюсь на вашу порядочность… Вы этой ночью никого не видели и не слышали, а мадам Шарвен покинула ферму более недели назад…
