Алексей Нагорный - Повесть об уголовном розыске

– Все просто, - Пашутин смотрел Миронову прямо в глаза. - У Бородаева ничего не вышло с Витькой в том смысле, что Витька с Зинкой окончательно расплевались, и, сколько Борода их ни мирил - голяк. Раньше ведь как рассчитывали? Витька Зинку обработает, она все и сделает. Не вышло.

– Значит, Володина побоку?

– Выходит, так.

…За зеркальными стеклами галереи переливались мириады вечерних огней. Вот они скрылись за кронами Нескучного, стало темнее.

– Спасибо, поезжайте домой, - отпустил Пашутина Миронов. - Если что - звоните.

– Есть.

Пашутин обладал определенным контрмилицейским опытом. Он понимал, что за ним могут следить. Знал, что любой его разговор могут прослушать и записать на пленку. Он был предельно осторожен. Но в том-то и дело, что никакой, даже самый изощренный преступник не в состоянии всего увидеть и обо всем узнать, даже если он осведомлен о возможности милиции, готов к встрече с ней.

Под грохот колес Пашутин задремал и не заметил, что еще с перрона его "ведут" сотрудники специальной службы уголовного розыска. Кстати, они вели его с того самого дня, как он предложил свою помощь Миронову. Вели не потому, что Николай Федорович и его сотрудники всем не верили. Просто слишком большая ставка была на кону, чтобы можно было вот так, запросто, довериться первому встречному. И Пашутина проверяли. Однако эта проверка ничего компрометирующего не дала…

Вот и на этот раз Николай Федорович выслушал доклад старшего бригады, положил трубку и сказал Миронову:

– Лег спать твой Пашутин. Агнец, да и только. - Николай Федорович в упор посмотрел на Миронова: - Ты ему веришь?

– Я верю фактам. Какие у нас основания ставить Пашутина под сомнение?

– Давайте подумаем все вместе. - Николай Федорович обвел глазами своих помощников. - Давайте взвесим все "за" и "против". Высказывайтесь, капитан. - Он взглянул на внука.

– Пашутин - инициативник, предложил свои услуги сам, - сказал Генка. - Считаю, что это в порядке вещей. Человеку обрыдло преступное прошлое, преступное настоящее, и он искренне хочет подвести черту. Объективная проверка его не скомпрометировала. Давайте будем верить фактам. Я считаю, что товарищ Миронов прав.

– И я считаю, что прав, - поддержал Смирнов. - Раз не доказано обратное.

– Допустим. - Николай Федорович прошелся по кабинету. - Значит, от золота они отказались? Будут брать только платину?

– Факт! - широко улыбнулся Генка.

– Почему факт? - остановился Николай Федорович.

– Вспомните, как они подставили нам Лабковского. - Генка начал горячиться. - Зачем? Чтобы мы слушали этого Лабковского и верили каждому его слову! Например, они продемонстрировали Лабковскому ссору Володина и Ананьевой! И мы должны в эту ссору верить! На самом-то деле весь их расчет строился именно на интимных отношениях Ананьевой и Володина, на их любви! А это все лопнуло!

– Допустим, - снова сказал Николай Федорович. - Значит, они хотели, чтобы мы верили Лабковскому. Хотели с помощью ничего не подозревающего Лабковского отвлечь нас от своей основной операции. А от какой? От золота или от платины?

– Трудный вопрос, - неуверенно произнес Генка. - Но мы договорились верить Пашутину. Выходит, от платины.

– Есть еще один вопрос. - Николай Федорович усмехнулся. - Что такое ссора Зины и Вити? Зачем нам об этой ссоре знать? И какую точную цель преследовали бандиты, извещая нас об этой ссоре?

– А знаете что? - встрепенулся Смирнов. - По-моему, я цель понял. Они как хотели? Чтобы мы вначале поверили Лабковскому, начали активно разрабатывать версию "Ананьева - Володин", потом поняли, что это пустой номер, и нас просто-напросто хотят отвлечь от основной операции. Тогда, по их расчетам, мы плюнем на Володина и Ананьеву и начнем искать настоящую проблему. Тут-то и появится Пашутин со своей версией чистой платины. И мы на эту версию клюнем. А на самом деле…

– Они возьмут золото? - насмешливо перебил Миронов. - А как? Зина им ничего не даст. А и даст - его не вынести с завода. Охрана удвоена…

– Подождите, - остановил его Николай Федорович. - Смирнов дело говорит. Мы сможем поставить наших людей рядом с кладовой?

– Нет, - сказал Миронов. - В этом коридоре одна дверь - в кладовую. А в кладовой - только шесть метров площади, сейф в стене и столик Ананьевой. Никого не спрячешь.

– Понятно, - Николай Федорович задумался. - Тогда есть только один выход, чтобы не рисковать. Нужно уже сейчас, сегодня, обмануть преступников. Это я возьму на себя. До завтра.

Домой Николай Федорович пришел вместе с Генкой поздно. Нина накрыла стол.

– Ну, мужчины, отличились. В кои-то веки все за одним столом!

– Бати нет, - посетовал Генка.

– Здесь я, - Виктор вошел в столовую, вытирая шею мохнатым полотенцем. - Прошу извинить, нетерпением горю: как успехи?

– А никак, - беспечно пожал плечами Николай Федорович. - Скажи, Виктор, ты помнишь "Санько"?

– В лицо? - Виктор сел к столу. - Лоб высокий, широко поставленные глаза, уши слегка оттопырены, нос прямой, губы полные, уголки рта вверх. Типичный русак. Почему спрашиваешь, батя?

– Никто его не помнит, - сокрушенно сказал Николай Федорович. - А у меня такое ощущение, что он, мерзавец, на заводе ходит и вроде бы посмеивается. Есть у меня одна идея.

– Давай обсудим, - сказал Виктор.

– Допустим, я завтра обращусь к руководству завода и попрошу собрать всех рабочих и служащих разом. Проинформируем: так, мол, и так, на заводе кто-то готовит тяжкое преступление. Кто конкретно, не знаем. Просим всех проявлять бдительность и осторожность. Как?

– Ну, а если ничего не найдем? - сказал Генка. - Что о нас подумают? Что мы паникеры и, того хуже, провокаторы! Ловить жуликов - наше дело. А у рабочих свои заботы.

– Тогда как же ты понимаешь связь с народом? - спросил Николай Федорович. - Что значит помощь народа милиции? Графа в отчетах?

– Почему, - Генка смущенно посмотрел на деда. - Заявляют нам! Дружины опять же…

– Дружины есть дружины, - заметил Виктор. - Это представители народа, облеченные полномочиями по закону. А помощь народа - это несколько шире.

– Шире, - насмешливо повторил Генка. - Это не ответ!

– Я над этим думаю, можно сказать, с первого дня службы. Серьезный вопрос. Только если говорить честно, не оказывает нам пока народ той помощи, на которую мы рассчитываем. Ты, Гена, обронил слово, а не задумался над ним. Пишут заявления, верно. Есть такая форма помощи нашим органам. Форма - всего лишь один из видов. Мы с вами не первый год работаем, знаем, что такое заявления. Порой односторонняя штука, а порой и слепая. А почему? Кто виноват? - рассуждал Николай Федорович.

– Сами виноваты, - сказал Виктор. - Любим поговорить о народе, завели соответствующие графы в отчетах, а если честно, не очень доверяем этому народу.

– Так уж и не доверяем, - задиристо сказал Генка. - Кто это не доверяет? Ты, батя? Или ты, дед?

– А ты не указуй, - усмехнулся Николай Федорович. - Пальцем тыкать легче всего. Прав Витька. Я понимаю так: нам, милиции, не стыдно и не зазорно открыто обращаться к народу с любым нашим делом, с любой нуждой. Нет твоего и моего. Общее есть. Например, бежал преступник. Или он вообще неизвестен! Как нужно действовать? Да по возможности быстрее и шире оповестить всех! Оказать доверие людям! И я уверен - сразу же после передачи по телевидению или публикации в газете у известного или неизвестного преступника загорится под ногами земля!

– Согласен, батя, - встал Виктор. - Я тоже считаю: самая широкая гласность в нашей работе - залог успеха!

– Ну, проверим завтра, - весело сказал Генка. - Поглядим. А вообще-то вы, старички, ломитесь в открытую дверь! Около каждого отделения милиции стоит стенд уголовного розыска!

– Да ведь это - капля в море! - разгорячился Николай Федорович. - Словно стыдимся чего-то. Что такое преступность? Социальное зло. Значит, и бороться с ним нужно социально, а не келейно.

Николаю Федоровичу не спалось. Он лежал с открытыми глазами и вспоминал давно прошедшие дни. Со стены улыбалась Маша - молодая и красивая. Чуть пониже чему-то весело смеялся Генка. А вот Маруська - в кожанке, с кобурой на широком ремне. Грустная Маруська. Кажется, эта фотография сделана в тот день, когда убили Гришу. Эх, ребята, ребята. Рано ушли, на самой заре. Увидеть бы вам, какой яркий день разгорелся над страной, дожить бы. Вон сидит на стуле Бушмакин. Справа от него - Гриша, Никита, Вася. Слева - Колычев и он, Коля… Маруська с ними тогда не сфотографировалась. На задании была? Теперь не вспомнить. Год назад пришло грустное письмо из Ленинграда. Писал внук Сергеева. Деда хотели похоронить в Лавре, на участке старых большевиков, но Сергеев оставил записку, просил, чтобы похоронили рядом с Бушмакиным и остальными ребятами. Теперь там семь красных обелисков со звездочками. Эх, жизнь, жизнь. Пролетела, как один день. И оглянуться не успел.

Вошла Нина, спросила тревожно:

– Звали, Николай Федорович?