Внуки - Вилли Бредель
При мысли о копиях Венер вновь почувствовал в себе уверенность. Копии свое дело сделают.
И все же он бросил вызов влиятельным лицам. Баллаб — один из воротил промышленного мира, а воротилы держатся друг за дружку; они, конечно, станут за него горой.
Он поклялся себе: «Если все сойдет гладко, я попрошусь на год на фронт».
Рут Венер не ждала мужа. Венер это заметил, ее удивленный взгляд задел его. Но он знал, как сделать ей больно.
— С Рафаэлем все в порядке, — сказал Венер, — в ближайшее время он отправится в учебный лагерь в Пархиме.
— Что? — воскликнула смертельно испуганная Рут. — Ты же не серьезно! Это шутка, не правда ли?
Венер налил себе коньяку и спокойно ответил:
— Разве такими вещами шутят?
— Ты ведь не можешь ни с того ни с сего послать мальчика на фронт, ведь он не немец?
— Много иностранцев воюет на нашей стороне. Есть даже целая испанская дивизия, к твоему сведению. — Он налил себе вторую рюмку.
— Прошу тебя, не делай этого, Гейнц.
Венер удивленно поднял глаза. Давно уже она не называла его по имени! Так интересует ее этот мальчуган?
— Не делай этого! — Она попыталась улыбнуться и продолжала: — Ты забыл разве, что это подарок мне? Разве я не имею права распоряжаться своими подарками?
— Вздор! — прикрикнул он на нее. — Мое положение не позволяет мне держать в тылу здорового восемнадцатилетнего парня.
Рут Венер, не говоря ни слова, вышла из комнаты.
Он заперся в кабинете и достал заветные копии. В папке номер два лежали копии важных донесений, присланных его агентом Отто Вольфом, которого он в первые месяцы войны вновь поймал в свои сети. Вольф доставлял важные сведения из концентрационного лагеря. Но, что еще важнее, Венер был достаточно хитер, чтобы сделать копии и с этих донесений, а не только с собственных несуществующих докладов Берингхаузену. Если в отчетах Вольфа сообщалось о важных фактах, он всегда оставлял у себя копии. Можно было неопровержимо доказать, что отчеты по сведениям, полученным от Отто Вольфа, безупречны в смысле достоверности. Отсюда разве не следовало, что донесения о Баллабе тоже достоверны? Обратного никто и никогда доказать не мог бы.
Он перелистал копии, и с каждой новой страницей росла его уверенность в себе.
III
На третий день Венера вызвали на допрос в имперскую канцелярию.
Его приняли тотчас же. Он был готов к очной ставке с Баллабом и Берингхаузеном. Однако их не было. Под огромным, больше чем в натуральную величину портретом Адольфа Гитлера сидели три незнакомых ему человека; один из них движением руки указал на кресло:
— Садитесь.
По спине Венера пополз неприятный холодок. Похоже на то, что обвиняемый — он. Где же те, которых он обвинял? Что это за судилище?
— Имя и фамилия? Где проживаете? Чиновник? С какого года член национал-социалистской партии Германии?
Обычные формальности потребовали некоторого времени. Венера немного смутило, что его работа в Вальядолиде во время гражданской войны в Испании и два ордена, которые он получил из рук каудильо, не произвели никакого впечатления.
— Вы выдвинули тяжелые обвинения против государственного советника доктора Баллаба. На основании каких фактов? Изложите.
Венер поднялся.
— Господа, могу ли я прежде всего узнать, по чьему заданию проводится это следствие?
— По заданию рейхсфюрера Генриха Гиммлера.
— Тогда, если я правильно разобрался в этом деле, я не могу не выразить своего удивления, что дело доктора Баллаба до сих пор еще не расследовано. Я полагал, что на основании моих донесений следствие уже давно ведется. Если же…
— Какие донесения вы разумеете?
— О докторе Баллабе, я посылал их по надлежащей инстанции министериальдиректору доктору Берингхаузену.
— Доктор Берингхаузен утверждает, что никогда не получал от вас ни одного донесения о докторе Баллабе.
— Как?.. — Венер мастерски изобразил на своем лице удивление. — Ничего не понимаю!
— Значит, вы представляли донесения доктору Берингхаузену? — спросил председатель.
Венер продолжал разыгрывать растерянного, недоумевающего человека, который не может понять, что все это означает. Он тихо ответил:
— Но… как же… Их целая пачка. Я считал своим долгом посылать эти донесения. Мне это было, право же, нелегко, я знаю, что кое-чем обязан доктору Баллабу. Но моя совесть, моя…
— Вы настаиваете на том, что передавали доктору Берингхаузену донесения об антигосударственных речах и крамольных умыслах государственного советника доктора Баллаба?
— Конечно. Вот уже два года, как я лично передаю доклады об этом доктору Берингхаузену. Он считал их крайне важными и всего только несколько месяцев назад — это было, помнится, в феврале — уверял меня, что за доктором Баллабом учреждена слежка.
— Вы представляли эти доклады только доктору Берингхаузену?
— Таков порядок.
— Вы ни с кем об этих вещах не говорили?
— Нет! На это я не имел права!
— Но доктор Берингхаузен решительно отрицает, что он получал от вас такие донесения. Как вы докажете, что он их получал?
— Что он их получал?.. Нет, этого я доказать не могу. Я могу только доказать, что я их писал. — Последнюю фразу Венер выговорил несколько живее, пожалуй, даже взволнованно. Но так, словно это было лишь брошенное вскользь замечание, а не главный его козырь.
Председатель не разочаровал Венера.
— Как вы докажете, что писали эти донесения?
— Копиями.
— У вас имеются копии?
— Да! Я, разумеется, писал эти доклады собственноручно. На машинке. Двумя пальцами. — Венер улыбнулся при упоминании о своей недостаточной сноровке в машинописи.
— А где они?
— В моем сейфе.
Один из членов комиссии, человек с недоверчивыми колючими глазами, в упор смотревший на Венера, спросил:
— Вы снимали копии только с этих донесений?
— Как понимать ваш вопрос?
— Ведь по должности вам приходилось докладывать и о других важных делах и происшествиях? Сохранились ли у вас также копии и этих докладов?
— Копии важнейших докладов, мною лично написанных, я всегда сохраняю!
— Это дозволено?
— Это не принято, но не запрещено, — ответил Венер. — Такое обыкновение я завел в Испании.
