Обязан побеждать - Владимир Георгиевич Нестеренко
– Не переживай! Если буду бить из «дегтяря», то с большого расстояния и всегда смогу уйти в случае опасности. Враг не получит удовольствия от облавы. Уйду заранее. Клянусь тебе нашей любовью!
Они плотно позавтракали, и он ушёл с пулемётом, взяв несколько дисков, оптический прицел, жалея, что нет бинокля.
Она ждала долго. Сначала терпеливо, как человек, ждущий час отъезда. Потом ожидание превратилось в волнение и страх. За его жизнь и за свою. Больше за его. Не случится ли с ним беды, с ней – тоже! Может быть, тут припахивает эгоизмом? Но это нормально: жизнь людей всегда зависит друг от друга. У неё боязнь за любимого человека. Не по обстоятельствам первой близости, а по закону первого взгляда. Таня с восхищением смотрела на его мощную грудь атлета, когда перевязывала рану, как бы невзначай задела волевой подбородок, не знавший бритвы, всмотрелась в напряженные, суровые светлые глаза, скорее всего в них можно прочитать раздражение за нелепое ранение. Да разве ранения бывают иными, со смыслом. Его гладкий мальчишеский лоб слегка морщился, когда санинструктор накладывала бинт на правую ключицу, рана уже не гноится, затягивается. Вчера Таня вновь перевязала рану, с удовольствием налегая на его широкую грудь. Он усмехался, а ей было радостно: ухаживает за любимым человеком! Нежданно и негаданно оказалась в силках любви, о которой, что уж скрывать, мечтала, как и каждая девушка.
Таня прислушивалась к каждому шороху, стрекоту на сосне белки и ждала оповестительный крик кедровки. Эти птицы жили здесь, и она слышала, как одна из них шелушила сосновую шишку. С птицами ей веселее. Знак того, что никого нет рядом. Потом мелькнул бурундук, задержался на несколько мгновений, увидев девушку, фыркнул и по стволу сосны взлетел на несколько метров.
Беспечные звери! Они не знали, что идёт страшная война. В лесу могут начаться пожары от взрывов снарядов и бомб, и тогда огонь погонит их из дому, из обжитого места. Эта война сродни девятибалльному землетрясению, так внезапно начавшаяся и унесшая жизни сотни тысяч молодых и старых людей, военных и гражданских. Враг не разбирает, кто перед ним: бомбит и уничтожает всё живое. Свиреп, как дикарь, жесток, как людоед.
Солнце, прячась временами за огромные кучевые облака, перевалило за полдень. До девушки долетел стройный гул большой массы немецких самолётов. Они шли на восток бомбить наши позиции, города и деревни. Но уханье взрывов сюда не доносилось. Знать, фронт откатился за эти дни далеко. Это пугало Таню, и долгое ожидание любимого человека переросло в тихий ужас. Таня решила сказать Косте, чтобы он больше никогда не оставлял её одну с неизвестностью. Она не допускала мысли, что он не вернётся, но чертушка всё же нудил: куда же ты подашься, в какую сторону, если что?
Неожиданно прилетела сорока и затрещала. Таня подобралась, взяла в руки «лимонки». Она знала: сорока просто так трещать не станет. Кто-то идёт. И вот за сорочьим криком раздался почти похожий, но более резкий крик кедровки.
Костя!
Но ей приказано не бросаться ни на какой крик. Просто должна знать, что это он почти рядом, а не враг. Следом чирикнул воробей и его голос:
– Таня, это я!
От сердца сразу же отлегло. Захлестнула волна радости. Костя прислонил к стволу сосны пулемёт и долго целовал девушку в губы. Они жили в счастье любви. Таня вдруг расплакалась:
– Не оставляй меня одну.
– Ай-ай, слезы на ресницах у любимой – бриллиант потерянный мужчиной, – широко улыбаясь, сказал Костя. – Мне казалось, – ты смелая.
– Может быть и смелая, но я боюсь быть одна.
– Я за тебя жизнь отдам. Но я не могу отсиживаться. У Пушкина есть «Песнь о Георгии Черном», что убил своего отца за то, что молил сына не бунтовать против турков и пошёл по белградской дороге, «…выдать туркам ослушного сына, Объявить убежище сербов». Георгий дрался за свободу сербов, я дерусь за свободу нашего народа и за тебя!
– Я согласна с тобой, я ничего не боюсь, когда ты рядом, когда рядом дрались бойцы нашего полка.
– Терпи, товарищ Таня. День-два – и ты активный боец.
– Я терплю, хотя сердце заходится от жути ожидания. Рассказывай, как ты там?
Он устало улыбнулся и сурово добавил:
– Удалось сжечь бензовоз и платформу с бочками горючего. Жаль, первую успели разгрузить, а бочки увезти.
– Как это произошло? Ешь, ты голоден, и рассказывай!
– Надоело есть холодную кашу. Я набрал сухих осиновых веток. Они горят почти без дыма, сейчас разведём маленький костерок и согреем кашу. – Костя уже ломал ветки. – Ты слышала самолёты?
– Да, они прошли высоко, севернее от нас.
– Я слышал их бомбовый удар. По звуку взрывов бомб и артканонады фронт от станции в добром суточном переходе. Наши дерутся!
– Ты тоже сегодня дрался.
– Дрался, прикончил несколько фашистов из железнодорожной команды. На станции есть какая-то крупная армейская часть. Полно солдат и офицеров. Немцы не суетились, вытолкали маневровым паровозом горящие платформы со станции. Я видел, как крупнокалиберный пулемёт пристраивали на платформу, не мог удержаться и рубанул по фрицам очередью. Кажется, кого-то прошил. Заметил, как разворачивают второй пулемёт, и отошёл в глубь леса. Пулемёт ударил зло. Пули безвредно щелкали по деревьям. Завтра туда соваться не стоит, хотя отличная позиция для снайпера. А вот на лесной дороге, по которой мы ехали, устроим засаду. Надо добыть немецкую форму и теплые вещи. Вот-вот пойдут дожди. Может брызнуть даже завтра, видишь, как слабый дымок прижимает к земле. К дождю.
Таня сидела у подножия сосны на шинели, поджав ноги, и смотрела на то, как ловко орудует Костя. Он тоже поглядывал на неё и тепло улыбался, словно в домашней уютной обстановке. И она улыбалась, просто нельзя было не улыбаться от такой лесной идиллии.
Костерок быстро занялся. И действительно, горел почти без дыма, выбрасывая длинные бледные языки пламени. Приятно пахло нагретым воздухом, как из духовки с маминой стряпней. Костя вскрыл две банки с рисовой кашей, надежно пристроил к огню. Взял и подпалил зачем-то сосновую палочку, и она долго курилась в его руках, словно зажженная и тлеющая сигарета. Оба диверсанта смотрели на дымок, он успокаивал. Был мирный и такой домашний! Вскоре
