Герман Занадворов - Дневник расстрелянного
Врач, который лечил раньше от туберкулеза, сказал:
— Теперь он больше полугода не проживет.
Староста умер через три месяца. Могилу ему никто не хотел копать. Копал один дядька, которого он бил, взял за это кожух.
27 января 1943 г.
Такое впечатление: кольцо сжимается. Немцы боятся. В чем дело? В ночь на субботу по хатам Колодистого пошли полицаи. Забирали молодежь для Германии.
На расвете вывозили. Полицаев было больше, чем отъезжающих, кажется, двадцать. Все же некоторые удрали. Мальчуган Коля, которого уже несколько раз пробовали отправить, юркнул под сани. Когда полицай отошел — кучка людей спрятала его и так постепенно отошла.
В воскресенье пошли также по базару.
Подходят к парню:
— Пошли за мной.
— Куда?
— Увидишь!
Уводили поодиночке в управу.
Первым привели хлопца из нашего села. Он рассказывал:
— Пришел в управу — там никого не было. Только шесть полицаев. Потом они вышли, я потихоньку за угол. Потом за огороды и бегом. Три километра бежал — не оглядывался. Даже если б стреляли, не оглянулся.
Один сидел в лавке, ждал соли. Ему сказали:
— Пойдем!
— Хоть до вечера посижу, да соли дождусь.
Его вывели из лавки.
Чем не ловля негров?
Мама охает.
— Ой, господи, як собак ловят. А це ж люди!
* * *
В Колодистом устроили повальный обыск. Искали оружие.
У нас долго было тихо. Теперь началось. Говорят, в Грушке тоже обыски. В Каменной арестовали агронома и учителя. На днях снова обыски у христиановских интеллигентов. Устраивает жандармерия помимо местных властей. Приезжают ночью. Говорят, из последних четырех (точно) у одного нашли винтовку, у другого — радиочасти. Вообще ищут радиолюбителей. Парня, наверное, расстреляют.
Т.{11} — неплохой парень — просигнализировал нам так. Одна молоденькая девушка встретила другую. Одна — его родичка, другая — сестра Л. Одна сказала другой: «Толя просил, чтоб ваши пока не приходили к нам». Дальше шло объяснение.
Кстати, о Толе. Это молчаливый, сосредоточенный парень. Был ассистентом профессора физики в каком-то Киевском вузе. В армии — связистом. Когда его часть была разбита, поплелся домой, захватив найденные изящные наушники. С ними и схватили его. Решили, что подслушивал донесения. Держали в каком-то дворе. Пытали. Били, пока не потерял сознание. Потом отливали водой. Снова били. Для этой цели была приспособлена специальная «пыточная» хата.
Сначала, когда схватили, пинали. Старались попасть в пах. Он сжал ноги. Пинали в живот. Какой-то немец-радиотехник честно сказал, что с таким набором инструментов ничего поделать нельзя.
Но Толя нагляделся. При нем до смерти забили девочку лет двенадцати. Она была остановлена в платье мальчика. Подозревали в чем-то злостном. Когда убили, чтоб придать видимость законности, мертвую повесили.
Еще об их допросах. Бывший староста села Каменная Криница, по профессии учитель, попал в жандармерию в Грушку. Кто-то донес, что он раскулачивал. Две недели держали в камере, в цементном подвале. Днем по колено бродил в воде. Их было четверо в камере. На ночь ставили скамейку, на которой четверо могли только стоять. Если двое сидели, двое других продолжали бродить в воде.
Около Грушки упал немецкий самолет. Подбит. Без шасси. Рассказывают: над Голованевском (в двадцати пяти километрах от нас) был бой. Между тремя немецкими и двумя советскими самолетами. Немцев побили. Еще раньше — в том же районе — село два немецких подбитых. Хоронили летчиков. Наши бывают совсем близко. И все же — чертовски до них далеко!
* * *
В Колодистое возвратился из отпуска шеф-барон. В первый же день схватил в управе завхоза за ворот, давай колотить головой о косяк.
— Почему кукуруза не чищена? (Там местные заправилы, надеясь сохранить кукурузу от вывоза, не разрешали с осени чистить). Если через пятнадцать дней не будет — повешу!
9 февраля 1943 г.
Немцев крепко побили. Это уже не слухи. «Уманский голос» за 28 января полон был несколько затуманенных, как полагается, но таких, каких не было с начала войны, признаний.
1) Что Сталинград окружен — и в нем шестая немецкая армия плюс две румынских дивизии, 2) что оставлен Воронеж, 3) что на Западном Кавказе (не на восточном!) войско «оторвалось» от противника, 4) что бои меж Доном и Донцом.
Газеты Мария принесла из Колодистого. Настроение резко сменилось. Аж запело внутри.
С Лукой был у одного старого холостяка. Там наскоро прочли. Холостяк комментировал:
— «Отрываемся». Мы понимаем, что это. Пятки, значит, мажут.
Лука:
— Я тоже был в Колодистом. Там старики да еще пьяные мне про этот номер рассказывали. Немцам капут. Сами пишут.
В воскресенье появилась газета за 4-е. Сталинградская группа сложила оружие{12}. Бои на Донце. Передовая ругает украинцев: лентяи, мол, слухам верят, благодарности к освободителям не чувствуют...
Газету принесла восемнадцатилетняя девушка, что училась в последнее время в строительном техникуме в Умани.
Лежа на печке, блестела глазами.
— Такое в Умани делается! Не разберешь. У электростанции патрули. Вечером пройти нельзя, одного уж застрелили. Тех, кого в Германию должны были отправить, в школу заперли. Там из одного класса на третьем этаже все тридцать человек убежали. Связали кто что мог — и в окно. Последнего подстрелили, но и он убежал. Машины идут, все известкой забрызганы. Под вечер в городе никого не увидишь. Меня тоже в Германию назначили. Сколько дней искали, мы все не отворяли. А тут пришла в бюро труда. Посидела полдня — и удрала.
Она все выпаливает одним духом. И на предостережения старика (отец был раскулачен, последнее время работал кузнецом):
— Молчите, молчите. Я знаю, что говорю!
Юность все-таки!
14 февраля 1943 г.
Рассказ парня, что бежал из Германии осенью.
Отец его — фермер. Раскулачили. Он с удовольствием двинул прошлый год в плен. Парень жил у дяди в Колодистом. Добровольно поехал в Германию. В европейский «арбель» — пятьдесят человек. Немец подошел: «Будешь старший вагона». Пошел за ним. Получил по двадцать крутых яиц на человека, по буханке хлеба.
— Говорили, не треба с собою ничего. Все в дороге забеспечат, а кроме десяти яиц ще только раз получили по хлебине на четверых. Ехали восемь суток.
В карантине: жидкий супец из мелкой крупы. Без всякого жира. Без хлеба. Хлеба совсем не давали. Был товарищ, я ему говорю: «Ну, ребята, вы как хотите, а я буду удирать. Тут с голоду сдохнешь!».
Стали делить. Попал с тем другом в разные колонны. Только рукой успел помахать. Заговаривал с одним, с другим. Научился крутить разговор. Встретил одного поляка из-под Гайсина. Он и немецкий знал. Газету читал, как мы украинскую. А я польский знаю. Он тоже говорит. «Буду тикать». Договорились, что намертво. Один в воду — другой в воду. Одному смерть — другому смерть. Работали на автозаводе. У меня три станка — автоматы. Не оторвешься. У него лучше. Ящики делал для моторов. Мог по заводу ходить. Работал за два цеха от меня. Во что одеваешься — следили. Так что бежал в том фартуке, в каком работал. В кармане с линейкой и кронциркулем бежал. Подошел он, стукнул по плечу. Я станки оставил — в уборную. Там люк. Труба канализационная идет, высокая. Вода посередине, а ступню боком поставишь, согнувшись, идти можно. Километров пять так шли. Спина трещит. Разогнемся, постоим — дальше.
— А что, если выхода не найдем?
— Вертаться придется.
Светлее стало. Труба в яр вышла. Возле леса. Вылезли — немец на велосипеде едет. В бурьяны. Ночью в лес, а там речка, и хорошая. Мост нашли. По нему немец ходит. Дождались, когда сюда пошел — сняли ботинки и что духу! Он стрелять — мы сразу в кусты. (Место действия — окрестности города Герлица, двадцать пять километров от чехословацкой границы).
Вначале шли только лесом. Всходило солнце — это восток, туда! Заходить должно было за спиной. В солнечный день отмеривали две ступни, когда полдень. Так узнавали юг. По моху на деревьях узнавали север. Ночью использовали звезды. Находили просеку, которая шла на восток, двигались возле нее. Лес сосновый. Шли чаще ночью, башмаки были велики — через плечо. Подошвы как железные стали, ничего не чувствовали. За ночь километров пятьдесят оттопывали.
Несколько дней шли — конечно, только ночью — по асфальтовой автодороге, когда появлялся свет машин — в кусты. Ели сырые грибы, бруснику, чернику. Если бы не черника, наверное, сдохли бы от дизентерии. Был у меня котелок. Наберешь его полный — потом ешь.
Однажды под вечер увидели поле. Турнепс, брюква. Дождались ночи, нарвали всего. Ели сырыми. В другой раз днем опять поле. Человек пять работают. Лежим, слушаем: поляки.
