Георгий Северский - Второе дыхание

Командир еще раз посмотрел на партизан. Эти разные люди во имя общего дела спаяны железной дисциплиной. В этом их сила. По его команде исхудалые, оборванные, они пойдут на прорыв, прожгут дороги смертельными очередями автоматов и, стиснув зубы, будут отстреливаться до последнего патрона. Железная дисциплина во имя общего дела: в этом их сила. Отмени или нарушь он свой приказ — и завтра кто-нибудь другой вскроет мешок с продовольствием. А послезавтра его приказ повиснет в воздухе. Отряды, пока еще сильные и грозные, перестанут существовать… Нет, он не имел права прощать.

Командир кивнул конвойным. Те, поняв, отошли. И Василек тоже понял, что жить ему осталось очень мало, может быть, всего несколько минут.

А день был по-настоящему хороший, — весенний и теплый.

Командир медленно расстегнул кобуру. В руке блеснула вороненая сталь пистолета. Командир вытащил обойму, отщелкнул шесть патронов. Седьмой он заслал в ствол, взвел курок.

Было тихо, так тихо, что даже в последних рядах ясно слышалось сухое щелканье затвора.

И вдруг командир протянул пистолет Васильку:

— Возьми. Ты знаешь, что надо делать.

— Да, командир, — просто ответил Василек.

— Иди!..

Партизаны молча расступились перед ним, словно боясь нечаянно коснуться человека, который сейчас умрет.

Он шел медленно и осторожно, должно быть, берег силы, чтобы надавить самый тугой в его жизни спусковой крючок.

В зарослях орешника Василек остановился. Распускались почки, высовывая узенькие клейкие листики. Вокруг все было пропитано терпким звенящим запахом. Весна!

И Василек заторопился…

А на поляне партизаны молча смотрели, как качаются потревоженные Васильком ветки, и, затаив дыхание, прислушивались к тишине.

Прошло три, четыре секунды, а может быть, и вечность. Этого никто так и не понял.

ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ

«Дальность стрельбы 800-мм сверхмощного орудия Круппа была велика. Оно могло быть приведено в боевую готовность в течение нескольких дней и передвигалось по железнодорожным рельсам… Орудие стреляло бронебойными и бетонобойными снарядами весом в несколько тонн…

Одно такое орудие было установлено под Севастополем…»

Далее Эрих Шнейдер вскользь упомянул о том, что эта артиллерийская установка оказалась малоэффективной.

Гитлеровский генерал был прав. Но он не объяснил, почему же «сверхмощное орудие Круппа» не оправдало надежд захватчиков. Об этом мы и расскажем сейчас.

Осажденный город ушел под землю. Под землей изготовлялись мины и гранаты. Под землей пекли хлеб и выпускали газету. На экране подземного кинотеатра пел Лемешев. В подземных школах учились севастопольские дети.

А рядом бесновался враг. Никакими средствами не мог он сломить сопротивления истерзанного города. И лихорадочно изобретал все новые и новые способы убийства и разрушения.

Это началось зимним утром сорок второго года. Где-то за десятки километров хладнокровные математики, окончательно проверив свои вычисления, доложили, что можно начинать. Прозвучали чужеземные слова команды. Зашевелились гигантские механизмы. И дрогнула земля. С воем унесся первый снаряд. Снаряд весил пять тонн. Пять тонн смерти, если только смерть можно взвесить. И там, где он упал, воздух стал твердым и звенящим. Взметнулся сноп огня. Небо, секунду назад голубое и сияющее, раскололось на куски и рухнуло на землю. А навстречу рос исполинский столб грязно-желтого дыма. Жаркий упругий ветер швырялся обломками стен и искореженным железом.

Дома не стало, только чудом устояли ворота. На воротах уцелела синяя эмалевая табличка: «Улица Нагорная, дом № 3».

Табличка продолжала хранить название искромсанной улицы Севастополя. Продолжала хранить номер несуществующего дома.

Над развалинами долго клубилась мутная мгла…

Глубокая штольня, высеченная в массиве скалы, разбита на отсеки. Здесь, под тридцатиметровой глыбой гранита, расположился командный пункт штаба обороны Севастополя.

В кабинете генерала днем и ночью горит электричество. У генерала под стеклами пенсне слезятся уставшие глаза. Совещание близится к концу.

— …И авиация не смогла установить координаты этого орудия, — закончил доклад начальник разведки.

— Звукометрической разведкой пробовали?

— Расстояние для звукометристов слишком далекое, товарищ генерал. Дешифровка звукометрических данных дает слишком приблизительный район. Это где-то около Бахчисарая.

— Немедленно свяжитесь с партизанами.

— Партизанская рация не выходит на связь, товарищ генерал.

Строго блеснули стекла пенсне:

— А это уж ваша задача. На то вы и начальник разведки. Кстати, пока вы не наладите регулярной связи с партизанами, ценные данные будут залеживаться по ту сторону фронта. — Генерал помолчал и добавил: — Срочно пошлите с особым заданием опытного разведчика… Ну, хотя бы Кожухаря, если он успел отдохнуть. Придайте ему радиста.

Оставшись один, генерал крепко потер воспаленные глаза. Он недосыпал вот уже полгода, — с начала войны.

На окраине города, в конце извилистой улицы, в глубине двора стоял двухэтажный особняк. От улицы он был отгорожен высоким каменным забором. Со двора особняка и днем и ночью доносился шум работающего движка. Здесь размещался пункт связи с партизанскими отрядами и разведгруппами, действующими в тылу врага.

Близился рассвет. У особняка остановилась машина. Из нее вышел начальник разведки.

— Кожухаря ко мне, — коротко бросил он рапортовавшему дежурному.

…Над развернутой на столе картой склонились двое.

— Пойдете морским охотником. Место высадки здесь — у Голубого залива, — острие карандаша начальника разведки отметило точку побережья недалеко от Алупки.

— С вами пойдет радист Андрей, вы его знаете.

Кожухарь утвердительно кивнул головой.

— Партизаны все время меняют место расположения, — продолжал начальник разведки, — как их найти, вам укажут на явочной квартире в Алупке. Запомните: Алупка, Горная, три. Братья Гавырины.

— Горная, три. Братья Гавырины, — повторил Кожухарь.

Начальник разведки встал.

— И вот что еще, Николай! От того, как быстро будет обнаружено орудие, зависит много человеческих жизней. Запомни и это.

— Знаю, — коротко ответил Кожухарь, поднимаясь. Его тонкие губы были плотно сжаты, в очертаниях подбородка чувствовалась твердость. Прямо на собеседника был устремлен уверенный, жесткий, словно берущий на прицел, прищур глаз.

«Да, генерал прав, такое задание под силу только Кожухарю», — подумал начальник разведки, всматриваясь в суровое обветренное лицо разведчика.

Уже много раз ходил Николай Кожухарь в тылы противника. Он считался старым, опытным разведчиком, у него учились. Старым? Кто мог теперь угадать, сколько ему лет? Полгода назад было двадцать два. А сейчас? За тридцать?..

Как может измениться человек за полгода войны! Был Кожухарь добродушным, веселым парнем, — стал суровым и молчаливым. Такая уж у него профессия — молчаливая. Иной раз неделями бродишь по немецким тылам, не раскрывая рта. Отвыкнешь улыбаться и разговаривать.

Катер-охотник удачно избежал встречи с вражескими судами, блокировавшими Севастополь, и затерялся в открытом море.

Палуба дрожит от работы мощных моторов. Кожухарь и радист Андрей стоят у ходового мостика. Они смотрят, как вдоль борта проносятся пенистые волны, рассеченные форштевнем идущего катера, и думают каждый о своем.

На корме группа моряков готовит к спуску небольшую шлюпку.

Из рубки вышел штурман и поднялся на ходовой мостик.

— Идем в четырех милях мористей берега. Через пять минут будем на траверзе цели, — доложил он командиру.

К берегу морской охотник подходил на одном приглушенном моторе. На крымской земле — ни огонька. Молчат темные горы. Попрятались звезды. На месте, где полагается быть луне, сквозь густые лохмотья туч тускло просачивается белесое пятно. Холодно плещется черная вода.

План таков: примерно в полумиле от берега Кожухарь и Андрей на небольшой шлюпке вдвоем покидают катер. Добравшись до берега, они топят тузик и уходят. Охотник ждет двадцать минут. Если высадка прошла удачно, Кожухарь не дает никаких сигналов.

Ветер был прижимной, и шлюпка, проваливаясь, шла к берегу.

Берег приближался молчаливый, темный, загадочный. Стал слышен шум прибоя. Вдруг справа, где-то вверху блеснула ослепительно яркая точка. Через мгновенье луч прожектора с горы Кошки осветил кромку берега.

Андрей бросил грести, и сейчас же удар волны чуть не перевернул шлюпку.