Владимир Першанин - Штрафники, разведчики, пехота

— Двигай туда. Там пункт сбора раненых, а я поползу за другими. Вон их сколько лежит.

Бойцов лежало, действительно, много. Кто мертвый, кто шевелится, просит помощи. Кое-как опираясь на свою снайперскую винтовку, добрался до валуна размером с двухэтажный дом. Возле него лежали прямо на траве человек пятнадцать-двадцать раненых. В основном тяжелые. У кого грудь и живот перевязаны, у кого — голова. На перебитые ноги шины наложены. Стоны, кровь, мухи. Возятся с ранеными санитар и медсестра, а их всех оперировать надо. Подносят новых. Кого в сторону оттаскивают и лица тряпками закрывают. Эти уже отмучились. Полежал я там с часок. Идет стрельба, никто за нами не торопится. Я попробовал встать. Получилось. Медсестра говорит:

— Если можешь, шагай. Вон телефонный провод тянется, возьмись за него и дойдешь до санбата.

Я еще раз оглядел бедолаг, которых никак не донесут до медсанбата, и двинулся по проводу. Прошел шагов двадцать, в воздухе зашелестела мина. Упал лицом вниз. Мина взорвалась в стороне. Переждал, пополз дальше. Ползти трудно, невольно привстал. Шелест и тишина. Через секунду взрыв. Какой-то опыт у меня имелся, знал, когда шелест замолкает, надо срочно падать. Упал, полежал, пошел дальше. Третья или четвертая мина едва не добила. Порвала провод, я успел плюхнуться на землю, каменными крошками обожгло лицо. А винтовку все же не бросаю. В нас крепко вдолбили, что оружие бросать ни в коем случае нельзя. Тем более, винтовка снайперская, дорогая. Их в полку всего-то штуки три-четыре было.

Путь до санбата в памяти не отложился. Помню, что шел через болото, к счастью, пересохшее. Кто-то показал мне медсанбат. Дальше — как в анекдоте. Попал в сарай, где повар готовил еду. Сел я возле него, немного очухался. Точно запомнил, что в сарае оказался в 10 часов утра, а ранило меня в шесть. То есть четыре часа прошло. О чем-то поговорили, повар наполнил котелок наваристой лапшой с говядиной.

— Ешь, парень, — ив кружку граммов сто водки налил.

— Мне нельзя, — возразил я. — Рана в живот. Может, кишки порваны.

А есть хочется. Ну, думаю, четыре часа прожил, значит, и дальше проживу. Выпил я водку, хотя до этого не употреблял и свои порции отдавал ребятам во взводе. Съел котелок лапши, поблагодарил повара и добрался наконец до врачей. Сдал винтовку, показали мне койку в большой палатке. Ложись и жди. Раненым раздавали завтрак: хлеб с консервированной американской колбасой и чай. Меня кормить не хотели — ранение в живот. С непривычки к водке во мне играл хмель. Я упорно требовал колбасу и сказал, что живот уже проверил, съел целый котелок лапши. Чтобы шум не поднимал, меня накормили.

Потом хирург долго возился со мной, обрабатывал раны, а затем отправил с группой раненых в госпиталь. Там снова осматривали и пришли к выводу, что мне крепко повезло. Пуля прошла через полость живота и не задела жизненно важных органов: позвоночника, мочевого пузыря, печени. Оперировать не стали, снова чистили раны и делали уколы против воспаления. В общем, как врачи сказали: «Повезло тебе, парень. Не иначе как в рубашке родился».

В эвакогоспитале мы лежали в палатках по 10–12 человек. Кормили хорошо. Имелась неплохая библиотека. Я с удовольствием прочитал томик рассказов Чехова, Джека Лондона. Газеты я не любил, статьи были похожи друг на друга. Наши войска везде героически наступали. Про то, как лейтенант запрещал мне во врага стрелять, конечно, нигде бы не написали. Как тяжелораненые полдня, а может, день, на жаре лежали и помирали, тоже не напишут.

В газетах и политинформациях — война другая. Мы наступаем, враг бежит. В те дни шло мощное наступление наших войск в Белоруссии. Третьего июля освободили Минск. Три года столица Белоруссии была в оккупации. Политрук читал нам о разгроме крупной немецкой группировки под Минском. Я запомнил, что взяли в плен 12 немецких генералов. В эти же дни по улицам Москвы провели 60 тысяч пленных немецких солдат и офицеров. Это была крепкая оплеуха по самолюбию арийцев. Огромную колонну возглавляли генералы, полковники. Поливальные машины струями воды очищали, как после заразы, улицы, по которым шли немцы.

Продолжалось наступление на Карельском перешейке. Шло оно тяжело. Преодолеть линию Маннер-гейна глубиной 100 километров, которую строили и до войны и заново укрепляли с 1941 по 1944 год, было нелегко. В свежих выпусках кинохроники показывали, как авиация и тяжелые орудия разбивают доты. Солдаты стоят на обломках железобетонного дота, высотой метров восемь, и салютуют в честь успешного прорыва.

Раненые, которые прибывали с Карельского перешейка, рассказывали, что драться приходится за каждый километр. Густой лес, болота, огромные валуны затрудняют наступление. Толщина дотов достигает двух метров. Сержант-артиллерист говорил, что их тяжелое 152-миллиметровое орудие подкатили на расстояние трехсот метров. Только тогда смогли трехпудовыми снарядами разбить дот.

— Сначала пошли трещины, потом куски бетона отваливаться начали. Пехота гранатами финнов выбивала. Пленные с поднятыми руками выходят, как пьяные шатаются. Кровь из носа и ушей идет. Крепко дерутся, сволочи!

Финны были сыты этой войной, но ни за что не хотели пускать русских в страну. Боялись мести, репрессий, не хотели колхозов. Я сам хоть недолго воевал, но скажу, что финны — солдаты очень сильные. К дальнейшему сопротивлению их подталкивали и немцы. Для Финляндии и для нас это обернулось десятками тысяч погибших. В любом случае противостоять Красной Армии финны не могли. Карельский перешеек был взят. В сентябре сорок четвертого года правительство Финляндии подписало с Советским Союзом перемирие.

Я вышел из госпиталя 8 августа, пробыв на лечении полтора месяца. Попал в 188-й стрелковый полк, который находился в обороне на территории Латвии. Перед этим едва не погиб из-за глупой случайности. Какой короткой может быть жизнь на войне, я в очередной раз убедился, когда наша команда из госпиталей и призывников, закончивших курсы первоначальной подготовки, шла на передовую. Лейтенант, сопровождавший группу, долго водил нас по лесу. Чувствовалось, что дорогу он толком не знает. Мы явно заблудились, но лейтенант признаваться в этом не хотел.

Он приказал нашему маршевому взводу (человек 45) тихо сидеть и ждать его возвращения. Думаю, что с его стороны это было правильное решение. Один, без лишнего шума и суеты, он бы нашел дорогу. Вести дальше неорганизованную, отвыкшую от передовой или вообще не нюхавшую войны группу было слишком рискованно. Тем более шли мы, переговариваясь, трещали ветки под ногами, кто-то курил, несмотря на строгий запрет. Лейтенант ушел, а мы остались одни. Дружно задымили, начались разговоры. Оружие всем раздать не успели, кое у кого имелись винтовки, в том числе у меня.

Через час или полтора ждать надоело. Как всегда, нашелся самый умный и знающий боец. Кажется, это был один из сержантов. Он уверенно показал направление, где взлетали ракеты и вроде бы слышались голоса. Хуже нет на войне таких умников! Сначала его не слушали, но еще через час не выдержали и самые дисциплинированные. Ночь сырая, комары. Сколько можно ждать? Сами найдем позиции полка. К сожалению, позиции полка в ту ночь сменились. Несколько рот продвинулись вперед. Сплошной линии обороны, которую найти легко, не было.

В общем, двинулись, сами не зная куда. Неожиданно влетели в канаву глубиной около метра. Кто-то упал, заматерился, брякнула упавшая винтовка. Дальше началось невообразимое. Темная августовская ночь мгновенно превратилась в день. Одна за другой взлетали ракеты. Некоторые опускались медленно на маленьких парашютах. Мы были залиты мертвенно-белым светом, а прямо по нам били пулеметы. Закричали раненые, поднялась суматоха. Нас спасла канава. Как позже выяснилось, это была межа между земельными участками. Кто-то остался лежать мертвым, но основная часть взвода успела укрыться.

Те, кто имел винтовки, спустя несколько минут открыли огонь наугад, не высовываясь. Мы боялись, что немцы подползут и забросают нас гранатами. Команду взял в свои руки более опытный сержант. Когда ракеты стали взлетать реже, он приказал отползать назад. Боец рядом со мной слишком торопился. Он полез из канавы и подставил спину. Удары пуль о живую плоть невозможно спутать с другим звуком. Боец лишь успел вскрикнуть и свалился в канаву. При свете ракет я видел его лицо с открытыми глазами и сливающиеся в одно черное пятно пулевые отметины на гимнастерке. Выждав минуту, я перевалился через край канавы и быстро пополз. Этой науке меня хорошо учили в запасном полку, да и на Карельском перешейке пришлось поползать.

Уже на рассвете мы натолкнулись на лейтенанта. Я ожидал, что он будет просить нас не говорить никому о его блужданиях. Но парень был с характером, приказал перевязать раненых, сверил свой список. Не хватало несколько человек. Нас привели в батальон, разделили по ротам и взводам. Жидкое, конечно, подкрепление. Но мой новый взвод насчитывал всего человек пятнадцать, там рады были любому пополнению. Взводом командовал белобрысый младший лейтенант лет двадцати. Спросил, знаю ли я ручной пулемет.