Сергей Скрипник - Горная база
«Командир — отец задумался!» — донесся до Ильи сквозь голубое марево Азова ироничный голос Суслова.
Дрепт рассмеялся.
«Ну что, братцы, — сказал он, делая серьезное лицо. — Собрались мы по сложившейся в группе традиции посмотреть, чем может удивить нас «свежачок», то бишь новый член группы младший лейтенант Аркадий Суслов. А удивит он нас редкостным сегодня, в век высоких технологий, искусством стрельбы по-македонски…»
Это не было шуткой, как подумали «братцы». Они еще веселились, когда москвич, не успев справиться с замешательством, поднялся с корточек и отряхнул руки. Он пришел в их группу, балагуря и паясничая, и за короткое время успел их приучить к такому Аркаше Суслову. И никакой традиции новичкам демонстрировать свое умение в группе никогда не было. Командир решил пошутить, и ребята настроились на один из тех скетчей, что так скрашивают однообразный казарменный быт. И замешательство героя спектакля тоже отнесли на тот же счет. А когда Суслов достал из кобуры свою армейскую «Беретту» и протянул руку Лене Донцу за «Макаровым», ребята уже за животы держались. Гурьбой направились на полигон. На валуне остался сидеть Дрепт. Несколько голов удивленно повернулось в его сторону, но он глазами показал — все в порядке!
О интуитивной стрельбе Дрептом было вычитано из досье младшего лейтенанта, выписанного по памяти мелким четким почерком Чмелюка. Чем безупречна — и она же неуязвима, — государственная бюрократическая система? Своим архивом. Ты можешь быть всемогущим и безнаказанным в течение всей своей жизни, властвовать, казнить и миловать, принимать и отменять законы, бесчинствовать или смиряться. Но в самой большой, абсолютно большой своей власти ты не властен над госархивом. Ты для него — статистическая единица. Твое досье неуничтожимо. Его можно засекретить, но лишь на какое-то время. Оно вечно. И на какие бы категории ни делились все остальные большие и малые ведомственные архивы, они, как все ручейки, рано или поздно вливаются в реку, имя которой — госархив.
Судьба сыграла шутку с балагуром и эпатажником Аркашей Сусловым. Он полагал, что это он главный насмешник, а она показала, что нет. Он думал, что здесь, в Афганистане, для служебного обозрения существует на него только одно досье, с которым он был хорошо знаком. Короткое и стандартное, как рапорт. Где было сказано о нем то, что можно знать кадровикам и начальству именно здесь, в Афганистане. Но каким образом сюда попало его полное и настоящее досье из ящика с литерой «неприкасаемые»?! К которому имели доступ лица, которых можно пересчитать по пальцам?!.
Сидя на валуне, Илья Дрепт не мог не слышать выстрелов на полигоне. Он машинально отметил — профессиональная привычка, — чем на слух отличается пуля, выпущенная из «Макарова», от пули, выпущенной из «Беретты». Дрепту было противно до тошноты. И дело не в эмоциональном срыве — подумаешь, дал московскому снобу по носу. Если бы только это — потеря самообладания! Назначил бы сам себе наряд вне очереди. Пробежку с полной выкладкой по пересеченной местности. Но он фактически совершил должностное преступление. Чмелюк ознакомил его с секретным досье, и он разгласил служебную тайну. Пусть об этом и никто не узнает — Суслов уж точно будет, как рыба об лед, по крайней мере до возвращения в Москву, — но факт остается фактом, он прокололся и прокололся серьезно, и по своей вине. Неужели ему не дано узнать себя до конца и изжить свои слабости?
Вывело его из себя не досье само по себе и даже не подробное изложение родословной, демонстрирующее становление нового класса советской аристократии, а нюанс. Аркаша Суслов, помимо МГИМО, закончил ничего не говорящую ни Чмелюку, ни Дрепту новую элитную школу внешней разведки. Куда, как пояснили Чмелюку в Москве в ГРУ, отбираются дети папаш не ниже членов ЦК КПСС. Учат их по новейшим методикам и то, что давалось другим в Солнечногорске потом и кровью, им преподносится в состоянии транса или под гипнозом или с применением специальных психотропных средств. Дрепт приобретал свои навыки, пластаясь, сдирая до костей пальцы рук, и не помышляя, что тот же результат достигается кем-то в удобном кресле. Но это так. И живое подтверждение тому временный член РДГ Аркадий Суслов, демонстрирующий сейчас своим однополчанам искусство стрельбы «по-македонски» — из двух пистолетов, перекатываясь с носка на носок, будто пританцовывая. Не зависть, а злость мучила до нервной дрожи рук разжалованного капитана: и в этой профессии делят на белую и черную кость. И не меньше, если не больше — злость на себя за свою несдержанность. Не москвич виноват в том, что у Дрепта развязался язык, как у базарной торговки.
На полигоне наступила тишина, затем частая стрельба возобновилась, и Дрепт понял, что москвич перезаряжал стволы. Очевидно, ребята вызвали его на бис. Да, стрельба «по-македонски» впечатляющее зрелище, мысленно согласился Дрепт, но что с нею делать здесь, в Афгане, где имеешь дело не с ковбоями, а сумасшедшими азиатами, которые — бывало ведь и такое, — шли в атаку на БТР с музейными мушкетами?
3. Альпийская идиллия
Накануне часа «Х», начала операции «Берроуз», в гарнизон с инспекцией прибыл генерал-майор Суслов. В сопровождении кабульской свиты из числа старших офицеров. Как ни старался Аркадий попасться ему на глаза, вычленить дядю из свиты не удавалось. Тот его, конечно же, заметил, да и все вокруг знали об их родстве, но генерал-майор играл в строгость субординации, не делающей поблажек никому. Был он благодушен и что-то рассказывал почтительно слушавшим его офицерам. «Наверняка о Лондоне», — неприязненно подумал племянник. Он был очень зол на себя за то, что Дрепт его так легко подловил на стрельбе 'по-македонски' и заставил устраивать представление перед всей группой. Дрепт фактически его засветил и тем поставил под угрозу истинный смысл операции «Берроуз». Аркадий может и не сообщить об этом дяде, но неизвестно, как в дальнейшем поведет себя Дрепт и кто за ним стоит. То есть все может закончиться не в пользу инициаторов «Берроуз» и большим разоблачением для Суслова-старшего, и большим позором — для младшего. Если не больше! А сообщить об этом дяде — наверняка спасти операцию, но при этом дядя им пожертвует, отзовет. И прощай, карьера, прощай, Лондон! «Думай, Суслов, думай!» — скрипел зубами племянник. Что ты знаешь об операции? Начнем, как в школьной геометрической теореме, с «дано»… Тоннель под Ландайсином пробит руками моджахедов, но спланирован американцами. Моджахеды наивно уверены, что сделано это в их интересах: транспортировать оружие, военную технику, наркотики. Но американцы живут не сегодняшним днем и думают иначе. Они прокладывают новый маршрут для трафика опийного наркотика. Пока один такой маршрут, так называемый «западный», пересекая Джелалабад, Кандагар, Тегеран, Стамбул, завершается в Европе. А другой, так называемый «южный», пролегает через Пешавар, Карачи и завершается в Тихоокеанском регионе. Предпочтительности последнего способствует то, что в Пакистане проживает пуштунская диаспора числом два — три миллиона человек, имеющая родственников в Афганистане. К началу войны в Афганистане пакистанская наркомафия сама стала крупным региональным производителем героина и в городе Читраль создается сеть лабораторий по производству высококачественного героина. Инфраструктура наркобизнеса заложена на стыке восточных районов Афганистана и северо-западных Пакистана. Новый маршрут ориентирован на СССР. Из Афганистана опий-сырец и героин будут транспортировать в Душанбе, Бишкек, Ташкент и Алма-Ату, а оттуда — наземным и авиационным транспортом в административные центры Урала, Поволжья, Сибири и Дальнего Востока. Именно этот маршрут сыграет ключевую роль в доставке героина в СССР. Тоннель под Ландайсином — один из первых его перевалочных пунктов. Цель операции «Берроуз» — установить над ним контроль и отдать на откуп тамошнему феодалу Абдулхан Хафизулле, которого афганские власти готовят на пост губернатора провинции… Вот и долгожданное в геометрической теореме «требуется доказать»! Установить контроль над перевалочным пунктом — это значило сохранить его! Сберечь тоннель! Сможет ли он сделать это без дяди и его комитетчиков? Препятствие единственное — Дрепт. И с ним не договориться. Этот плебей нашпигован патриотическим идиотизмом, как окорок специями. С ним не договориться. Его нужно обойти. И тогда «здравствуй, Лондон!». Лондон для него был одной, но пламенной страстью. Он мог поспорить на что угодно, что никто из членов многочисленных тамошних шекспировских клубов не знает наизусть из Шекспира столько, сколько знает он, москвич. Он также мог поспорить, что не уступит профессиональному лондонскому гиду в знании города и его достопримечательностей. Но пока что это была любовь без взаимности и самое большее, на что он мог рассчитывать и при своей родословной и дипломе международника, это на долгую карьеру клерка в посольстве или резидентуре. Но чтобы достичь каких-то высот и там, и там, нужно было бы убить лучшие годы жизни и безо всякой гарантии на успех предприятия. И это еще не все. Стоит капризно качнуться политическому маятнику в Союзе, чтобы его фамилия вызвала у вершителей судеб нежелательные ассоциации и тогда прощай, карьера. В любом варианте будущее назначение не сулило ни свободы, ни благополучия, ни славы. Но все это по полной программе обеспечивала одна-единственная фраза: «Прошу политического убежища!». Вот тогда действительно, как выразился дядя, полетишь в Англию белым лебедем. Ты тоже дядя «полетишь». Со всех постов. Но старость с генеральской пенсией ждет безбедная. Вернешься на малую родину в деревеньку Сусловка, как мечтал. Копаться в огороде, выращивать капусту. Вспоминать за стопкой беспутного племянника и осуждающе покачивать головой. Дядя был напрочь лишен интуиции, а Дрепт что-то чувствовал. И когда загружали в «вертушку» снаряжение и Суслов примеривался к весу ящика со взрывчаткой, в упор спросил: «Что ты здесь делаешь, москвич?» «То же, что и ты!» «Я здесь живу, а ты вышел прогуляться!» «Если ты все знаешь, зачем же спрашивать?» «На полигоне я тебя спросил, что тебе еще известно о Чартази, чего не известно мне!» «Я думал, тебе известно все! Ты ведь читал досье!» «Ничего я не читал!» «А стрельба 'по-македонски'?» «Ни в какое досье я не заглядывал. О тебе — случайно…» «Как это случайно?» «Ладно, договорим в Чартази!«…Так бывает только в детстве. Переворачиваешь страницу в книжке сказок, и попадаешь в другой мир. Казалось бы, час с небольшим перелета, все те же под винтом горы оттенков застарелой ржавчины, кое-где подернутые патиной «зеленок». А вот звено заходит на посадку, замолкают моторы и винты, и ты, спрыгнув на твердую землю, слышишь звук колокольчиков пасущегося где-то невдалеке стада и остро ощущаешь терпкий запах степных трав. Все та же книжка, но страница другая, предлагающая забыть предыдущие со всеми ее событиями и треволнениями. Пастух нуристанец в резиновых галошах на босу ногу смотрел на пришельцев «с неба», приложив ко лбу козырьком руку. Своей пегой бороденкой он был похож на козу. Высыпавшаяся из «вертушек» группа быстро выгодные огневые позиции, гранотометчики Уманов и Пфайфер развернули «АГС-17», и только затем группа начала по-настоящему осматриваться. Летуны, не покидавшие машин, наверняка держали пальцы на гашетках, но здесь и сейчас все эти предосторожности казались нелепыми, как во сне. Потому что облет местности тоже ничего не показал. И едва смолк шорох камней под горными ботинками ребят, как наступившую тишину вновь наполнили чисто деревенские звуки — цикады, петушиный крик и собачий лай из деревни внизу. «Вывод РДГ в район базирования», выражаясь языком приказа, осуществлялся с восходом солнца, когда низкая температура на высокогорье уменьшает турбулентность. «Вертушки» зашли на плато на бреющем, с западной стороны долины, так что солнце светило группе в затылок, а гипотетическим душманским позициям у Ландайсина в глаза. Заурия и Новаев — в оптические прицелы, а Дрепт и Донец — в бинокли, не опасаясь выдать себя бликами, рассматривали дальнюю стенку этой природной чаши, за слепящей лентой Ландайсина, где таилась для них гипотетическая опасность. Выбор места и времени высадки, как и решение десантироваться не по частям, а сразу всей группой, пришли к Дрепту после посещения кабульского музея в роли московского топографа. Положа руку на сердце, он ничего особенного от этого визита не ждал и отнесся к нему, как добросовестный школьник — к нудному, но обязательному мероприятию. В конце концов, чего-то стоящий макет местности в условиях огромной, но бедной страны можно построить только на материалах аэрофотосъемок и топокарт, наверняка предоставленных афганцам советскими специалистами еще до войны. Внимательно изучить их Илья Дрепт мог и минуя музейный зал, и начальника игрушечного Нуристана, молодого историка Ахмада Риштина. Кстати, того ничуть не удивил облик московского топографа — в афганке, в офицерских погонах. На войне, как на войне, наверное, думал он. А, может быть, как восточный человек, принимающий гостя, воздержался от неделикатных суждений. Застоявшись в музейных стенах, как жеребец в стойле, хронически лишенный аудитории в это нетуристское для страны время, Риштин обрушил на Дрепта все свои профессиональные восторги, обостренные одиночеством архиваририуса. Его гордость — игрушечный Нуристан — создавался не один год бескорыстными энтузиастами, мастерами своего дела. Они так увлеклись задачей приблизить макет к оригиналу, что даже позаботились об искусственном освещении, имитирующем естественное. И оно создавало свой эффект в зависимости от времени суток. «Вот сейчас мы имеем… — говоривший по-русски, как и многие его сверстники, выпускник московского института Риштин поднес к своим близоруким глазам руку Дрепта с командирскими часами. — Полдень». Они подходили к затемненному залу без окон, где размещалась экспозиция. У входа в зал, на щитке, оснащенном парой тумблеров и реле, невысокий афганец торжественно приподнялся на цыпочках и установил над макетом, как понял Дрепт, летний полдень, отчего зал изнутри плавно и мягко осветился. Его рукотворное солнце двигалось по строгой орбите, прорезанной в потолке, и проливало на пол то яркий полуденный свет, заставлявший крошечные минареты отбрасывать тень, а реки отсвечивать серебром, то свет, приглушенный набегавшими облаками, и тень от облаков причудливо скользила по земле. «Ах, Толя, молодец!.. — ахнул про себя Дрепт. — Дорогого стоит твоя экскурсия…» Никакая аэрофотосъемка и никакая штабная карта, где реалии считывались по условным знакам, не дали бы такой полноты трехмерный слепок с восточной приграничной окраины Афганистана. «Камдеш? — переспросил Риштин, беря его под руку. — Из посольства мне сказали, коллега, что тебя интересует Камдеш?» — Ахмад был ниже его ростом и смотрел снизу вверх. Так комично смотрит, наверное, на Тараса Парахоню карлик Вася, когда тот его прогуливает, подумал Дрепт. «Можно, я сам?» — попросил Дрепт, суеверно загадав, что если «сам», поиск по Ландайсину окажется удачным. Хозяин игрушечного Нуристана щедро простер ладони над макетом, точно предлагая скатерть-самобранку. Для подробного осмотра экспозиции по ее периметру оставался узкий проход. Камдеш безошибочно можно было бы найти, обойдя всю панораму по часовой стрелке: по правую руку прямоугольник панорамы завершался границей с Пакистаном. Но Дрепт не стал его обходить. Он разыскал междуречье глазами и так рассматривал его, поглядывая на то, как отбрасывает на долину свет солнце, спрашивая себя, насколько может быть точна в своем правдоподобии вся эта игрушка. И лишь потом направился к месту на макете. Междуречье, раскинувшееся овальным совком ручкой к Пакистану, открывалось со стороны предполагаемого им десантирования высокогорным плато. Достаточно просторным и защищенным — если даже допустить пятидесятипроцентную погрешность макета, — для того, чтобы не попасть под прямой обстрел моджахедов при высадке. Это было важно: «характер» их встречи с моджахедами и подскажет РДГ дальнейшую тактику. Незамеченной группе в любом случае не высадиться. И если моджахеды начнут войну при подлете или высадке, значит, они не организованы и бесконтрольны. Тогда дело обойдется без японских чайных церемоний и поиск Дрепта завершится наведением на объект штурмовой авиации. Если же моджахеды не станут лезть на рожон и попытаются лечь на грунт, работа для Дрепта только начнется. Но для этого и самому Дрепту не следовало лезть на рожон. Плато для таких ритуальных танцев подходило идеально. Оно — пропуск в междуречье. Но, конечно, надо было убедиться в безопасности самого пропуска. «Почему Камдеш? Вы бывали там?» — спросил афганец. Камдеш от плато оставался в стороне, левее, как бы за рамками действий РДГ, и поэтому на него — в порядке конспирации — можно было перенести центр тяжести возможных подозрений со стороны незнакомого музейного сотрудника. «Не я, мой приятель. Он работал там до войны в составе комиссии министерства торговли. — Пусть проверяют. — А нынче пишет книгу мемуаров. В ней глава о Нуристане. Он потрясающе отзывается об этом крае». У Ахмада Риштина очередной протуберанец восторга: «Он прав, это нечто!.. Если мы здесь закончили, пойдемте ко мне пить чай. — Риштин, не дожидаясь согласия, опять взял гостя под руку. — Нуристан — это очень нетипично для Афганистана…«…Он таки был нетипичен. Их не обстреляли ни при облете местности, ни при подлете к плато, ни при посадке, хотя последние километры они шли на бреющем. И цель для моджахедов была соблазнительна: два «МИ-8» и два «МИ-24». Хотя для этого «поиска» Дрепта, — и для людей, и для снаряжения, — хватило бы одной «пчелки». Внушительностью сопровождения командование морально компенсировало группе ее малочисленность, а себе — полное непонимание задачи. Было чему удивляться, зная афганцев: они вначале стреляют, потом думают. Ребята от напряжения взмокли, но Дрепт настоял на таком рискованном подлете — тесте. Лишь сотрудник афганского МИДа Хафизулла Али, не въехав, невозмутимо нес всякую чушь. Когда он утомил, Дрепт его попросил: «Изя, помолчи!» Назвал чужим именем, имея ввиду жгучую еврейскую красоту этого пассажира. Чем вызвал новый приступ болтливости. «Откуда ты знаешь Соню, Илья? Только она меня так называла!» Закатывая глаза, афганец принялся вспоминать свой московский роман. Но в иллюминаторе уже блеснули на солнце ленты Кунара и Ландайсина, широкая и узкая, и Хафизулла, признав родные места, с детской непосредственностью принялся тыкать пальцем в толстое стекло, перечисляя названия деревушек далеко внизу: «Куштоз»… «Камдеш»… «Тариху»… «Каму»…» Приземлились без приключений. Убедившись, что на этом плато их можно было достать уже только гаубицами, ребята отложили оружие и полезли за сигаретами, а «летуны» выбрались из своих машин поразмять ноги. Командир звена майор Астахов, выбравшись из своего латанного «крокодила» — с заделанными техниками следами от пробоин, — широко улыбнулся и подмигнул: «Альпийская идиллия, да?» «Это мы будем еще посмотреть, — философски рассудил Тарас Парахоня, поднимаясь на ноги и отряхивая с комбинезона жухлые травинки. — Идиллия будет тогда, товарищ майор, когда вы нас с этого самого места заберете по выполнении группой боевой задачи. Здоровыми и невредимыми». «Заберем, заберем! — обещал майор. — Паша Астахов билеты в один конец не выдает, у кого хотите спросите. Ты мне еще, Параход, банку ректификата поставишь». У Паши Астахова были два качества, железно сближавшие его с людьми. Первое: познакомившись, он раз навсегда запоминал их имена. Второе: он действовал на людей успокаивающе. Он дышал надежностью. И насчет билетов в оба конца почти говорил правду. Почти — потому, что не всегда от майора это зависело — и десантировать, и эвакуировать одну и ту же группу. Астахов бы рад вернуться за этой группой, но это уж как карта ляжет. Ему в день на своем «крокодиле», как прозвали «МИ-24», иногда приходилось совершать по пять — шесть боевых вылетов. И далеко не все они сопровождались мягкой посадкой, как этот. И если этому рейду — судя по всему — командование придавало особое значение, его звено заберет команду Дрепта в условленное время. Коней на переправе не меняют. «Илюша, а это зачем?» — Астахов кивнул на нарукавную повязку с красным крестом. С такими повязками прибыла вся РДГ. Красным крестом был помечен, где это только можно, ее груз. Перекурив, ребята выгружали из «вертушек» свои рюкзаки, ящики и тюки. Такая повязка нелепо красовалась и на рукаве Хафизуллы. Он на этом сам настоял. Сейчас ребята, давясь от смеха, смотрели, как Хафизулла объясняется со стариком пастухом, и тот, часто кивая, все же испуганно косится на повязку. «Старик говорит, что мы заберем скот! — крикнул Хафизулла, успокаивая пастуха жестами. — Он говорит, что нам нельзя спускаться в долину. Что надоели грабежи, и они взялись за оружие!..» «Спроси его, кто их грабит?» — отозвался Дрепт. Снова выразительный, как в пантомиме, диалог двух афганцев, в конце которого пастух указал клюкой куда-то в долину. «Он говорит, те приходили из-за Ландайсина…» «Скажи ему, что мы не те. И что мы с теми, кто приходит из-за Ландайсина, разберемся!.. Ну вот, Паша, а ты спрашиваешь, зачем нам «Красный Крест». «Он говорит, что дядя нас ждет, Илья. Он вначале не узнал меня. Он говорит, что когда я уезжал учиться, я был худым, как коза», — снова донесся голос Хафизуллы. «А теперь, какой ты? Что он говорит? — отозвался Дрепт. — Или это не переводится?» Дрепту надоело перекрикиваться, и он спустился к ним на одну ступень террасированного склона. Тропинка была протоптана до самых Чартази, и склон был не так уж крут, чтоб сойти с их грузом. Чартази лежали на нижней террасе, прилепившись этажами хижин к стенке склона в том месте, где он терял плавность и круто обрывался. Маленький хуторок на границе предгорья и долины, в рогатке рек Кунар и Ландайсин. До Кунара от «хуторка» — местров пятьсот, до Ландайсина — километров пять. А вся малая родина Хафизуллы Али, восторженно обзреваемая им в иллюминатор вертолета, разместилась в радиусе двадцати пяти километров, только Камдеш — километров в сорока. Сами Чартази нельзя было назвать ни кишлаком, ни аулом. Дрепт разглядел в бинокль добротные деревянные постройки с плоскими крышами, причудливые мостки через высохшие русла. Все это утопало в непривычной для глаз зелени — купах кедров и пихт. Если бы дорисовать к деревушке фоном заснеженные вершины, получилась бы японская миниатюра. Быть может, с фигурками крестьян, пробирающихся горными тропами. Или самураев. А так получалось «это мы еще будем посмотреть», с фигурками крестьян на подворье земельного аристократа Али. Но без моджахедов. «А откуда, Хафизулла, твой дядя узнал о нашем прибытии?» — спросил Дрепт. Хафизулла сделал хитрые глазки: «Голубиная почта, Илья!» Врал, конечно. Но сейчас это уже было неважно. Вернее, не так важно, как молчание моджахедов. Нетипичное молчание, быть может, напрямую связанное с «голубиной почтой». И что же сейчас мы имеем? Они десантировались. И Дрепт угадал с плато. По всему, это плато станет и местом вывода группы из района. Если не помешает эта самая «голубиная почта». Он обернулся к стоявшему над ним метрах в десяти Астахову, вдруг привлеченный хорошо знакомым шумом двигателя. Или показалось? Нет, майор смотрел над собой, против солнца, опустив со лба солнцезащитные очки. Затем изобразил Дрепту указательным пальцем верчение винта — дескать, «вертушка». Место, откуда доносился приближающийся звук двигателя, было скрыто от Дрепта склоном. Он в несколько прыжков преодолел его и вновь оказался на плато, где снайперы прошаривали оптикой берега Ландайсина в тех местах, где по расчетам группы могли располагаться позиции моджахедов. Эти расчеты, конечно, не претендовали на безупречность. Они были сделаны в гарнизоне, когда к имевшимся топокартам и аэроснимкам Дрепт добавил эскизы, сделанные в кабульском музее профессионалами афганцами. Ему пришлось схитрить с сотрудником музея Ахмадом Риштином и спереть нужные, когда тот колдовал над чайником. Леня Донец, мельком, как на докучливое насекомое, взглянул на заходящую на посадку пчелку и вновь ушел с головой в свое занятие. Он набрасывал на планшете «свою» карту местности, то и дело прикладывая к глазам бинокль и делая пометки. Чтобы не искажать показаний, компас к планшету был прикручен медной проволокой. Затем Донец протянул Дрепту вырванный из блокнота листок с координатами, полученными в полевых условиях. Семьдесят один градус и тридцать минут северной долготы и тридцать пять градусов и двадцать минут восточной широты. Донец был обстоятелен во всем, даже в том, что не имело никакого практического значения. Новоприземлившаяся «вертушка» мало у кого вызвала интерес. Не тот случай, не на отдыхе же люди. Посчитали, что так и надо. Как на большой стройке, где все заняты на рытье котлована или закладке фундамента. Кто — за теодолитом, кто — за рычагами экскаватора, кто — за телефоном в диспетчерской. В такой обстановке аврала очередной самосвал вызовет живой интерес разве что у бездельника. Таким «бездельником» здесь оказался старший прапорщик Тарас Парахоня, направивший на незапланированную «пчелку», когда та заходила на посадку, ствол пулемета Калашникова. «Уверенно зашел, — прокомментировал посадку Астахов, — Ваш?» «Я хотел спросить о том же тебя», — ответил Дрепт. «Интересно девки пляшут, — удивился Астахов. — А где же «здрасти»?» Незнакомец был в темном комбинезоне, в каких ходит аэродромная служба, бросил в их сторону хмурый взгляд, расценивай, как хочешь. Если хочешь — «привет!», если хочешь — «какого черта уставились?». Огляделся и спросил на правах завсегдатая: «Дед не здесь? За Абдулхаем не посылали?» «Любезный, ты не заблудился?» — Парахоня держал ПК на уровне пояса, и с этими почти девятнадцатью килограммами вороненой стали в своих медвежьих лапах выглядел достаточно эффектно. «Любезный, — проговорил Парахоня сквозь зубы, поняв, что незнакомец ни к кому из присутствующих не имеет никакого отношения, что он просто невоспитан. — Здесь стоянка платная!» Им можно было любоваться, как хорошим агитационным плакатом в пользу афганской кампании. Саженого роста, черный от загара, бритоголовый, казачьи усы и красивая слепая ярость в глазах. Тот, в комбинезоне, — он уже отдавал какие-то распоряжения кому-то оставшемуся в «пчелке», — спиной почувствовал «настроение» прапорщика, и очень медленно повернулся, сделав руками шутовское «хенде хох!». По нему нельзя было сказать, что испугался, наверное, решил разрядить обстановку. «А я ведь не против. Что вы скажете, если товаром?» — Как ни в чем не бывало он повернулся к ним спиной и стал принимать из рук такого же хмыря бумажные мешки — мешок за мешком. «Что там у вас?» — спросил Дрепт. И услышал за спиной запыхавшегося от подъема Хафизуллу: «Гербициды это, командир, гербициды! Жизнь продолжается!» «Химическая служба, — догадался Астахов. — Да ну их на хрен!.. Так что, Илья, мы — ушедшие?» Пожав Дрепту руку, Астахов отдал своим команду «по коням», и тут «химики» явно заторопились с выгрузкой, чтоб сняться с плато в фарватере такого звена. Когда «вертушки» ушли, и Дрепту окончательно стало ясно, что они с Чартази будут работать, как с базы, он отправил в усадьбу четверку людей. Цепочка растянулась на полсотни метров. Возглавлял ее сапер Гриша Малек со щупом. За ним, с АК наизготовку, Парахоня. Замыкал Суслов — и палец тоже на спусковом крючке. Шли медленно: беспечность Хафизуллы — не гарантия безопасности тропы в Чартази, тем более что, кроме старого Али, неизвестно, кто еще был извещен о прибытии «миссии» Красного Креста. Дрепт не собирался принимать всерьез объяснения Хафизуллы ни о голубиной, ни о какой-либо еще почте. Предусмотрительно же отправил Хафизуллу с плато, не желая, чтобы тот стал свидетелем каких-либо результатов визуального поиска снайперов. Дрепт был уверен, что моджахеды на том берегу Ландайсина засекли их «вертушки» и подняты в ружье. И обязательно демаскируют себя. И пока ребята просматривали противоположный берег, поделив его между собой на сектора, Дрепт с остальными принялся обследовать края и склоны плато. Есть ли на него, кроме тропы из Чартази, доступные подходы. На юго-западном его краю они обнаружили следы боя. С десяток развороченных прямым попаданием бойниц, согнутый в бараний рог и далеко отброшенный взрывом пулемет Калашникова, щепки от снарядного ящика с китайскими иероглифами. Обойдя по дуге позиции — моджахеды частенько бросали их, прежде заминировав, — Дрепт заглянул вниз. В метрах трехстах от подножия плато тянулась вдоль слепящей на солнце ленты Кунара грунтовка. Лохмотьями колес свисал над рекой развороченный БТР, а из воды торчал бок санитарной машины. Леня Донец уже пластался между бойниц, работая пальцами с обломанными ногтями — из-за высокого содержания в горах Афганистана железной руды миноискатели здесь зачастую были бесполезны. «Нурсами этих посекли, — сказал он, обследуя воронки. — А что там внизу?» «Один «броник» и санитарка. Наверное, колонна проходила, — ответил Дрепт. — Как ты думаешь, Леня, давно?» Нет, недавно. Гюго ему рассказал бы. «Ну что это за война, Леня?! — добавил он. — Шла бы сегодня эта колонна, «крокодилы» бы вместо моджахедов нас постреляли!..» Донец уже стоял рядом, отряхивая руки. Группа, не считая снайперов, сгрудилась за спиной. Ребята смотрели на грунтовку. «Интересно, как они забирались сюда», — сказал гранатометчик Миха Пфайфер. «Мне это тоже интересно, — ответил ему Дрепт. — Безондерс (особенно — нем.), если через Чартази. Такое гостеприимство земельных аристократов Али меня смущает…» «Натюрлих (конечно — нем.)!» — подыграл командиру поволжский немец Миха Пфайфер. «И это мы постараемся выяснить сегодня». — Командир зашагал к снайперам. Слава Новаев слышал разговор. «За ужином, — сказал снайпер, успевший разглядеть внизу, в усадьбе живописную картинку. — Во дворе у Хафизуллы разделывают барашка…» «А кроме барашка?» — Командир присел рядом на горячий камень и повел биноклем по тому берегу. «Черт меня дери!» — подал голос Заурия. Интересно, что там увидел второй снайпер? Дрепт подобрался к северному краю плато, и приложил к глазам бинокль. Перед ними расстилалось фиолетовое море маков — та самая седловина, о которой говорили Али в кабульском духане. Она прогибалась под караванной тропой, разделявшей ее надвое, — об этой тропе тоже говорили в духане. И тропа упиралась в крутой берег горного потока, и здесь обрывалась. А что там дальше, отсюда не разглядеть. Разве что непонятную постройку на берегу, в самом конце обрывающейся тропы. Теоретически считалось, что это заброшенная лесопилка. «Ты чему так удивился, Марат?» — спросил Дрепт снайпера. «Фиолетовые маки!..» «Ты что, в Казахстане на них не нагляделся?» «Видел, конечно, но привыкнуть не могу…» «Командир, вижу группу! — позвал Новаев. — Поднимается по тропе. Афганцы, мальчишки. С ними Суслов. Машет рукой…» Дрепт разглядел в бинокль: к ним направлялось десять бачаев со своими несерьезными ружьями на плечах, тянувших под уздцы ишаков. Может быть, тех мальчишек, дожидавшихся старого Абдуллахая в «Тойоте» в духане и чуть не устроивших перестрелку с царандоем. Суслов, замыкавший группу, изредка, на всякий случай, помахивал товарищам, оставшимся на плато рукой, показывая, что все в порядке. Чтоб не шмальнули по нему свои, навидался за свой месяц в Афганистане сумасшествия. «Парахоню где-нибудь видишь?» — спросил Новаева командир. Почему Суслов один, без Парахони? Посылая прапорщика вниз с Сусловым, командир ему наказал: «Приглядывайся к нему цепко! Не опекай — приглядывайся, понял?» Прапорщик ничего не понял, он был удивлен. Он успел привязаться к москвичу, попав под обаяние его гаерства и цирковых фокусов — стрельбы, умения взбегать по вертикали, ничем не пользуясь, и делать выверенный бросок гранатой по выверенному объекту. Прапорщик обрадовался, когда старый Али предложил в помощь своих бачаев с ишаками Группе теперь не придется тащить груз на своем горбу. Не догадываясь о сложных отношениях командира и москвича, прапорщик ничего не увидел зазорного в том, что с мальчиками, не расстающимися со своим оружием, обратно поднимется Суслов. Чтоб не нервничали там, наверху, из-за винтовок пацанов. А они пока с Мальком осмотрятся внизу. Сапер при этом важнее, чем два переводчика; вторым прапорщик считал Хафизуллу. Но была еще одна причина такого расклада, не менее веская, нежели операция под кодовым названием «Берроуз». Во дворе Али готовили угощенье для прибывших шурави. Гвоздем программы служили уже освежеванный барашек и почищенная форель, выловленная в горном потоке. Оба шурави, боясь, что без них блюда испортят, лезли со своими расспросами и советами: хохол — спец по мясу, астраханец — по рыбе. «Обоих вижу. У плиты. Пробуют! — Снайпер Новаев одобрительно посмеивался. — Засранцы!» — И выругался, коснувшись рукой раскаленных камней. «Я их что туда, кашеварить послал?» — Хмурясь, Дрепт отер пот со лба. Солнце палило уже нещадно; что называется, плавились мозги. С плато надо было убираться: здесь все равно ничего не высидеть, а на шасси и гусеничный ход гору не поставить (а хорошо бы!). Но установить на плато наблюдение и охранение необходимо. Если даже усадьба окажется хорошо подготовленной ловушкой, те, что останутся на плато, контролируют подходы к Чартази, а если моджахедам вздумается атаковать Чартази с плато, они не дадут им его занять. Такая вот элементарная математика. Группу придется располовинить, несмотря на ее малочисленность.
