Восстание - Юрий Николаевич Бессонов
13
К досаде крестьян, высыпавших из домов и наперебой приглашающих разведчиков-партизан почаевать да погреться, Гурулев решил в селе не задерживаться и, не ожидая подхода пехоты, тотчас же двинуться со всей разведкой вперед, чтобы в случае надобности прикрыть Черемухово со стороны Кувары.
Он послал об этом донесение Полунину и просил Косоярова тоже не задерживаться в Черемухове, а двигаться по приречной дороге дальше к Куваре. Косояров к этому времени был со своими разведчиками уже в деревне и стоял на восточной окраине.
Пройдя на рысях по улице, разведчики Гурулева свернули в первый проулок и снова выехали в степь. Вперед и влево поскакали дозорные. Вправо Гурулев дозорных не послал: он рассчитывал все время держать зрительную связь с Косояровым, так как до самой Кувары, простираясь к реке, лежала безлесая плоская равнина и дороги, по которым двигались разъезды, шли почти параллельно. И в самом деле, только-только выехав из села, Никита справа увидел полувзвод косояровских всадников.
Впереди на шагистом чалом коне, с длинной не по голове шеей и с широким крупом, сидел сам Павел Никитич. Видимо, он поторапливал всадников, так как кони их все время сбивались с шага на рысь.
«В Кувару торопится, наверное, надеется там дочь разыскать, — подумал Никита, вглядываясь в тщедушную маленькую фигурку Косоярова на рослом и тяжелом коне. — А почему бы и нет? Наверное, разыщет…»
Никите попрежнему было легко и весело. Он с любопытством оглядывал новые незнакомые места и ехал, как на прогулке, совсем не озабоченный предстоящим боем. Да он и не верил, что бой разыграется. Его не покидала странная уверенность, что и в Куваре белых нет, как не было их в Черемухове. Ему казалось немыслимым, невозможным, чтобы выстрелы и крики боя сейчас нарушили тишину этого раннего счастливого утра, этот покой снежной равнины.
Предутренний ветерок стих, и воздух был неподвижен. За черной зубчатой стеной дальнего леса на правом берегу Ингоды вставало солнце. Красный туман восхода все окрашивал в нежные розовые цвета: и перья низких облаков, и снега долины, и даже пар, вырывающийся из конских ноздрей.
Воздух делался все прозрачнее, и все отчетливее становились видны косояровские разведчики на прибрежной дороге.
Мороз пощипывал щеки и бодрил. Кони шли весело, и снег пел под их копытами. Даже жеребчик Никиты перестал дурить — не совался вперед и не запрокидывал голову.
Вдруг впереди на вершине холма появился всадник. Он скакал во весь опор и, сорвав шапку, махал ею в сторону приречной дороги.
— Ленька Черных из дозора… — сказал кто-то. — Сюда скачет, сигнал какой-то дает…
Всадник на маху перевалил холм и гнал лошадь к дороге, по которой ехали разведчики. Теперь и Никита узнал в нем уезжавшего в дозор Черных.
«Может быть, японцев заметил…» — подумал Никита и в то же мгновение увидел на дальнем холме у реки конных. Их было человек двадцать пять. Шли они рысью, но вдруг придержали лошадей, как бы удивившись встрече с разъездом Косоярова, попятились было назад за холмы, потом быстро рассыпались по степи и, подняв лошадей в галоп, понеслись навстречу косояровцам.
— Шашки!.. За мной!.. — крикнул Гурулев и, ударив нагайкой коня, выхватил клинок.
Защелкали нагайки других разведчиков, и рядом с собой Никита услышал тяжелое дыхание коней, выравнивающихся в одну линию. Рыжий жеребчик, не пуская других лошадей вперед, вырвался из строя и шел голова в голову с каурым конем Гурулева.
Никита увидел заиндевевшую бороду Дениса Трофимовича, голубой клинок шашки, которую он, готовясь замахнуться со всего плеча, держал, откинув назад к крупу коня, и, спохватившись, сам вырвал из ножен шашку.
Вдоль прибрежной дороги в багровом дыму восхода скакали чужие кавалеристы.
Никита видел их желтые шубы с широкими собачьими воротниками, их мохнатые серые папахи и поднятые над головой обнаженные порозовевшие сабли. Он догадался, что это японцы.
Навстречу японцам, развернув своих всадников в линию, скакал на чалой лошади Косояров.
— Э-ге-ге-гей! — закричал Гурулев, стараясь привлечь к себе внимание японцев и ослабить их удар по малочисленному косояровскому разъезду. — Э-ге-ге-гей!..
— Э-ге-ге-гей! — в один голос подхватили партизаны и заулюлюкали, криками оглашая долину.
Жеребчик Никиты, еще не слыхавший такого оглушительного улюлюканья, рванул, закусив удила, и, словно спасаясь от смертельной опасности, вынес Никиту вперед, оставив позади даже гурулевского каурого меринка.
В строю атакующих японцев произошло секундное замешательство, но тотчас же они перестроились, и, разбившись на две группы, продолжали атаку — одна группа шла на Косоярова, другая — на Гурулева.
«Хорошо, хорошо, теперь, значит, они не сомнут Косоярова, — думал Никита. — Теперь силы почти равны, почти равны… Только бы скорее…»
Кони шли на пределе карьера, и расстояние между японцами и партизанами быстро уменьшалось.
Никита уже не слышал криков товарищей и конского храпа. Он сам кричал, не слыша своего голоса. Все смешалось в сплошной гул в ушах: и крики людей, и конский топот, и фыркающий лошадиный храп, и свист вдруг подувшего морозного ветра…
Никита не знал, что делается на приречной дороге. Он видел только приближающихся японцев и стремительно бегущую навстречу белую землю с торчащими из снега мертвыми стеблями трав.
Он ни о чем не думал и ничего не примечал кругом. Время как бы остановилось, и пространство исчезло. Все свершалось сразу, вне времени, и мелькало, подобно сверканию молнии, не оставляя в сознании никакого следа.
И вдруг совсем рядом Никита услышал тонкий пронзительный крик «банзай» и прямо перед собой увидел желтого кавалериста. Кавалерист показался ему огромным, как увеличенная тень человека на стене. Потом с поразительной ясностью Никита увидел и бурый воротник шубы кавалериста, и сухой жилистый храп его гнедой узкогрудой лошади с приложенными к маленькой голове ушами, и ее розовые ноздри, выбрасывающие ослепительно белый пар, и желтое лицо японца с ощеренными золотыми зубами.
