Нюрнберг - Николай Игоревич Лебедев
У всех, кто находился в кабинете, было одинаковое выражение лица – каменно-невозмутимое, будто ничего особенного не происходило.
Однако это было не так.
В центре кабинета, широко расставив ноги, стоял американский полковник с белыми от гнева глазами и громко кричал. На лбу его блестели бусинки пота. Из-за спины полковника выглядывал адъютант, белый и растерянный.
А перед полковником, спиной ко входу, сложив руки на груди, возвышался человек в советской военной форме.
– …Это совершенно возмутительная ситуация! – кричал американец, и от его шеи вверх подымалась багровая полоса. – В конце концов, вы должны помнить о том, что здесь не советская зона, а американская. Мы тут хозяева! А вы в гостях. Вы не имеете права контролировать американских представителей, а тем более меня! Мы способны прекрасно разобраться и без вас!..
Завершив эту тираду, американец умолк и исподлобья уставился на визави.
Повисла пауза, нарушаемая лишь шелестом бумаг и звуками шагов солдат, продолжавших сгружать коробки с документами.
Человек в советской военной форме – на плечах можно было разглядеть полковничьи погоны – спокойно произнес:
– Ну и чего он разорался? Зайцев! Что ему надо?
Светловолосый лейтенант Зайцев, круглолицый, с румянцем во всю щеку, выглянул из-за стеллажа.
– Товарищ полковник, я же только по-немецки, – растерянно сообщил он, и на лице возникла виноватая трогательная улыбка.
Полковник огляделся по сторонам. Клерки уткнулись в бумаги. Надо понимать, что по-английски тут никто не говорил.
– Разрешите, товарищ полковник! – сделал шаг вперед Волгин.
На эти слова офицер обернулся. Был он представителен, на висках серебрилась седина. Темные глаза смотрели жестко и пытливо, губы под узкой полоской усов были сжаты.
Он смерил Волгина взглядом и сдержанно кивнул.
– Он говорит, что это возмутительно, – кратко сформулировал смысл сказанного американцем Волгин. – Говорит, что это американская зона, а мы в гостях. Говорит, что советские не должны контролировать американцев.
– А ты ему вот что скажи, – полковник по-хозяйски обернулся к американцу. – Во-первых, я не обсуждаю приказ командования… Переводи!
Волгин стал переводить слово в слово. Для него это никогда не составляло труда. До войны его, бывало, приглашали на встречи с иностранцами, и он привык одновременно слушать и говорить. Это был его конек.
– Во-вторых, – продолжал тем временем полковник, – мы тут наблюдатели на законных основаниях. Мы не американцев проверяем, а то, как проводятся охранные мероприятия. И в‑третьих… – полковник сделал полшага вперед и выразительно глянул на гостя: – Тут, в Германии, мы все в гостях – и русские, и американцы…
Американский полковник, продолжая багроветь до самых кончиков ушей, выслушал перевод, потом резко шагнул в сторону и, не глядя на Волгина, вышел прочь из кабинета. Из коридора донесся тяжелый звук его удаляющихся шагов. Адъютант семенил следом.
– Вот так-то лучше, – сказал хозяин кабинета, и присутствующие будто выдохнули. Волгин кожей почувствовал, что напряжение ушло, бумаги в руках клерков зашелестели веселее.
Сомнений быть не могло: полковник и есть тот самый знаменитый Мигачев, в подчинение к которому был откомандирован Волгин. Известно, что Мигачев был суров и терпеть не мог пререканий. Об этом Волгина предупредил Бабленков, когда они прощались.
– Не рассчитывай, что с ним будешь вась-вась, как здесь, – буркнул Бабленков. – С Мигачевым ты не забалуешь. Еще назад попросишься.
– Попрошусь, – радостно улыбнулся Волгин, понимая, что майор все-таки простил его за «измену». – Но прежде брата найду. И сюда привезу.
– Давай-давай, – кивнул Бабленков.
И вот Мигачев стоял перед Волгиным и внимательно изучал его взглядом. Вернее, это Волгин стоял перед Мигачевым и чувствовал себя не слишком уютно, хотя и пытался скрыть свое состояние.
– Товарищ полковник, разрешите доложить. Капитан Волгин прибыл в ваше распоряжение.
Мигачев еще несколько секунд буравил нового подчиненного глазами и не сразу откликнулся.
– Вольно, – наконец-то распорядился он и направился к рабочему столу. – Так это ты к нам просился? Мне сказали, всех замучил. Что, в Берлине тяжела была служба?
– Никак нет. Служба везде одинаковая.
– Переводчик?
– Так точно.
– Языки?
– Немецкий. Английский. – Волгин подумал и прибавил, пряча улыбку: – И русский немного.
– Шутник? – неприязненно поинтересовался полковник. – Мне обещали боевого офицера, а не артиста погорелого театра.
– Три года на передовой. Войсковая разведка.
– Разведка – это хорошо. – Мигачев взял со стола пачку фотографий и сунул в ящик стола. Волгин понял, что эти действия – лишь способ уйти от прямого контакта. Полковник прощупывал его, но делал это неприметно. Оценивал. – Слыхал, ты был один из лучших в дивизии? Ну, посмотрим.
Он уселся за стол и уткнулся в бумаги.
– Обустраивайся пока, разведка, и жди дальнейших распоряжений. Свободен!
– Товарищ полковник, разрешите по личному вопросу?
Мигачев поднял глаза и в упор уставился на собеседника.
– Я ищу человека, – Волгин предпочел не тянуть и принять молчание полковника за разрешение продолжить разговор. – Рядовой Николай Волгин. Это мой брат. Он где-то здесь, в Нюрнберге…
– Зайцев! – перебил Мигачев. Из-за стеллажа вновь высунулся круглолицый лейтенант. – Рядовой Волгин – знаешь такого?
– Никак нет! – браво отрапортовал Зайцев.
– Ну, если Зайцев не знает, то никто не знает, – резюмировал полковник, разведя руками. Лейтенант против воли разулыбался такому комплименту. Улыбка у него и впрямь была замечательная – открытая и сразу располагавшая к себе.
Волгин задумался на мгновение, потом произнес:
– А где можно справиться?..
– Вот что, капитан, – резко перебил его Мигачев, – у нас тут, вообще-то, важные дела. Вон в тюрьме высшие чины гитлеровской Германии, на носу крупнейший международный военный трибунал, и он уже на грани срыва. Гитлеровское подполье активизировалось, а мы с союзниками никак договориться не можем, как видишь…
В кабинет, растолкав солдат, вбежала запыхавшаяся темноволосая девушка в гимнастерке. Миловидное лицо ее было бледным, она растерянно шевелила губами. По выражению лица девушки можно было определить, что произошло нечто неординарное.
– Что такое, Маша? – спросил Мигачев.
– Товарищ полковник!.. Там, в тюрьме…
– Что в тюрьме?
– Лей повесился! Прямо в своей камере!..
В кабинете повисла тишина.
– Вот тебе и начало трибунала! – наконец произнес Мигачев и с досадой хлопнул по столу ладонью.
Клерки, осторожно выглянувшие в окно, увидели, что во дворе тюрьмы, примыкавшей с тыльной стороны к зданию Дворца правосудия, уже царила суматоха: бегали солдаты и офицеры, а также люди в белых халатах.
8. Разговор с тенью
Такого, конечно, никто не ожидал.
В нюрнбергской тюрьме, построенной по пенсильванскому принципу – четыре здания, сходящиеся торцами к единому центру и оттого сверху напоминающие цветок, они отлично просматривались с основного поста, мышь не прошмыгнет, а возле камер топтались солдаты, поставленные присматривать за каждым заключенным, – чрезвычайные происшествия были чем-то из
