Джек Хиггинс - Бенефис Лиса
Чтобы не мучиться с подъемом по лестнице, Галлахер уложил Келсоу на длинный удобный диван в комнате внизу. Американец оставался без сознания, и Галлахер нашел его бумажник и открыл. Там был его удостоверение с фотографией и несколько фотографий женщины и двух маленьких девочек, очевидно, его семьи, да пара писем, оказавшихся настолько личными, что Галлахер их сразу сложил на место. Он услышал голос Элен, она говорила в кухне по телефону. Келсоу открыл глаза, посмотрел на Галлахера безразлично, потом увидел у него в руках свой бумажник.
— Кто вы? — Он слабо потянул бумажник к себе. — Отдайте его мне.
Вошла Элен. Она села на диван и положила руку Келсоу на лоб.
— Все нормально. Только успокойтесь. У вас сильный жар. Помните меня? Элен де Виль.
Он медленно кивнул.
— Женщина на пляже.
— Это мой друг. Генерал Шон Галлахер.
— Я только что посмотрел его документы, — сказал ей Галлахер. — Удостоверение немного подмокло, я оставлю его, чтобы подсохло.
— Вы помните, где вы? — спросила Элен Келсоу.
— Джерси. — Он вымученно улыбнулся. — Не беспокойтесь, я не совсем лишился рассудка. Я все понимаю, мне только нужно сконцентрироваться.
— Хорошо. Тогда слушайте, — сказал Шон Галлахер. — Ваша нога в очень плохом состоянии. Вам нужен госпиталь и хороший хирург.
Келсоу покачал головой.
— Это невозможно. Я говорил этой леди раньше: никаких немцев. Меня лучше застрелить, чем отдать им в руки.
— Почему? — потребовал гневно Галлахер.
— Она назвала вас генералом, это правда?
— Я служил когда-то в ирландской армии, а в прошлую войну служил в британской. Разве это имеет значение?
— Возможно.
— Хорошо. В каких вы войсках?
— В инженерных, штурмовых инженерных, если быть точным. Мы готовим высадку на пляжи.
Галлахер все понял.
— Это связано с вторжением?
Келсоу кивнул.
— Уже скоро.
— Конечно. Нам всем это известно, — сказал Галлахер.
— Да. Но я знаю, где и когда. Если немцам удастся из меня это выбить, вы представляете, что это значит? Все их войска будут сконцентрированы в нужном месте. Нам никогда не удастся сдвинуться с пляжа.
Келсоу ужасно разволновался, на лбу у него выступил пот. Элен успокоила его, устроила удобнее.
— Все будет нормально, обещаю вам.
— Джордж Гамильтон придет? — спросил Галлахер.
— Его не было. Я передала его экономке, что ты хочешь срочно его увидеть. Я сказала, что ты порезал ногу и думаешь, что придется наложить один-два шва.
— Кто такой Гамильтон? — резко спросил Келсоу.
— Врач, — ответила Элен. — И хороший друг. Он скоро будет здесь, чтобы заняться вашей ногой.
Келсоу снова начало трясти в лихорадке.
— Нужно сейчас думать о более важных вещах. Вам нужно поговорить с людьми из Сопротивления. Пусть они свяжутся по радио с разведкой в Лондоне и сообщат, что я здесь. Им придется меня отсюда как-то забрать.
— Но на Джерси нет движения сопротивления, — объяснила Элен. — Я хочу сказать, что народу здесь не нравится оккупация, и каждый старается сделать ее как можно более неудобной для врагов, но у нас нет ничего похожего на французское сопротивление, если вы это имеете в виду.
Келсоу воззрился на нее в изумлении, и Галлахер сказал:
— Этот остров, примерно, десять на пять миль. Здесь, примерно, сорок пять тысяч гражданского населения. Наберется на небольшой город. Как вы думаете, сколько продержится здесь сопротивление? Гор, в которых можно прятаться, нет. Вообще негде спрятаться.
Было заметно, что Келсоу трудно это переварить.
— Так что движения сопротивления здесь нет. И радио нет?
— Совершенно никакой связи с Лондоном, — объяснил Галлахер.
— А с Францией? — с надеждой спросил Келсоу. — Гранвиль, Сен-Мало. До них же всего несколько часов по воде, разве не так? Там-то должны быть отряды французского сопротивления.
Возникла пауза, потом Элен повернулась к Галлахеру.
— Cавари может поговорить с нужными людьми в Гранвиле. Он знает, кто они, и ты это знаешь.
— Правильно.
— Когда я пришла с пляжа, Гвидо как раз уходил. Он сказал, что они идут в Гранвиль во второй половине дня. Хотят воспользоваться туманом. — Она взглянула на часы. — Раньше полудня прилива не будет. Ты можешь взять фургон. Там эти мешки с картошкой для войскового склада снабжения в Сент-Хелиере и на рынок.
— Хорошо, ты меня убедила, — согласился Галлахер. — Но, насколько я знаю Cавари, он не захочет держать это все в голове. Это значит, нужно записать, что весьма рискованно.
— Но у нас нет другого выбора, Шон, — сказала просто Элен.
— Нет. Полагаю, ты права, — засмеялся Галлахер. — Чего я только не делаю ради Англии. Присматривай за нашим другом. Я вернусь, как только смогу.
Она окликнула Галлахера, когда он был уже у двери:
— Шон!
— Да? — Он обернулся.
— Не забывай, что ехать нужно по правой стороне дороги.
Это была старая шутка, но не без доли реальной озабоченности. Одним из первых нововведений немцев, оккупировавших Джерси, было изменение направления потока транспорта с левостороннего на правосторонний. Но и после четырех лет оккупации Галлахер все не мог к этому привыкнуть, правда и за рулем ему не часто доводилось сидеть. Им оставили один старый фургон Форд, и то только потому, что земельные угодья де Вилей снабжали различной сельскохозяйственной продукцией немецкую армию. Количества выделяемого бензина едва хватало на две-три поездки в неделю. Ими и ограничивались возможности использования фургона. Галлахер всегда экономил бензин, спускаясь с холма с выключенным двигателем. Правда, существовал небольшой черный рынок бензина, если вы знали нужных людей.
Спускаясь вниз, Шон проехал через крошечный живописный городок Сент-Обин и, следуя изгибу залива, дальше к Бел-Ройял, откуда уже открывался вид на Сент-Хелиер. Его путь лежал мимо множества береговых укреплений, но солдат рядом с ними почти не было видно. Авеню Виктории на въезде в город была пустынной. На его пути к Милл-бруку мимо прошел один из французских поездов, которые немцы перевезли сюда, и это было единственным признаком жизни до самого Гранд-отеля. Шон посмотрел на часы. Почти одиннадцать. Полно времени, чтобы успеть перехватить Савари до отправления судна «Виктор Гюго» на Гранвиль, поэтому, он свернул налево на Глостер-стрит и поехал к рынку.
В центре оказалось полно народу, главным образом из-за погоды. Красно-черный нацистский флаг со свастикой над входом в здание муниципалитета из-за сильной влажности тряпкой обвис на флагштоке. По-немецки муниципалитет звучит как рэтаус, так что для местных жителей он мгновенно превратился в рэт хаус: крысиный дом.
Галлахер поставил машину около рынка на Бересфорд-стрит, которая была почти безлюдной за исключением нескольких покупателей, да горстки немецких солдат. Сам рынок считался официально закрытым, открывался только по субботам на два часа после полудня. Тогда там бывало достаточно много народа, желавшего приобрести свежие продукты.
Галлахер взял из фургона два мешка картошки, толкнул дверь и вошел внутрь. Большинство прилавков старого викторианского рынка были пустыми, но рядом с некоторыми стояли люди. Галлахер сразу направился к прилавку в дальнем конце помещения, где крупный веселый мужчина в толстом свитере и кепке выкладывал ровными рядами корнеплоды под вывеской: Д. Шевалье.
— Итак, сегодня брюква? — спросил Галлахер, подходя.
— Вам это полезно, генерал, — ответил Шевалье.
— Это вы мне говорите? Миссис Вайбер подала мне на завтрак джем из брюквы пару дней назад. — Галлахера передернуло. — До сих пор чувствую этот вкус. Вот вам пара мешков картошки.
У Шевалье загорелись глаза.
— Я знал, что вы меня не подведете, генерал. Давайте их сюда, положим назад.
Галлахер втащил мешки в помещение позади прилавка. Шевалье открыл шкаф и достал из него старый вещевой мешок.
— Вот, четыре буханки белого хлеба.
— Господи! — поразился Галлахер. — Не иначе, вы убили за них кого-нибудь.
— Четверть фунта китайского чая и свиная нога. Идет?
— Приятно иметь с вами дело, — сказал Галлахер. — Увидимся на следующей неделе.
Следующей остановкой Галлахера была база снабжения войск на Уэсли-стрит. Раньше это был гараж, и там стояло с полдюжины грузовиков. Сейчас никакой активности не наблюдалось, но дородный фельдфебель Клингер сидел в стеклянном офисе и жевал бутерброд. Он помахал Галлахеру, открыл дверь и спустился по лестнице.
— Господин генерал, — вежливо сказал он.
— Господи, Ганс, однако вы и раздобрели, — сказал Галлахер на прекрасном немецком, указав на обширный живот фельдфебеля.
Клингер улыбнулся.
— Человеку нужно жить. Мы с вами старые солдаты, господин генерал. Мы друг друга понимаем. У вас есть что-нибудь для меня?
