Эмманюэль Роблес - Однажды весной в Италии
— Верно.
Неожиданно послышались взрывы, и начали вибрировать оконные стекла, но лишь со стороны сада. Одновременно зазвенели и подвески люстры, издавая всего лишь две ноты, и этот звук напоминал звучание какого-то старинного инструмента. Сандра поняла, что мысленно Сент-Роз сейчас очень далеко от нее, присутствие ее ему безразлично, и это вызвало у Сандры глухое раздражение. Жар от камина — она подбросила еще полено, — несмотря на дурное расположение духа, доставлял ей физическое наслаждение. Южный аромат стоявших в вазе цветов пробуждал воспоминания детских лет, смутные, но такие солнечные, что Сандра расстегнула халат, чтобы подставить этому теплу свою грудь и живот, воскрешая таким образом по прошествии тридцати лет те летние дни, когда она совсем голая лежала, растянувшись, на траве, под раскаленным небом, опьяненная переполнявшими ее чувствами и неосознанными желаниями. Из-за взрывов нервы ее были напряжены, кожу лица и рук кололо, словно иглами, и ей захотелось поговорить.
— Вы хотите перейти линию фронта, чтобы заняться тем же самым?
Вопрос удивил Сент-Роза. Он поднял голову и лишь тихо сказал:
— Разумеется…
— Стало быть, вполне возможно, — продолжала Сандра, — что однажды днем или, скорее всего, ночью вы тоже прилетите, чтобы сбросить на нас бомбы?
— Да.
— И по воле случая одна из них может попасть как раз в этот дом?
— Вполне вероятно.
— И как вы к этому относитесь?
— Ребенком я часто слышал о том, что при рождении я убил свою мать, ибо она умерла во время родов. Таким образом во мне невольно развили самый настоящий комплекс вины. Впрочем, постепенно мне удалось его преодолеть.
— Значит, вас вылечил цинизм?
— Вовсе нет, трезвость взгляда.
Сент-Роз выровнял несколько карт. Свет от камина падал на него сбоку, выхватывая из темноты то щеку, то челюсть. Его безупречно мужественный облик волновал Сандру.
— Что вы имеете в виду?
— Я знаю, что ощущают мои товарищи — те, которые летают сейчас там, наверху. Я знаю, что они не ангелы, но и не злодеи, как, впрочем, и большинство из нас. Во имя какой морали вы их осуждаете? Что касается меня, то я давно уже пытаюсь создать в себе какой-то внутренний стержень, и в то же время многое во мне рушится — то по моей собственной вине, то в силу обстоятельств.
Она не совсем его понимала, но все же догадывалась, чем он отличается от нее, чувствовала, что он стремится заткнуть в себе все щели, через которые могут вырваться наружу страсти, не поддающиеся контролю. Может, он из тех мужчин, которые считают сильные чувства слабостью, подлежащей искоренению. С лукавым коварством она поджидала, когда он заметит ее наготу. Спинка кресла скрывала Сандру от его глаз, но стоит ему подняться, и он наверняка увидит ее. Эта злорадная мысль спасала ее от страха, потому что грохот зениток усиливался и взрывы раздавались все ближе и ближе.
— Надо бы, — продолжал Сент-Роз, все еще держа в руках карты, — отказаться от прописных истин, которые кажутся нам важными и ценными, и тогда жизнь, а стало быть, и смерть наконец-то предстанут в своей подлинной простоте. Я много ездил, останавливался где придется. А когда я ушел на войну, моя мачеха, как я узнал, направо и налево раздавала мои книги и всю мою одежду, которые я не мог взять с собой, как будто мне уже не суждено было вернуться. Между тем она славная женщина и всегда питала ко мне добрые чувства. Но она инстинктивно понимала, что, когда человека нет, это все равно как если бы он умер.
Сквозь грохот зениток с площади прорвались пронзительные свистки: дежурные напоминали о необходимости соблюдать режим затемнения. Но Джакомо тщательно зашторил окна, выходившие на улицу, черной материей.
— Вам известно, — продолжал Сент-Роз, — что перед вылетом на задание члены экипажа обязаны опустошить свои карманы и сдать все вещи офицеру? По ряду причин запрещается оставлять при себе даже сигареты или трамвайный билет. Я впервые понял, что еще до того, как я стал военным летчиком, у меня уже выработалась привычка в минуты отъезда опустошать свои карманы полностью, вплоть до тайных уголков души, и эта формальность меня совсем не встревожила.
Опять свисток, и чей-то сердитый голос кричит:
— Свет на третьем!
Этот крик, казалось, довел зенитки до полнейшей истерики. Сандра чуть запахнула халат, но грудь оставалась открытой. Она лениво прислушивалась к словам Сент-Роза.
— В Германии случается иногда, что летчиков союзных держав, сбитых зенитной артиллерией или истребителями, гражданское население расстреливает еще в воздухе, пока они спускаются на парашютах, так что на землю падают уже изрешеченные пулями трупы. Если мне предстоит нечто подобное, я не буду в большой обиде на моих убийц — разве что за тот ужас и отчаяние, которые по их вине испытаю. Разрушенные дома, развалины, дети, погребенные в руинах, — все это существует. То, что мы, летчики, чувствуем там, наверху, — это вовсе не возмездие. Это совсем другое…
Усталым движением он бросил карты, встал, сделал несколько шагов по гостиной, отошел от кресла, в котором сидела Сандра, и множество видений замелькало перед ним: лица пилотов, бомбометатель в прозрачной кабине с пальцем на кнопке, пулеметчики у своих пулеметов в тесных турелях, открытый бомбовый люк, бомбы, готовые к сбросу, грозные в этом недолгом мнимом покое, и вот уже кругом все сметено, разбито, трассирующие пули, черные и красные разрывы зенитных снарядов, пылающие глаза прожекторов, зигзаги самолета в неистовом водовороте огненных вспышек… Как странно было видеть воздушный бой одновременно из самолета и со стороны, находясь здесь, в этом маленьком особняке, таком ветхом, что, пожалуй, хватило бы взрывной волны от одной бомбы, чтобы он рухнул! Сент-Роз услышал голос Сандры, насмешливо и дерзко спросившей:
— Как вы думаете, сколько у меня было любовников?
Он остановился, взглянул на нее, недоуменно пожал плечами, зашагал снова, обошел стол с другой стороны, далеко от камина, а она продолжала:
— Тридцать восемь, мой дорогой! А когда Луиджи женился на мне, я была девственницей! Живем-то мы в Италии, не так ли? Мне тогда едва минуло восемнадцать!
Она скрестила ноги, и только тут Сент-Роз заметил ее вызывающую позу.
— Тридцать восемь, и все — весьма приятные партнеры!
Стрельба зенитных орудий внезапно усилилась, люстра вновь дрогнула и мелодично зазвенела.
— Все, за исключением одного. Это был незнакомец, приставший ко мне на улице, и я пошла за ним, даже не спросив его имени. Поначалу он был ласков, предупредителен, но, едва мы оказались в постели, стал меня бить, а так как я кричала и отбивалась, он всем телом навалился на меня и словно парализовал. Мое сопротивление и ужас возбуждали его; поняв это, я взяла себя в руки, и он скоро успокоился.
Сент-Роз чуть было не спросил: «Зачем вы мне это рассказываете?», но в ту же секунду подумал, что бомбежка вызвала у нее нервный шок, а может быть, она стремится таким образом подавить в себе какое-то мучительное воспоминание. София как-то сказала ему, что через два года после свадьбы у Сандры родилась дочка, которая вскоре умерла от менингита, и что это событие все еще занимает важное место в ее жизни. Но можно ли верить всему, что рассказывает София? А Сандра продолжала:
— Есть у меня другое воспоминание, но уже более счастливое. Лет пять тому назад в Генуе я провела ночь с двумя мужчинами. Я с ними выпила, а потом согласилась пойти с одним из них, но он устроил так, чтобы его приятель оказался в той же квартире…
Поскольку Сент-Роз отошел в глубину гостиной и оказался в полутьме, она повернулась в его сторону:
— Вас это коробит, а? Тогда скажите мне, что я вам противна и что я веду себя как шлюха!
Гул зениток затихал, словно удаляющаяся гроза.
— Скажу вам одно: в исповедники я не гожусь, и вы вправе жить, как вам угодно! Впрочем, все, о чем вы говорите, любопытно. Не ново, как мне кажется, но любопытно.
Она вдруг засмеялась каким-то отрывистым смехом, Сент-Роз подумал, что пренебрегать женщиной, которая сама себя предлагает, всегда опасно, и в ту же минуту три почти одновременных взрыва как бы подчеркнули слово о-пас-но.
Ему даже в голову не приходило воспользоваться ситуацией, настолько подлым казалось овладеть этой женщиной — даже если она сама к тому подстрекала! — женой человека, который его прятал, рискуя погибнуть или угодить в концлагерь. Такая выдержка, он это хорошо понимал, достойна похвалы, ибо он уже много недель не прикасался ни к одной женщине, и это воздержание стоило ему бессонных ночей.
Внезапно стрельба зениток прекратилась, и вскоре сирены возвестили конец воздушного налета. Во дворе опять послышались голоса соседей, которые покидали убежище, растекались по площади, окликая друг друга приглушенными голосами. Потом вошла маркиза, похожая на одну из старых аристократок, которых писал Гойя, поражающих контрастом между дряхлостью тела и тем воздушным нарядом, в который оно облачено. София помогла ей снять пальто, и маркиза мелкими шажками направилась к себе. В темноте ее совиные глаза ярко блестели. Позади шел Луиджи — вид у него был очень утомленный. Он пожелал доброй ночи и тоже удалился. Сент-Роз задержался, снова взял колоду карт, предложил Сандре вынуть из нее одну, показать ему, а потом положить обратно в колоду и перетасовать ее. Она проделала все это, иронически на него поглядывая. Сент-Роз повертел колоду, потом разложил карты лицом вниз и одну перевернул. Это была та самая карта, которую вынула Сандра. Он проделал этот фокус трижды и каждый раз угадывал. Он понимал, что Сандра крайне раздражена и очень хотела бы, чтобы у него ничего не получилось, но старался быть на высоте. Сандра сидела по другую сторону стола, и какая-то шальная искорка то загоралась, то гасла в глубине ее огромных глаз, оттененных длинными, изогнутыми ресницами. Она не выказывала ни малейшего удивления и не восхищалась вслух искусством и ловкостью Сент-Роза.
