Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям
Лилии облачились в китайские шелка.
В руке тюльпана — рубиновая чаша.
Кошелек бутона полон золота.
Скромно прикрыла рукавом лицо.
И солнце зашло в вечернюю зарю.
Знал он и о привычках эмира Сеида Алимхана, ближайшим советником которого он сделался к тому времени.
«Прекрасный способ породниться с Сеидом Алимханом! Теперь эмир уже сделает меня первым при дворе. Законы родства у нас, узбеков, незыблемы».
Согласия у Наргис он не спрашивал. Да и кто спрашивает о чувствах у девчонки?
И потом он не считал, что совершил что-либо предосудительное. Он вырвал любимую сестру из трудной, полной лишений жизни первых лет Революции.
Да и в чем, наконец, дело? Быть женой самого халифа — доподлинно высокая честь. Это значило расстаться с дымным очагом или кухонной плитой, не спать па жестком ложе, а нежиться на шелку или бархате одеял, есть не скудную пайковую пищу вроде шаули, а плов или шашлык, объедаться сладостями поистине сказочными.
И не обязательно быть законной женой: многих девушек втайне прельщало сделаться и просто наложницей. Жизнь такая же сладкая, да еще в перспективе выйти замуж за кого-либо из молодых вельмож. По всему Туркестану шел слух, что ежедневно для гарема эмира умелые ошпазы варили по пять пудов сладчайшей халвы с орехами и миндалем, и что в обычае эмира «приевшихся» временных возлюбленных пристраивать солидно замуж.
Бросая сестру в сказочную обстановку эндаруна, Мирза всерьез полагал оказать ей благодеяние. А что касается личных чувств Наргис, поэтических мечтаний, соловьев, роз, то все это и выеденного яйца не стоит.
Миска горяча от плова.
Мирза сумел раскалить воображение эмира, и тот дал клятву, что берет Наргис в жены. Он объявил п^и дворе во всеуслышание Мирзу зятем!
Зять халифа! Зять властелина Бухарского ханства! Да, безвестный сын канджигалинского горца, бродячего охотника Мергена отныне зять самого халифа правоверных.
К тому же Мирза получил теперь официально звание назира. А в сочетании с тем, что он прибыл в Бухару с полномочиями посланника из Лиги Наций и с тайной миссией от консула Британии в Мешхеде Эссертона, Мирза при дворе эмира приобретал весьма внушительный вес. Эмир отныне каждый свой шаг согласовывал с ним. Мирза был облечен поистине неограниченной властью.
Жадному — брань, щедрому — хвала! Пожертвовал Мирза сестрой и стал недосягаем в вершинах власти.
Да и с какой стати Наргис должна быть несчастна? Совсем ей не к лицу страдальческая улыбка. Да и почему супруг Алимхан должен вызывать физическое отвращение? И совсем уж он не такой неприятный. Красивый, несколько квелый, рыхлый, правда, но молодой. Чем не муж? А призвание женщины гарема — услаждать похоть супруга и рожать наследников. Разве лучше плодить с каким-нибудь «пирлетарием» или чабаном кучу крикливых ребят? А собачий лай везде одинаков.
А пока что Мирза смаковал жизнь. Он чувствовал себя великим деятелем Востока.
Мирзе нужен был Баба-Калан именно сейчас, сию минуту. За стенами дворца не смолкал гром орудий большевиков. Жалобно дребезжали стекла в богатых рамах. Летучая мышь металась под потолком.
Решив, что Баба-Калан вполне обработан и убежден, Мирза приказал:
— Отныне ты дворцовый служащий. Назначаю тебя ясаулом... Будешь охранять покой супруг их высочества.
— Э-э? А Наргис?
— Нет, Наргис как любимая невеста халифа находится под моим попечением. Ты занимайся охраной остальных.
IX
Ложь — удар, но шрам остается.
Саади
— Самый непобедимый человек тот, кому не стыдно быть глупым.
Эту и многие другие поучительные и мудрые сентенции успел высказать сыну своему Баба-Калану старый Мерген, появившийся столь неожиданно в привратницкой летнего дворца.
Старый Мерген — он уже и в ту пору почитался в своих горах Канджигалы аксакалом не столько за свою седоватую бороду клинышком, сколько за то, что являлся в полном смысле кладезом мудрости, — не мог, несмотря на чрезвычайно сложное положение и подстерегавшие его везде опасности, не поучать своего великовозрастного сына.
— Мысли у тебя, сынок, не ведут за собой слова, а едва догоняют их. И все потому, что человек ленив. Заветные желания его — пожрать да чайку попить. Видно, от сладкой дворцовой халвы тебе кровь в голову кинулась.
Перед отцовским авторитетом Баба-Калан всегда сникал. Как он мог ему объяснить, что именно во дворце Ситоре-и-Мохасса он проявил чудеса изворотливости и хитрости. А Мерген все продолжал:
— И норовист ты еще. А конь с норовом быстро устает. И как могли тебя послать сюда твои начальники? Ты архар — горный козел. Должен вон как резво прыгать по утесам...
Баба-Калан почтительно слушал отца, усиленно поддакивал. Ему полагалось соглашаться. Но он-то, Баба-Калан, отлично знал, что его отец Мерген — проводник Красной Армии со дня ее создания, что он привлечен к этому делу, как знаток Зеравшанских гор, что Мерген ненавидит баев и беков, а тем более эмира. И жестокий их враг.
Знал Баба-Калан и то, что отец его имел уже много наград и поощрений от командования Красной Армии за свои героические дела. А вот сейчас приходилось выслушивать самые нелепые вещи и помалкивать,
Оказывается, по словам самого Мергепа, он, почтенный и уважаемый лесничий Канджигалинского лесного хозяйства, поспешно выехал из своего кишлака Тилляу, получив тревожные вести о своей дочери Наргис. Письмо написали из семейства доктора Ивана Петровича, в котором она жила на правах родной дочери. Когда Мерген приехал в Самарканд, Наргис на месте не оказалось. Ее, оказывается, силой, против ее воли увез в Бухару старший сын Мергена Мирза, ныне состоящий ближайшим советником Сеида Алимхана. По слухам, эмир узнал о Наргис и пожелал забрать ее к себе в гарем.
— Да будет вам, отец, известно, мою сестру силон увезли... Разве она добровольно пошла бы на это?..
Но Мерген пропустил мимо ушей слова Баба-Калана и продолжал:
— Не надо было мне отпускать Наргис учиться в Самарканд... Ошибся я... Зачем девчонке науки? Ее дело не в этом, — в словах Мергена чувствовались не просто досада, злость, но и искреннее горе. — Ты разве не понимаешь, кем стала твоя сестра Наргис? О, дочь свободного горца, могущего без запинки назвать имена одиннадцати своих благородных предков-горцев... И кто она теперь?
— Остановитесь! Наша сестра — невеста их высочества. Уже назначен день свадьбы. Но произошло народное возмущение и началась война... События помешали, и свадьба со дня на день откладывается.
— Ты так говоришь... Эмир хочет взять твою сестру в жены? А где, сынок, доказательства, где свидетельства?
— Все во дворце говорят...
— О, господи, всякое преступление, всякое дурное дело содержит в себе кнут для спины виновника.
— Тут речь идет о спине самого тирана... халифа!
— Пусть... Пусть он царь, повелитель правоверных, но дочь моя. Пусть она дочь моей жены, но перед богом и законом она моя дочь. Она дочь Мергена, которого все знают от Бухары до Андижана. И я пришел говорить с эмиром. И не уйду, пока он, эмир, не подтвердит бумагой, что моя дочь станет законной женой — эмиршей Бухары.
— Отец, я...
— Не возражай... Я не уйду отсюда без бумаги. Как я смогу смотреть в глаза родичей из Тилляу?.. Разве простят они мне, если я упущу возможность, чтобы дочь моя и твоя сестра приобрела титул эмирши?.. Если не будет такой бумаги, нашу Наргис в Тилляу побьют камнями...
— Эвва! В наше советское время!
— У меня должны быть доказательства! Пусть эмир жрет ослятину и кричит: «Уши-то заячьи!» У меня должны быть доказательства!
И хоть Баба-Калан отлично знал своего грозного, непреклонного отца, знал, что тот ненавидит и презирает даже самое слово «эмир», ненавидит ненавистью, как трудовой человек, вечно испытывавший гнет и жестокость властелинов могущества на своей шее, ненавидит все, что окружает эмира в его дворце, ненавидит даже мысль о том, что падчерица может стать наложницей или женой эмира, но в то же время он, сын горца Мергена, и сам горец, понимал, что еще страшнее для Мергена мысль, что дочь его обесчещена. И Баба-Калан понял, что Мергена, большевика и воина Красной Армии, привели сюда, в эмирский дворец, не только задание командования Красной Армии, но и стыд и месть, и что каким бы ни сделала Мергена революция и гражданская освободительная война, но в вопросе семейной чести он оставался тем же непреклонным, неистовым горцем, каким был всю жизнь и какими были его предки.
