Василий Ардаматский - «Сатурн» почти не виден
— На меня он производит впечатление вполне преданного Германии человека, — ответил наконец Кравцов. — К тому же то, что он делает здесь, исключает всякую мысль о его двойственности. Я уверен, если бы русские его поймали, они повесили бы его, даже скажи он, что взрыв казино — дело его рук.
— Да, да, это верно, — согласился Штих. — Но вот говорят, что за деньги, за золото он может пойти на все что угодно.
— Но не на виселицу, — улыбнулся Кравцов.
— Ну, а Савельев?
Речь шла о переводчике из регистратуры.
— По-моему, это пожилая и тихая мышь.
— А о чем вы утром после взрыва говорили с этой мышью и Булочкиным на лестнице?
— О чем они там говорили между собой, я не знаю. Кстати, там был еще Наседкин. Я же подошел к ним и спросил, не знают ли они, почему нас не пустили на совещание к полковнику Клейнеру, но они ничего не знали.
— Все же что они вам ответили?
Кравцов пожал плечами:
— Булочкин, помнится, сказал, что он пойдет чистить пистолет, готовить, так сказать, орудие производства, и ушел. Савельев же боялся, что за взрывы полетят головы у нас, русских.
— Все? — Штих не сводил с Кравцова своих увеличенных глаз. — Припомните получше… Савельев сказал что-то еще.
Кравцов теперь был уверен, что Булочкин и Наседкин уже допрошены и, очевидно, Наседкин дал какие-то показания о том, что говорил на лестничной площадке Савельев.
— Да, Савельев в подтверждение своих опасений сказал, что Клейнер затребовал к себе личные дела всех русских сотрудников.
— Вот, вот, это очень важно, — оживился Штих. — Как вы расценили это сообщение?
— Как вполне достоверное.
— Я не о том. Не почувствовали ли вы, что Савельев как бы подает вам сигнал тревоги?
— Конечно, ничего приятного в его сообщении не было, — ответил Кравцов, — но для меня лично тревога, вызванная взрывом, была гораздо сильнее, и тогда я думал только об этом.
Штих заговорил почти доверительно:
— Да, да, огромное несчастье, многие этого еще не понимают. Враг поднял голову и на фронте, и в тылу — вот в чем дело. Успехи на юге и в Крыму окрылили коммунистов, это естественно.
Кравцов внутренне усмехнулся: начался зондаж на политические темы. Ну подожди же, я тебе сейчас покажу!
— А мы здесь, в тылу, несколько самоуспокоились, — продолжал Штих размышлять вслух. — Не подготовились к неизбежному оживлению местных банд. И оказались в положении обороняющихся.
— От своих, — тихо вставил Кравцов.
— Что вы сказали? — не понял Штих.
— Вы оказались в положении обороняющихся от своих, — громко сказал Кравцов. — Я вам, господин Штих, скажу откровенно: когда коммунисты в свое время упрятали меня, невиновного, за решетку, я не чувствовал на них такой обиды, какая жжет мне душу сейчас. В той несправедливости по отношению ко мне все же была какая-то логика. Мне говорили: директор магазина отвечает за все, что делается в его магазине, в том числе и за воров, орудующих рядом с ним. А теперь меня сажают за решетку и говорят: враг поднял голову, коммунисты действуют, а посему, будьте любезны, садитесь за решетку. — Говоря это, Кравцов распалял себя и видел, что его истерика производит впечатление на следователя. — Зачем вы мне говорите о юге и о Крыме? Я не являюсь военным специалистом, но я понимаю, что значение какого-то Крыма в такой войне равно нулю. Ну потеснили нас еще на юге, ну и что же? А разве великая армия Германии не держит в своих руках все ключевые позиции Советов? Разве мы потеряли веру в гений фюрера? Что же, наша вера рассчитана была только на время, когда у нас одни удачи? — Теперь Кравцов почти кричал в лицо следователю. — Главное, все это говорится мне, для которого, как для того же Булочкина, нет выбора судьбы при любых, самых тяжелых условиях! Что же, может быть, мне пора опомниться и идти назад к коммунистам? Может быть, вы еще дадите мне с собой веревку, на которой они меня повесят? Или вы считаете, что меня спасет то, что вы меня сажали за решетку?
В кабинете довольно долго царило молчание, потом Штих вызвал конвойного и, сняв очки, четко, точно рапортуя, проговорил:
— Я, господин Коноплев, выполнял приказ не чей-нибудь, а оберштурмбаннфюрера Клейнера. Приберегите свою злость для него.
Кравцова отвели в камеру и до вечера его больше не беспокоили. Сегодняшним поединком со Штихом он был доволен, считал его выигранным.
Утром за ним никто не пришел. А в середине дня Кравцова выпустили и отвели в кабинет Клейнера. Там, кроме него, были оба его заместителя: Грюнвейс и следователь Штих. Клейнер был неузнаваем, так он за эти дни осунулся и потускнел. Кравцов первый раз видел его в мятом кителе и без креста на шее.
— Приказ о вашем аресте мной отменен, — устало объявил Клейнер, не глядя на Кравцова. — Но на прежней работе здесь, в аппарате, вы не останетесь. Вы переведены в распоряжение штаба зондеркоманды СС. Все.
Кравцов, вытянувшись, стоял посреди комнаты и ел глазами оберштурмбаннфюрера. Их взгляды на мгновение встретились.
— Вы хотите что-нибудь сказать? — небрежно спросил Клейнер.
— Только то, что на новом месте я буду работать так же добросовестно, как здесь, — отчеканил Кравцов. — Куда мне надлежит явиться?
— Пройдите к моему адъютанту, он все вам скажет.
С дивана поднялся Грюнвейс.
— Но сначала вы сдадите мне ваши дела.
— Господин оберштурмбаннфюрер! — взволнованно обратился Кравцов к Клейнеру. — Разрешите мне поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали. Если когда-нибудь я понадоблюсь вам, я сочту за счастье выполнить любой ваш приказ.
— Хорошо, хорошо, — смущенно пробормотал Клейнер и рукой показал, что Кравцов может уходить.
Вместе с Грюнвейсом Кравцов вошел в свой служебный кабинет. Все содержимое стола и шкафа было кучей вывалено на стол.
— Я тут уже поработал, — рассмеялся Грюнвейс, садясь на подоконник.
— Что от меня требуется? — сухо спросил Кравцов.
— В мой отдел передается ваша агентура. Дерьмо мне не нужно. Отберите лучших, их материалы. Сколько вам потребуется на это времени?
— Не знаю, — сухо ответил Кравцов, смотря на кучу бумаг.
— В общем, вот так. Я зайду через часок.
Кравцов поработал всю вторую половину дня. К вечеру был готов список агентов и подобраны их донесения. Почти ничего эти материалы гестапо не дадут.
Принимая список, Грюнвейс сказал с насмешкой:
— Список глухих и слепых… — Заметив непонимающий взгляд Кравцова, он пояснил: — Если бы это было не так, они обязаны были вывести нас на адреса бандитов. Шутка сказать, тридцать пять пар глаз и ушей!
— Не забудьте, господин Грюнвейс, что именно по данным моих агентов, — обиженно сказал Кравцов, — ваши оперативные работники во время первой ночной операции вышли на наиболее результативные адреса, и если там не были пойманы бандиты, это вина не моя. А то, что они там были, — это факт.
— Правильно, — согласился Грюнвейс. — Скажу вам по секрету, именно это вас и спасло от гораздо более крупных неприятностей. Ничего, Коноплев! Я советую вам отличиться в зондеркоманде, там для этого есть большие возможности. Я вообще убежден, что бандиты базируются не в городе, а в лесах и деревнях. Если вы там добудете бандита, который хоть кончиком ногтя участвовал во взрывах, и доставите его живьем сюда, Клейнер снимет с себя Железный крест и повесит его вам. Вы бы видели, какую он шифровку получил от Гитлера и Кальтенбруннера! В общем, найти бандита, причастного к взрывам, для Клейнера — дело чести. Действуйте, Коноплев, в этом направлении и считайте, что фазан под шляпой. Только не занимайтесь там глупостями, какими занимались здесь.
— То есть? — поднял брови Кравцов.
Грюнвейс засмеялся.
— Я никогда не забуду это знаменитое ревю: господин Коноплев и его ценный подарок германской армии, кинокамера, аплодисменты. — Грюнвейс презрительно посмотрел на Кравцова. — Все мы смеялись над этой чушью, а над вами в особенности. Группа наших офицеров хотела затащить вас в казино и поговорить с вами по душам о ваших кладах. Но потом решили, что с таким идеалистом подобные дела иметь опасно. Побежите еще, чего доброго, к Клейнеру… — Грюнвейс приблизил к Кравцову свое бугристое лицо. — Ну и что вам это дало? Что? Вас отсюда вышвырнули, да и сам главный режиссер ревю, Клейнер, тоже висит на нитке: дунь — порвется. Не за ту струну, Коноплев, вы тогда дергали, не за ту… — почти печально закончил Грюнвейс.
Глава 54
С того воскресенья, когда были произведены взрывы, Марков работал с предельным напряжением. Он знал, что паника, возникшая среди гитлеровцев сразу после диверсии, сменится оголтелым террором. Подпольный обком сделал все, чтобы контрудар гитлеровцев вызвал меньше потерь. В эти дни две партизанские бригады начали рейд с севера на юг, уничтожая на своем пути фашистские гарнизоны в деревнях. Гитлеровцы вынуждены были перебросить из города в те места полк войск СС и два словацких батальона. В самом городе объявлен особый режим. С наступлением темноты запрещалось появляться на улицах. Проводились непрерывные облавы, повальные аресты; во рву за городским стадионом каждую ночь расстреливали ни в чем не повинных людей.
