Аркадий Сахнин - Тучи на рассвете (роман, повести)
Гурам хотел обратиться к лейтенанту или старшине, но их целый день нет. На несколько минут появился командир взвода. «Некогда, некогда, Урушадзе», — бросил он на ходу и убежал.
Что же, так и уезжать домой? Поставить в штабе печать, тихонько собрать пожитки и так уйти из казармы, с этого плаца, где пережито столько горестных и радостных минут?..
На вечерней поверке, когда назвали его фамилию, он ответил особенно четко. Потом дежурный по штабу послал его со срочным пакетом к генералу на квартиру. Там долго сидел, пока генерал рылся в своих бумагах и что-то писал. В казарму попал после отбоя, ребята уже спали.
Даже это маленькое задание немного подняло настроение. С важными документами к генералу первого попавшегося не посылают. Ночью его снова одолевали мысли о Вале. А утром все, наскоро позавтракав, разошлись.
Есть ли более горькое чувство, чем сознание, что ты не нужен! Это чувство накалялось в нем, и к моменту сбора роты его горячая южная кровь билась в висках. О снарядах он был уже наслышан и понимал, что сбор роты в такое необычное время связан с особым заданием.
Таково было состояние Гурама, когда его остановил командир.
— За что, товарищ капитан? — повторил Гурам. — За что не доверяете?
— Отставить, Урушадзе, — спокойно и даже ласково сказал капитан. — Вы один из лучших солдат, но вы отслужили свой срок, а люди пойдут на задание, связанное с большим риском.
— Пока я не сдам в военкомат проходное свидетельство, до тех пор я — солдат, — твердо сказал Гурам. — Так вы меня учили.
Капитан улыбнулся. Конечно, в тоне Урушадзе было что-то такое, чего не должно быть в разговоре с командиром, какой-то вызов. Но было в словах солдата столько горькой обиды, такое неподдельное горе, что офицер не мог сделать ему замечания.
— Хорошо, рядовой Урушадзе, идите в строй.
Словно мать приласкала обиженное дитя. Пулеметчик, силач, солдат Гурам Урушадзе проглотил тугой комок, улыбнулся и, козырнув: «Слушаюсь, товарищ капитан», совсем счастливый пошел к зданию. Через несколько шагов он обернулся, взглянул украдкой на капитана и побежал, точно боясь опоздать.
Такое привычное, незаметное и простое слово «рядовой» будто согрело душу. Да, он рядовой, он в рядах, вместе со всеми, со всей великой армией. Он идет в строй.
Капитан подробно объяснил солдатам создавшуюся обстановку. Он не сгущал красок, но и не скрывал опасности.
— Нам надо шесть человек, — закончил он. — Пойдут только те, кто добровольно изъявит желание.
Первым поднялся младший сержант Иван Махалов. Лицо у него было, как всегда, добродушное, на щеках ямочки, только немного удивленное. «Раз надо, сделаем, о чем разговор», — казалось, выражал его взгляд.
Вторым встал Дмитрий Маргишвили, а дальше уже ничего нельзя было разобрать, потому что поднялась вся рота.
В помещении стало тихо. То, что произошло, не было неожиданностью для командира роты. И все же он с волнением ждал этой минуты. Она настала. Лучшего результата не могло быть, а сердце продолжало колотиться, и он ничего не мог произнести.
Со стороны каждый бы решил, что он думает — кого отобрать. Но этот вопрос у него был уже давно решен. Он лишь ждал, чтобы мысленно намеченные люди пошли добровольно. И они поднялись первыми. Капитан обвел взглядом присутствующих.
— На выполнение специального задания, — сказал он, отчеканивая каждое слово, — назначаются следующие товарищи: старшина Тюрин Михаил Павлович, сержант Голубенке Василий Иванович, младший сержант Махалов Иван Аркадьевич, рядовой Хакимов Камил, рядовой Маргишвили Дмитрий Иванович, рядовой Урушадзе Гурам Сарапионович. Названным товарищам остаться, остальным разойтись!
Через несколько минут прибыла еще одна группа воинов-добровольцев, выделенных в распоряжение капитана из других рот. Это были: специалист по взрывам электрическим способом лейтенант Селиванов Анатолий Антонович, лучший водитель бронетранспортера рядовой Солодовников Николай Макарович и радисты-отличники: рядовой Чекрыгин Александр Николаевич, рядовой Бочаров Иван Васильевич.
Капитан начал инструктаж. Последний инструктаж перед завтрашним днем.
… Уже темнело, когда он возвращался домой. До чего же глупо все получилось. Дома его ждут гости. Наверное, все собрались. Они принесли подарки ко дню его рождения. Они будут поздравлять его. Они хотят веселиться.
Ну что ж, придется веселиться. Иначе он поступить не мог. Рассказать все Полине в ее состоянии бесчеловечно.
В комнату он вошел веселый, улыбающийся. Встретили его шумными приветствиями. Никто не догадался остановить патефон, и все старались перекричать ансамбль песни и пляски имени Александрова, исполнявший «Красноармейскую походную».
* * *Старшина Тюрин поднял группу в пять тридцать. Вся казарма спала. Только этим и отличался сегодняшний подъем от остальных. Так же, как всегда, тщательно заправляли койки. Так же быстро умывались и ели ту же нехитрую солдатскую пищу. И все же что-то особенное было в начавшемся дне. Построились во дворе, на краю огромного учебного плаца.
Хмуро, туманно, зябко. Маленькая группа советских воинов. Люди шести национальностей из шести советских республик, спаянные солдатской дружбой и дисциплиной, единые в стремлении выполнить свой долг перед Родиной.
Все ли они вернутся на этот плац?
Командир роты сказал последние напутственные слова. Он не отличался красноречием, и все, что было сказано, Иван Махалов слышал не один раз. Но сегодня эти знакомые слова звучали иначе, в них открывался новый, особый смысл.
Неисчислимое количество битв происходило на курской земле. Но больше всего от политбесед осталось в памяти орловско-курское направление. Дважды знала Советская Родина это направление. 15 октября 1919 года Ленин и партия указали на его первостепенное значение и послали сюда лучших своих людей. Ворошилов… Орджоникидзе… легендарная конница Буденного… Здесь наголову был разбит Деникин, рвавшийся к Москве. Вот это были схватки! Но и их превзошли сражения на орловско-курском направлении во время Великой Отечественной войны. Здесь рождались герои, здесь гибли герои, покрывая себя бессмертной славой. А кто в девятнадцать лет не мечтал стать героем!
И грустно было Ивану Махалову, что ему досталась только учеба, строевая подготовка, караульная служба, а если нет провинившихся, то и очередные наряды на кухне. Сиди и чисть картошку.
И как нарочно, одна за другой шли беседы о боях, проведенных частью, куда он пришел служить. Иван Махалов словно видел весь ее боевой путь. Он живо представлял себе, как, окруженные со всех сторон гитлеровцами, насмерть сражались его однополчане; как в самый трудный момент комиссар Ермаков, оставаясь во главе бойцов, передал старшине Суровову знамя и приказал вынести его из огненного кольца.
Здесь, на плацу, где стоял теперь Иван Махалов, он принимал присягу под этим боевым, простреленным знаменем.
Да, было время… Сражения, штурмы, пороховой дым… А ему и вспомнить нечего будет. И все-таки он думал: «Ну что ж, и я бы смог…»
Капитан подал команду «Вольно!», но приказал не расходиться.
Всем, кто был сегодня на плацу, приходилось участвовать в парадах, смотрах, от них всегда требовали подтянутости, чистоты, аккуратности, и они старались выполнять эти требования. Да, попробуй не выполни: увидит старшина, командир взвода, командир роты или старшие командиры, уж кто-нибудь да обязательно заметит несвежий подворотничок или другой непорядок. Будет стыдно.
В эту минуту на плацу едва ли кто сделал бы им замечание. Но все машинально подтягивались, поправляли друг на друге одежду, ремни. Во всей обстановке плаца, такой знакомой и привычной, было сегодня что-то новое, неизведанное.
Приглушенно, точно перед выходом в бой, гудел мотор бронетранспортера. Он стоял неподалеку, но сквозь туманную дымку виднелся лишь его угловатый силуэт. На фоне тяжелого серого неба одиноко поднимались два высоких кольца на длинных веревках. Немного дальше — черные громады затянутых в брезент танков.
Никто не ощущал страха. Было торжественно, радостно и немного жутко.
— К машине!
Быстро и бесшумно заняли места в бронетранспортере. Рядом с водителем Солодовниковым сел командир роты. Тишина.
— Все на местах? — оборачивается капитан.
— Так точно! — отвечает старшина Тюрин.
— Поехали!
Будто прожекторы, ударили фары. Сильнее загудел мотор, машина тронулась, медленно обогнула здание и осветила одинокую фигурку с автоматом у шлагбаума.
Часовой прикрылся рукой от света, и Солодовников тут же погасил фары.
Туман рассеялся. Начиналось хорошее осеннее утро. Бронетранспортер выехал на улицу Дзержинского. Она пересекает две крутые горы, на которых стоит город. Первые трамваи уже спускались с этой немыслимой крутизны, миновав седловину, карабкались вверх к центральной площади города — площади Ленина. Как удерживаются они на рельсах, почему не летят, не кувыркаются, трудно понять.
