В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков
Советская машина съехала на обочину, распахнулась броневая дверца. Полуоглохший Кучкин увидел встревоженные лица афганцев, один держал в руках раскрытую медицинскую сумку.
— Вы ранены? Вам нужна помощь? — Он угадал вопросы без перевода, с трудом улыбнулся, отрицательно помотал головой:
— Мы — в порядке. Мы сами обойдемся. Догоняйте своих, товарищи, спешите...
Позже Кучкин узнает: из всей многочисленной банды, перехваченной на пути отступления, не ушел ни один душман. Афганский офицер скажет ему, что остановить подразделение после всего происшедшего не смогла бы никакая сила.
Нет для советского человека чужой беды и чужой боли, и появление наших воинов на афганской земле не просто умножило число защитников демократической республики — оно укрепило и дух народа. Рядом с шурави быстрее распрямлялись те, кому Апрельская революция вернула права человека, звание гражданина. Как присутствие платины способствует рождению из природного вещества новых материалов с невиданными прежде свойствами, так присутствие шурави пробуждало в простых афганцах классовое достоинство, сознание своей силы в единстве, уверенность, что никому не удастся снова втоптать их в грязь. Даже враги Афганистана сквозь зубы признают сегодня растущую силу республики и ее армии. Эта сила и заставила многих душманских главарей, не потерявших чувства реальности, пойти на примирение с народной властью и сложить оружие.
Лишь будучи полным и ответственным хозяином положения в стране, Народно-демократическая партия и революционное правительство приняли декларацию о национальном примирении. Только сильный мог позволить себе отдать приказ войскам об одностороннем прекращении огня, ввести в состав чрезвычайных комиссий по примирению представителей всех заинтересованных сторон, дать главарям враждебных групп, прибывающим на переговоры, гарантию полной безопасности и возвращения назад, обеспечить свободу передвижения по стране всем, желающим собственными глазами увидеть жизнь республики, объявить амнистию тысячам заключенных, дать прощение и помощь тем, кто возвращается домой с чужбины. И когда в самые первые месяцы примирения тысячи бывших душманов оставили горные ущелья, чтобы вернуться к мирной жизни, и десятки тысяч афганцев, прорывая душманские заслоны, устремились домой из Пакистана и Ирана, мне снова и снова припомнился разговор в придорожном дукане недалеко от Кабула.
Мы заглянули туда из любопытства. Афганские дуканы чем-то напоминают наши сельские магазины в глубинке, где продается все — от пряников до гвоздей. Разве только на прилавках дуканов встретишь ходовой товар буквально со всего света. Выбранный нами мало чем отличался от других, и за прилавком, как обычно, сидел мальчишка лет тринадцати, серьезный и невозмутимый человек при деле. Оглядев полки и витрины с разноцветными тканями, рубашками, кувшинами, джинсами, магнитофонными кассетами с записями молитв и новомоднейших шлягеров, игральными картами, камнями, цепочками, мотками шерсти, ожерельями, браслетами, ковриками, туфлями, кишмишем, дубленками, косметическими мазями и помадами, часами, платками и многим другим (ни гвоздей, ни пряников, кстати сказать, не было, они здесь пока — немалый дефицит), мы уже собирались уходить, когда в дверях появился наш знакомый — афганский офицер Джалад Хан. Выяснилось, он получил краткосрочный отпуск, ждет автобуса, увидел армейскую машину возле дукана и решил спросить: не по пути ли? Оказалось, что по пути, мы пригласили Джалад Хана с собой, он поблагодарил, потом что-то сказал мальчишке, и тот исчез. Через несколько минут появился высокий седобородый старик в чалме и длинном коричневом халате, вежливо раскланялся с нами, Джалад Хану улыбнулся как старому знакомому.
— Эго хозяин дукана, наш друг. Он — член партии.
Мы расспросили дуканщика, как идет торговля, он вздыхал:
— Могла бы идти лучше. Война и торговля уживаются плохо. Но покупателей становится больше — это добрый знак: жизнь обретает устойчивость, и люди чувствуют. Все уже понимают, что дело душманов безнадежно. У нас говорят: теперь стреляют американские доллары.
Старик рассказал, что товары для торговли он берет частью на государственных фабриках, частью — у ремесленников, в том числе сельских, но доставлять их небезопасно, душманы охотятся за торговцами.
— Один мой знакомый, торгующий мясом, недавно купил у кочевников полсотни баранов. Пока пригнал, два десятка пошло на бакшиш. Случалось, и с меня бакшиш брали. Когда опасные дороги, цены на базарах и в дуканах быстро растут. И сколько ведь мужчин не работает, занимается войной, а всех надо кормить. Не только покупателям — и нам, торговцам, плохо, когда товар дорог, а деньги дешевы. Но ведь никто не хочет разоряться.
Мы узнали от дуканщика, что часть товаров, пользующихся спросом, ему доставляют кочевники, с которыми он договаривается за полгода, а то и за год вперед, когда они проходят поблизости. Так ведется исстари. Это выгодно и кочевникам, и торговцам. Прежде на такой доставке держалась вся торговля. Причем кочевники в основном доставляют товар из-за рубежа.
— Это не контрабанда, с нею настоящие торговцы не имеют дела. Мы честно оплачиваем таможенные сборы, и кочевники охотнее на нас работают. Им каждый год надо ходить через границу и портить отношения с властью ни к чему. Но их тоже нередко грабят. Всем это надоело. В дукане бывают разные люди. Пуштуны из племени моманд прямо говорили мне, что скоро положат конец душманским хождениям через свои земли. Их поддерживают другие племена. Поверьте, это серьезные люди, они слов не говорят зря. Вы о них еще услышите.
Выговорив наболевшее, старик предложил нам взглянуть на какую-то редкость. Скоро тот же мальчишка принес небольшой сверток, в котором оказалось два одинаковых клинка, похожих на охотничья ножи, с рукоятками из гладкого черного дерева, оправленного серебром и красной медью. Протягивая нам, спросил:
— Что вы об этом скажете?
Клинки, похоже, были выкованы одной рукой, о добротной закалке их свидетельствовал тонкий, едва уловимый звон, который рождало прикосновение к остриям. Но близнецами они казались только на расстоянии. Сталь одного — матово-серая, с однообразным зеркальным отливом; другой клинок словно бы впитывал падающий на него свет, и взгляд, казалось, проникает в голубоватую глубину металла; по лезвию бежали в строгом порядке то ли пятна, то ли тени. Всматриваясь, я все отчетливее различал на клинке странный повторяющийся узор, создающий иллюзию глубины. Узор был несомненным свойством самой стали, но не было и сомнений в его рукотворном происхождении — как будто клинок свит из множества разных волокон. Еще не решаясь высказать догадку, я вернул нож хозяину, и тогда он скребнул его острием по обуху второго, зеркальноматового, ножа. Из-под отточенного лезвия поползла тоненькая стальная стружка, при этом на острие не осталось следа, как будто
