Юрий Иванов - Камикадзе. Пилоты-смертники
— А как насчет консервированных ананасов? У нас есть баночка, припасенная для особого случая.
— Спасибо, нет. Я только что поужинал и не хочу переедать…
Беседа друзей продолжалась до отбоя. В 22–00 Икарияма попрощался и вернулся к себе в казарму. На следующий день он отправился на боевое задание, и никто его больше не увидел…
Капитан I ранга Накадзима Тадаси в этой связи отмечает, что "подобная преданность долгу, однако, не всегда была правилом на последнем, критическом этапе войны. Члены подразделений не были ни святыми, ни дьяволами. Они были людьми со всеми своими эмоциями и чувствами, достоинствами и недостатками, силой и слабостью обычного человека. Они пели песни, смеялись, плакали и пили, совершали хорошие поступки и дурные".
Интересны его наблюдения за новичками. "Казалось, — пишет он, — что у многих вновь прибывших поначалу не хватало энтузиазма. Они в самом деле были разбиты ситуацией, в которой оказались. У одних подобное состояние длилось лишь несколько часов, у других — несколько дней. Это был период меланхолии, который со временем проходил и в конце концов уступал место духовному подъему. Затем, когда новичок стал постоянно сталкиваться с понятиями «смерть» и «бессмертие», подавленность исчезала, и появлялось спокойствие духа".
В качестве примера Накадзима приводит случай с младшим лейтенантом Куно. Прибыв на базу в расположение подразделения камикадзе, он находился в чрезвычайном смятении. Однако через несколько дней его как подменили: угрюмость исчезла, он стал веселым, в глазах появились искорки. Куно обратился за разрешением снять с самолета все лишнее оборудование, утверждая, что было бы расточительно отправляться с ним в самоубийственную атаку, в то время как оно нужно на земле.
Из тысяч молодых пилотов-камикадзе, вероятно, самый необычный поступок совершил лейтенант Нисио Мицутака.
В середине января 1945 года он обратился с просьбой к двум своим друзьям выступить свидетелями его помолвки с Таеко, горничной небольшого постоялого двора. Не получив разрешения командира подразделения на увольнение, он с товарищами поздно вечером самовольно покинул расположение базы и направился в соседний городок Савара. Там и произошла его импровизированная помолвка. Нисио и его возлюбленная обменялись несколькими глотками саке, как в таких случаях предписывал торжественный ритуал. После чего они опустились на расстеленные на полу матрацы и в течение нескольких минут молча лежали обнявшись с закрытыми глазами. Затем Нисио резко встал, оставив содрогающуюся от молчаливых рыданий возлюбленную, и вместе с друзьями вернулся на базу. Доложив командиру о самоволке и нарушении комендантского часа, "Боги грома" потребовали наказать их. 7 апреля Нисио Мицутака погиб в самоубийственной атаке, пикируя на американские корабли у Окинавы.
Для японца не существует мелочей. Тем более для камикадзе, готового уйти в мир иной. С первых шагов создания подразделений "специальных атак" выработался особый ритуал прощания и сформировалась особая атрибутика. Камикадзе носили ту же форму, что и обычные летчики. Однако на каждой из семи ее пуговиц были выбиты три лепестка сакуры. По предложению Ониси, отличительной частью экипировки камикадзе стали белые повязки на лбу — хатимаки. На них часто изображали красный солнечный диск хиномару, а также выводили черные иероглифы с патриотическими, а иногда и мистическими высказываниями. Самой распространенной надписью была "Семь жизней за императора".
Другой традицией стала чашечка саке непосредственно перед стартом. Прямо на летном поле накрывали стол белой скатертью, причем белый цвет не был случаен. По японским поверьям, это символ смерти. На столе наполняли напитком чашечки и предлагали их каждому из выстроившихся в шеренгу летчиков, отправляющихся в полет. Камикадзе принимал чашечку обеими руками, низко кланялся и отпивал глоток. Этот обряд также ввел в практику Ониси. Он не упуская случая поднять свою чашку с уходящими на смерть пилотами и пожать каждому из них руку.
В армейской авиации выработался свой ритуал, но там на прощание пили простую воду, называемую мизу. Таковым был древний самурайский обычай, когда воинам предлагалось выпить воды из святого источника. После чего камикадзе обычно пели старинную воинскую песню "Нихон гун кокоро" ("Душа японской армии").
В последние месяцы войны, когда и саке стало дефицитным, и морским камикадзе в чашечку наливали простую воду. Все смертники оставляли в специальных маленьких деревянных неокрашенных шкатулках обрезки ногтей и пряди своих волос для отсылки родным, как делал каждый из японских солдат. Называемые японцами "волосами ушедшего", они часто оставались в семье единственной памятью о сыне, исчезнувшем на огромных просторах Тихого океана, а также давали родственникам возможность символически похоронить его.
Почти каждый летчик, уходя в полет, повязывал сеннин бари харамаки — подарок любимой женщины — матери, сестры, возлюбленной. Многие летчики брали с собой белый японский флаг с различными иероглифическими надписями о силе духа, презрении к смерти и т. п.
Выполняя предписания синтоизма и подражая адмиралу Ямамото, которым восхищались и перед которым преклонялись [88], летчики стремились вылететь на задание одетыми с максимальной безукоризненностью. Они сжигали старое обмундирование и надевали совершенно новое, еще не ношенное.
И армейские, и морские летчики-самоубийцы своими покровителями выбрали известных гунсинов, военных божеств древней Японии. Для армейских пилотов таковыми являлись бывший император Одзун, живший в 370–310 годах до н. э. и получивший после смерти имя Хатиман, а также известный военный герой XIX столетия Такамори Сайго. Морские камикадзе почитали Кусуноки Масасигэ, военного героя XIV века.
Приносящие удачу талисманы и охранительные амулеты с давних пор занимают важное место в жизни японцев. Многие японские солдаты постоянно носили их с собой. Почти всегда в свой смертельный полет брали с собой талисманы и летчики-камикадзе, надеясь, что они помогут им выполнить свою миссию. Распространены были деревянные или мягкие, матерчатые ома-мори — буддийские талисманы удачи, напоминающие небольших кукол. Некоторые амулеты представляли собой мешочки с написанными на них иероглифами-оберегами или свитки с заклинаниями. Обычно талисманы присылали родные, которые приобретали их в синтоистских и буддийских храмах. Летчики дорожили подобными подарками и всегда брали их с собой.
В японской армии меч являлся не просто оружием. Он воплощает в себе самурайские традиции, а поскольку камикадзе считали себя современными самураями, то меч стал самой отличительной чертой их экипировки. Каждому смертнику торжественно вручали именной самурайский короткий меч в парчовых ножнах. Он имел чисто ритуальное значение. Помимо причисления его владельца к числу самураев, что само по себе в военной Японии было весьма почетно, меч по синтоистским понятиям облегчал переход самурая в мир ками, для чего в момент смерти требовалось держать его в руках [89].
Зная, что уходят в другой мир, летчики-камикадзе всегда оставляли в кармане несколько медных монет. Предполагалось, что плата за перенос их душ через Санзу-но-кава, буддийскую реку Стикс, составляет три сэн [90].
Нередки были случаи, когда камикадзе брали с собой в самолет пепел погибшего друга, не сумевшего совершить самоубийственную атаку. Так, например, 21 марта 1945 года, отправляясь в полет во главе группы "Богов грома", лейтенант Мицухаси Кентаро повесил на шею белый шелковый мешочек с пеплом Карийя Цутоми, погибшего во время тренировочного полета.
Капитан I ранга Накадзима вспоминает о другом подобном случае, имевшем место на Формозе. Однажды весной в штаб 765-й воздушной группы прибыла Куса-наги Мисао, жена высокопоставленного судьи. Она привезла с собой небольшую коробочку с шарфом и прядью волос погибшего сына. Он стремился стать камикадзе и проходил летную подготовку. И вот теперь, желая осуществить мечту сына, она попросила взять коробочку в самоубийственную атаку. На шарфе госпожа Кусанаги вышила: "Молюсь за прямое попадание. Мисао". Просьба матери была выполнена.
В начале января 1945 года моряки, убиравшие палубу авианосца "Манила Бей" после атак камикадзе, обнаружили среди покореженного металла, бывшего когда-то истребителем «Зеро», бумажник летчика-самоубийцы. В нем хранились фотографии родных, небольшая записная книжка с данными о магнитных поправках к компасу и колода игральных карт, немало удивившая американцев.
Еще на Филиппинах появилась традиция посылать от имени командования родителям погибших смертников письма, в которых в самых возвышенных выражениях прославлялся подвиг их сына. Скорбное послание должно было хоть как-то утешить родственников, которые получали также прощальные письма от самих летчиков, написанные накануне смерти. Содержание всех официальных писем командования было стереотипно. Оно оповещало о геройской смерти летчика, о том, что он поразил вражеский корабль. При этом запрещалось сообщать, что в действительности он не сумел попасть в цель, что его сбили еще на подлете и т. д. Информация о самоубийственных атаках передавалась в газеты и на радио. Она подвергалась жесткой цензуре, и все погибшие камикадзе представлялись исключительно как "божественные герои", лишенные недостатков.
