Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев
«Душман, – подумал он, сжал зубы, – этот точно знает дорогу в Пакистан! Знать-то знает, но говорить не будет. Ишь, как ощупывает, – проверяет, есть ли у меня оружие? Есть, голуба, есть! Я не осел, чтобы в город выходить без ствола, хотя пистолет в Кабуле – защита слабая, пугач».
Рывком приподняв полу куртки, Скляренко выдернул из-за ремня «макаров», перевел флажок предохранителя в положение «товсь».
Рослый парень опустил глаза и поцецекал языком: оружие здесь привыкли уважать. Даже такое короткоствольное, как пистолет Макарова. Скляренко ткнул в его сторону пистолетом и снова спросил:
– Где Ибрагим?
Парень повторил жест, поднял кверху лицо, сделавшееся у него плоским и бледным, поймал глазами солнце – поза была молитвенной.
– Понятно, – сказал Скляренко, – то ли в мечеть пошел, то ли в рай отбыл. А может, в хад забрали.
Услышав слово «хад», парень засмеялся. У Скляренко по спине снова поползла холодная страшноватая змейка – на этот раз обратно, от седьмого позвонка к заднице, к ложбинке, испачканной маслом, натекшим из ствола нового пистолета.
Если Ибрагима забрали хадовцы, то верного Петю Ростова могли запросто забрать в Союзе – высчитать точки, людей, и по выверенным адресам расставить встречающих; Скляренко посмотрел на пистолет, который держал в руке, и, понизив голос, спросил парня:
– Пакистан?
Тяжелое мрачное лицо парня раздвинула улыбка, узенький, стиснутый с висков лобик украсился мелким потом.
– Но Пакистан! – Парень повозил во рту языком, сбивая слюну в комок, украсил землю жирным плевком.
– Жаль, свинья, что ты не знаешь русского языка, – сказал ему Скляренко, потыкал себя свободной рукою в грудь, из другой руки он не выпускал пистолета. – Я – Пакистан. Их, ай – Пакистан! Ван мен – Пакистан. Ай – я! Понял, поросенок?
– Но, – коротко ответил парень и красноречиво скрестил перед собою руки, – ноу!
– Свинья! – сказал ему Скляренко и стиснул зубы. Грохнул ногой в дверцу Ибрагимова жилища.
– Но Ибрагим! – сказал парень и сделал несколько шажков к Скляренко.
Тот засек вороватое движение парня, остановившиеся тусклые глаза, влажный от слюны рот, хищно раскрывшийся, будто парень собирался укусить подполковника и отпить крови – Скляренко был для него лакомой добычей, за которую ни много ни мало, а тысяч четыреста отвалят. Скляренко поднял пистолет, целя парню в лоб:
– Стой, сука.
Парень остановился. Скляренко оглянулся – свободен ли проход в дукан? А вдруг там стоит такой же гиббон и чешет себе пупок, соображая, как бы половчее скрутить шурави? Проход был свободен.
Конечно, это тоже дело – маленькое детское дело в очень незатейливой карточной игре – сдаться парню и уйти с ним в Пакистан: пусть этот орангутанг получит свои калдары, Скляренко расскажет все, что знает, и ему предоставят свободу, отпустят – он уйдет в Штаты, во Францию: куда будет удобнее уйти, туда и уйдет. Но где гарантия, что его не будут мучать, не отстригут ему уши для предъявления душманскому кассиру?
Раньше у шурави отрубали руки и предъявляли их в кассу – по рукам душки и получали свой гонорар, но руки быстро портились, гнили, воняли, и вражья бухгалтерия перевела счет на уши. Уши можно засушить, как бабочек.
– Сука! – прохрипел Скляренко, повел пистолетом вверх, требуя, чтобы орангутанг поднял руки.
Вместо этого орангутанг показал чистые крупные зубы – это был полуоскал-полуулыбка и Скляренко понял, что орангутанг вообще может сожрать его, глотку сжал немой ужас. Скляренко отступил назад, снова ткнул пистолетом в сторону обезьяны:
– Р-руки, сволочь! – и почти в полубреду отметил, что душман не собирается поднимать руки, он скорее выбьет пистолет у Скляренко, подомнет его, навалится вонючей мускулистой копной – от этого парня пахнет, сильно пахнет мочой, калом, застрявшей между зубами пищей, как вообще здорово пахнет от этого темного недоброго двора, где могут выстрелить либо метнуть нож – тьфу!
У афганцев есть хитрые ножи – чарикарские, которые рубят сталь, с мудрыми изречениями, выжженными на лезвиях, ножи-пистолеты, что лезвие выстреливают, словно пулю, и за пятнадцать метров снимают человека, есть вообще подлые поделки, очень, кстати, простенькие – в медную трубку вставлены пружинка, дно залито свинцом, сбоку вмонтирована кнопочка – вот и все изделие. Пяточка пружины отжимается, запирается кнопкой, сверху вкладывается сапожная иголка.
Если человека надо убрать, то нажим пальца на кнопку решает все проблемы – пружина выбивает иголку наружу с ошеломляющей скоростью – она идет со свистом, человека пробивает насквозь, словно брус сливочного масла.
И крови, главное, нигде нет, и следов удара нет, а человек валяется на земле, хрипит, корчится, и никому не понятно, что произошло – ни выстрела не было, ни взрыва.
Парень сделал еще несколько крохотных шажков, приближаясь к Скляренко – со стороны это было почти незаметно, просто ноги под длинной рубахой вздрогнули, переступили сами по себе – им было тяжело держать плотное мускулистое тело, рот парня оскалился еще сильнее, и подполковнику показалось, что из него сейчас выплеснется звериный рык. Надо было уходить – орангутанг не боялся русского, а русский не мог в него стрелять. Если выстрелит – обрежет себе все концы по афганской части, ни о каком Пакистане тогда уже не будет речи.
Он бы и душманам мог бы здорово пригодиться. Мог бы поделиться тем, что знает, мог бы преподавать у них в лагерях. Тактику, оружейное дело, знакомил бы с советскими документами, с уставами, с картами.
Потыкав себя в грудь, Скляренко понизил голос:
– Пакистан! Я хочу в Пакистан, понятно тебе, обезьяна? Мне надо в Пакистан! Надо!
– Ноу Пакистан, – парень вновь подвинулся к подполковнику; вот-вот, и он уже выкинет перед собою руки, цепко окольцует пальцами шею, и тогда Скляренко придется стрелять, а стрелять ему нельзя. Если выстрелит, то за ним сразу потянется хвост. Скляренко с ненавистью глянул в тупую темную рожу парня – если было бы можно, с удовольствием харкнул бы в нее, а потом бы приложил к плевку ботинок, как печать, внутри у него что-то сыро булькнуло, поднялось, душный клуб ненависти подкатил к горлу и Скляренко задом втиснулся в темный проходной коридорчик дукана, страхуя себе отступление пистолетом.
Напрасно он не взял с собою автомат, к автомату отношение куда более почтительное, чем к пистолету.
Попытка внедриться в чужой лагерь, найти щелку, утечь не удалась – Скляренко ни с чем вернулся в пенальчик. Тяжело дыша, швырнул пистолет в стол, рядом бросил обоймы. Невидяще глянув на коробку с патронами, пошевелил губами, что-то соображая, перенесся
