Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям
В одних показаниях утверждается, что Наргис-бе-гим — из узбекского бегим ее успели переименовать из-за близости индийской границы в «бегум» — прямо прибыла во дворец беглого владыки. В других — Нар-гис-бегум проживала первое время в доме недавно поселившегося в Кабуле некоего весьма известного на Востоке коммерсанта и политического деятеля Сахиба Джеляла. Почему, зачем? Тут все очень путалось. Но в одном все сходилось — по очень достоверным данным — Сахиб Джелял был родным отцом бегум, а кому как не отцу оказать гостеприимство и прибежище в чужой стране дочери.
Но все осталось под покровом тайны. Известную ясность может внести письмо (запись в тетрадке в бархатном переплете, принадлежавшая поэту и летописцу Али), которую мы приводим целиком:
«Преклоняемся, почтительно целуем подол шелкового халата господина знатности и богатства Сахиба Джеляла, который собственнолично соизволил встретить в Чирикаре несравненную Наргис-бегим и отечески обнять ее.
Так Наргис покинула наш караван и приказала господину Мирзе и нам, ничтожному рабу ее, ждать приказаний, а сама отбыла в дом своего почтенного отца Сахиба Джеляла,—да произносится имя его с уважением!
С почтительным уважением мы узнали, что бегум была принята при дворе ее величества королевы Афганистана и ей было пожаловано звание первой придворной дамы.
О хитрость женщины! И чем красивее женщина, тем запутаннее хитросплетения золотой паутины. И Наргис-бегум еще сказала, что сама королева знает обо всем, а раз известно королеве, значит, знает о том и ее муле— король.
Нам довелось побеседовать с Мирзой и с Сахибом Джелялом. Господин сказал Мирзе, что чаще всего замыслы с коварством только выявляют и проясняют тщету человеческих намерений и желаний и что он уедет в Тибет в поисках камня мудрости».
В сопровождении отряда белуджей Сахиба Джеляла, вместе с Мирзой и Али Наргис направилась к резиденции бывшего эмира.
Наконец-то молодая женщина получила возможность добиться цели. Она в Кала-и-Фату. Здесь нашел прибежище свергнутый с трона эмир Бухарского ханства. Здесь он вот уже несколько лет ведет частный образ жизни, занятый своим гаремом и операциями по продаже каракуля. >
Да, эмир частное лицо, но... кто не знает, что Кала-и-Фату—гнездо интриг и заговоров, диверсий и террора. И, говорят, все нити Бухарского центра в руках эмира...
Ради того, чтобы суметь отомстить, Наргис простила Мирзе его домогательства. Во всяком случае пусть так думает.
Он ведет двойную игру. Она примирилась с ним, дала понять, что категорически не отвергает его противоестественного сватовства, то есть оставила ему какие-то надежды.
Когда кортеж приблизился к воротам Кала-и-Фату, его встретила эмирская стража.
— Милость с вами, бегум, — приветствовал Наргис начальник стражи... И каково же было удивление Наргис, когда она узнала в начальнике стражи Баба-Калана.
Но молодая женщина была слишком опытна и учена, чтобы хоть чем-нибудь проявить свое недоумение.
Острый ум, собранность в самые рискованные моменты жизни позволили ей молниеносно сообразить, что она не может выказать свое удивление, тем более, заговорить с Баба-Каланом.
Она выпрямила свой усталый стан, улыбнулась ровно на столько, сколько полагалось при встрече с посланцем своего супруга-халифа и процедила сквозь перламутровые свои зубки:
— Вам — милость!
И изящно кинула прямо в ладонь Баба-Калану золотую монету достоинством в один николаевский империал.
Блеск золота сгладил все шероховатости встречи супруги их высочества с начальником охраны дворца.
X
Глаза — глядите!
Уши — слушайте!
Рот — молчи!
Закир Кабадиани
Знанию нет конца.
Ду Фу
По указанию из Москвы доктор Иван Петрович срочно вылетел на самолете советского Аэрофлота в столицу Афганистана — Кабул—в распоряжение советского посольства. Его сопровождал медицинский персонал, среди которого оказался, по настоянию доктора, и Алаярбек Даниарбек...
Еще доктор приводил себя в порядок после полета через Гиндукуш и завтракал, когда Алаярбек, опоздавший к завтраку, поспешил с новостями.
— Мы присланы сюда лечить глаза их светлости эмира Бухарского Сеида Алимхана.
— Любезнейший Алаярбек Даниарбек, мы и без того это знаем, но откуда такие сведения?
Иван Петрович знал, что его, опытного офтальмолога, прислали в Кабул для того, чтобы он полечил глаза самому эмиру.
— Разве эмир здесь, в самом Кабуле? — спросил Иван Петрович. — Впрочем, припоминаю... Он здесь околачивается в эмиграции.
— Околачивается, проклятый... С тех пор, как крысой убежал сюда.
— А где именно?
— Во дворце Кала-и-Фату.
— Слышал, слышал. В Кала-и-Фату жил царский посол Российской империи. Говорят, очень красивое место... Чем же изволит болеть их бывшее высочество? Что же это вы? Садитесь... Вы еще не завтракали.
— Извиняемся. Не могу. Не полагается садиться с вами за стол.
— Здравствуйте, дорогой, это что еще за новости?
По-моему, не было случая, чтобы вы отказывались от того, чтобы перекусить.
— Извините, доктор, не могу... Я ваш слуга, а слуге в чужом государстве не подобает сидеть с господином за одним дастарханом. Я принижу ваше достоинство. Разрешите обслужить вас.
— Ну и выдумщик... Мы советские люди, а у нас нет ни господ, ни слуг...
— Нет, не могу. Извините.
Тут он отчаянно скосил глаза на дверь и, наклонившись к самому уху доктора, быстро зашептал:
— Я видел его... О, пророк Али! О, Хусан! О, Хасан!
Доктор насторожился и отставил тарелку. Алаярбек Даниарбек тайно исповедовал шиитский толк ислама, скрывая это от всех и поминая пророка шиитов Алия только в исключительных случаях.
— О ком вы говорите? Кого вы встретили здесь в посольстве?
— Нет, не в посольстве. На базаре.
Оказывается, Алаярбек Даниарбек не усидел на месте и чуть свет, вопреки запрету, успел пробежаться по базару города Кабула, где и встретил...
Красноречивую паузу резко прервал доктор:
— Кого?
— Баба-Калана!
— Что-о?
— Клянусь Алием, это был он. Но еще клянусь, я его не видел, и он со мной не говорил: его нет ни в Кабуле, ни в Кала-и-Фату... Это тайна...
— Что может делать Баба-Калан в Кабуле, а тем более в Кала-и-Фату у эмира? Да там ему давно бы горло перерезали, если на то пошло... Ведь его многие знают,
— В том-го и тайна... Знают его, а горло у него целое.
— Чтобы наш Баба-Калан, сын славного Мергена, командир...
Глаза Алаярбека совсем пропали в щелочках век. Вся его физиономия олицетворяла хитрость. Говорил он свистящим шепотом, который, вероятно, был слышен и за воротами посольства.
— Баба-Калан теперь не Баба-Калан, а начальник охраны... личной охраны при эмире. Но, клянусь, он не предатель...
— Час от часу не легче.
— Баба-Калан — хитрец. Он обманул всех. Эмир рад. Советский командир прибежал к нему, и он назначил советского командира своим миршабом — «эмиром ночи».
— Туманно. Не совсем понятно, но... и что же, Баба-Калан сказал, что я должен лечить эмира?
— Да. Сегодня вас повезут к эмиру. Очень болят у него глаза, очень испуган эмир... Темная вода в его глазах. Сколько врачей, восточных и западных, со всего света, съехались лечить глаза их светлости, будь он проклят. Но никто не может ему помочь. В прошлом году их высочество изволили ездить в Индию, и в Америку, и во Францию... И ничего не получилось. Тьма в глазах господина эмира все гуще и гуще, а лекарства не помогают. Слепнет эмир. Ужасается он, плачет. Требует новых врачей и мудрецов. Пуд золота обещает тому, кто исцелит его, вернет ему свет.
Придвинув тарелку, доктор молча ел.
Ивана Петровича не очень прельщала мысль встретиться с эмиром, с которым судьба столкнула его много лет назад, когда эмир наградил его за помощь пострадавшим во время Каратагского землетрясения. Доктор тогда резко отказался от этой награды, не счел возможным принять бухарскую звезду из рук тирана, оставившего на произвол судьбы несчастных жителей погибшего города.
Своим отказом от награды доктор, как он отлично понимал, нанес смертельное оскорбление правителю Бухарского ханства. Правда, доктор не видел оснований бояться мести или гнева эмира, просто ему было неприятно встретиться с ним. Но ничего не поделаешь: он специально направлен сюда, кроме того не в принципах доктора было отказывать в помощи кому бы то ни было. Он медик, а медик должен лечить всех — и друзей, и врагов.
