Купавна - Николай Алексеевич Городиский
— Ты что?! — остолбенел я.
— А то, что у меня тимтатура! — крикнула она.
Мне показалось, в ее больших бездонных глазах блеснули черные огоньки.
— И то самое… Книги больше читать надо, — вздохнула она. — Приходи, дам почитать. — И убежала.
С того и началось. Я увлекся чтением книг. Втянул в это и Степана. Читали мы без разбора все, что давала нам Регинка.
Читали о героях, заброшенных в страшные пещеры; о высаженных на необитаемые острова отверженных, приговоренных умирать голодной смертью; о воинах Спартака, распятых на крестах в древнем Риме вдоль Аппиевой дороги… Моя голова разламывалась от мыслей, принявших одно направление — непременно совершить такой подвиг, чтобы заговорил весь мир, чтобы и обо мне были написаны книги, чтоб и Регинка… Короче, каждый день у нас был четко расписан: часы учебы в школе, время занятий боксом вдали от посторонних глаз, чтение книг про героическую борьбу индейцев за свободу и независимость, которыми мы особенно увлеклись. В результате Степан получил от меня имя Великий Могикан, а я… При утренних встречах у нас перестали существовать обычные человеческие приветствия: «Доброе утро» или «Здравствуй». Эти слова подменяли фразы, сопровождаемые энергичным поднятием рук.
— Солнце взошло, Великий Могикан! — приветствовал я Степу. — Свобода угнетенным племенам!
— Добро, Бледнолицый Брат мой! — ответствовал он, кладя на мою голову свою могучую пятерню.
Начитавшись книг об индейцах, воспылав желанием помочь им в борьбе за свободу, мы решили покинуть дом, добраться до порта, сесть на корабль и достичь Америки. В один из дней мы вышли за околицу села в полночь. Накануне вечером я постарался встретиться с Регинкой, рассказал ей о нашей задумке, и она проводила нас в путь. (Эх, Регинка, Регинушка! Пришлась ты на мою беду!)
Шли, пока не рассвело. Весело улыбались поднимающемуся солнышку, и оно нам, казалось, тоже.
Заряженный непреклонной энергией, я торопил Степана уйти подальше от дома. Однако переоценил свои силы: может, от слишком большого чисто мальчишеского душевного горения или, скорее всего, от того же припекающего солнышка ноги мои начали подкашиваться. Но глаз у Великого Могикана был проницательный. Он посмотрел на меня и дал команду сделать привал.
— Пампасы! — теперь уже не я, а он фантазировал. — Там — прерии, нас ждут лихие мустанги!
«Пампасами» и «прериями» оказалась небольшая долина, заросшая густой шелковистой травой и окруженная «джунглями»: деревца маслин, увешанные созревающими светло-серыми ягодами, будто мелкими фасолинами, свисали над ручейком. Вода в нем ледяная — пьешь, аж зубы ломит — и прозрачная как слеза.
Мы уже намеревались провозгласить клич первооткрывателей, но, увы, не наши ноги первыми ступили здесь. Перед нами появилась могилка с деревянным крестом. Признаться, я немного струхнул. Степа же смело пошел к ней.
К кресту была прибита овальная дощечка. Великий Могикан громко прочитал надпись на ней:
— «Здесь покоится прах неизвестной путницы, скончавшейся в голодное лето 1921 года. Прохожий, испей чистой водицы из криницы, помяни страждущую душу усопшей».
Таинственно-потусторонним миром, в существование которого Капитолина Леонидовна учила нас не верить, внезапно пахнуло на меня. Сделалось жутко… Но сгинь, темная сила! Разве у меня нет верной защиты, отважного вождя славного индейского племени! И я как бы встряхнулся, закричал:
— Да будет пухом земля тебе, неизвестная бедная тетенька! — Переводя глаза со Степана на могилку и обратно, дополнил: — Кланяются праху твоему вождь непобедимого свободного племени индейцев Великий Могикан и верный, неразлучный с ним Бледнолицый Брат.
— Истинно так! — подхватил Великий Могикан.
С этим он развязал заплечный мешок, вынул из него самого большого соленого окуня, отломил от буханки хлеба увесистую краюху (нож, второпях уходя из дома, забыл прихватить) и, произнеся: «Прими дар сей!» — возложил все это возле креста.
Отойдя в сторонку, мы тихо присели. Искоса посматривая на могилку Неизвестной, съели по рыбине с хлебом. Закусили терпкими, еще не созревшими маслинами. Напились прямо из родничка.
Я прихлебывал водицу, набирая ее в пригоршни, а позади, в ветвях кустарника, чуть дышал ветерок. И не то он дохнул на меня, не то вдруг шепот Неизвестной: «С-с-спи, с-с-славненьки-ий…»
С испугом глянул я на Великого Могикана. До, застыдившись, лег возле него.
Надо мной веял легкий ветерок, и, окончательно успокоенный, я задремал. Однако вскоре вновь почудился голос Неизвестной: «Глупый, дурной мальчишка! Мама твоя разве не опухала от голода, но она отдавала тебе последние крошки, чтоб ты не умер. Ты же как жестоко поступил с ней! Зачем убежал из дома? Зачем обижаешь маму?» Тут же привиделась и сама моя мама: идет ко мне, протягивая руки, говорит с грустной и доброй улыбкой: «Сынок! Какой злой дух вселился в тебя? Разве дома плохо?»
Моя мама заплакала…
Я проснулся, вскочил на ноги, дрожа всем телом и озираясь по сторонам. Но все вокруг оставалось на прежних местах: зеленела могилка Неизвестной, позванивал светлый родничок, спокойно светило солнышко. И что-то изменилось… У подножия креста я не увидел снеди, оставленной Степаном для Неизвестной, — ни краюхи хлеба, ни окуня! Испугался, не подумав тогда, что все это могло стать поживой ворон, и кинулся к Степану.
— Степ, а Степ! — затормошал я его.
— Чего тебе, Бледнолицый Брат мой? — не открывая глаз, спросил он.
— Степа, не называй меня так больше! — захныкал я.
Он нехотя поднялся с земли:
— А как же?
— Зови просто… по-маминому… Коля. Потому как я… отродясь Колька… Градов… К маме надо вернуться… — Я весь горел. — И… к папе…
Сердце мое сковал страх.
— Эх ты, сосулька! — вздохнул Степа и пристально посмотрел на меня.
Он так никогда не смотрел на меня, и я впервые струхнул основательно — вот-вот ударит!
Я бросился бежать в сторону проезжей дороги. Но в тут меня подстерегла новая опасность в лице милиционера Кирилла Фомича Гонтаря, восседающего на школьной белой лошади.
— Ага, попался, индеец? — крикнул Кирилл Фомич, осадив передо мной коня и ловко соскакивая с него.
На
